Жестокость, антигуманизм, антиэстетизм

Обэриуты создают свои произведения исторически в то же время, когда во Франции создатель сюрреалистического театра жестокости Арто и его сотоварищи разрабатывают и творчески воплощают в художественную реальность антигуманный принцип жестокости. Бретон в духе ницшеанства утверждает: жестокость — дар, ниспосланный избранным людям. Для него дар жестокости — дар сублимированной красоты. В манифесте сюрреализма Бретон отвергает приверженность Жорже Батае к безобразному, к насилию над традиционными эстетическими ценностями.

И в творчестве обэриутов (особенно Хармса) независимо от идей Арто возникает из самого воздуха эпохи антигуманная идея жестокости. Детский писатель Хармс провозглашает ненависть к детям и смакует детали их выдуманных казней.

О детях я точно знаю, что их не надо вовсе пеленать, их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в городе центральную яму и бросал бы туда детей. А чтобы из ямы не шла вонь разложения, ее можно каждую неделю заливать негашеной известью («Меня называют капуцином», 1938).

В повести «Старуха» — «безумная злость», «дикая злоба» автора по отношению и к старухе, и к мальчишкам на дворе:

Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться… Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно… Потом они начинают постепенно выздоравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают. Или другой отрывок: Я несся вперед! Грязные, рахитичные дети, похожие на грибы поганки, путались под моими ногами. Мне было трудно бежать. Я поминутно спотыкался и раз даже чуть не упал в мягкую кашу из барахтающихся на земле стариков и старух. Я прыгнул, оборвал нескольким поганкам головы и наступил на живот худой старухи, которая при этом громко хрустнула и тихо произнесла: «замучили». Кажется, что это написал современный скандальный автор скандального «Голубого сала». Процитированный текст не только антиэстетичен, но и отвратителен, и никакие грубости и бесчеловечности окружающей художника действительности не могут служить оправданием для таких тем, образов, эмоциональных настроев в искусстве. Собственно жестокая и порою безысходно трагическая судьба многих обэриутов в известном смысле не только предвосхищена, но и психологически подготовлена и даже накликана этими жестокими и антигуманными сюжетами и видениями.

Жестокость и антигуманизм Хармса предвосхитил и внес свою исторически далекую лепту в характер многих передач ТВ конца XX — начала XXI века. Они жестоки, антигуманны и полны насилия.

Многие стихи обэриутов включают в себя нарочито антиэстетические образы. Так, Введенский в стихотворении «Всё», посвященном Заболоцкому, пишет:

я выхожу из кабака там мертвый труп везут пока то труп жены моей родной вон там за гробовой стеной.

я горько плачу страшно злюсь

о гроб главою колочусь

и вынимаю потроха

чтоб показать что в них уха

(Выделено мною — Ю.Б.) Стихи Введенского полны могильными антиэстетическими образами. В его стихотворении «Битва» натурализм переплетается с сознательным антиэстетизмом:

человек лежит унылый он уж больше не жилец он теперь клиент могилы и богов загробный жрец на груди сияет свечка и едва открыт глазок.

из ушей гнилая речка

вяло мочит образок

(Выделено мною — Ю.Б.) Итак, жестокость, антигуманизм, антиэстетизм — набор не лучших качеств, одна из отрицательных особенностей, присущих многим страницам в талантливом и противоречивом творчестве обэриутов.

Ужасное как главная эстетическая категория

Еще и еще раз напомню, в какой обстановке возникло и развивалось Обэриу как художественное направление. Это были годы все нарастающего беспредельного террора, который поглотит и обэриутов. Ожидание такой абсурдной и гибельной судьбы пронизывает все творчество обериутов, и поэтому не случайно одной из главных эстетических категорий, характеризующих их творчество, становится категория ужасного. Ужасное заложено и в самой природе конечного и даже кратко конечного существования человека и в убыстряющей этот печальный финал социальной организации человеческого общества. Введенский в поэме «Кругом возможно Бог» (1931) пишет:

Какая может быть другая тема, чем смерти вечная система. Болезни, пропасти и казни ее приятный праздник.

Эстетические понятия в ходе художественного развития человечества нередко перерастают в категории. Когда какое-то эстетическое свойство в ведущих художественных явлениях эпохи выступает на первый план, эстетика выделяет его в особую эстетическую категорию. Так, развитие сентиментализма выдвинуло на первый план трогательное, и в эстетике началась разработка соответствующей эстетической категории. А искусству Средних веков с его аскетизмом была чужда прелестность. Стремление к удовлетворению изысканных и утонченно-эстетических потребностей породило в искусстве Возрождения поиски «не столько красоты, сколько прелести». Прелестное как эстетическое свойство начинает обретать категориальное значение в связи с интересом искусства к обнаженной натуре, лишенной к тому же холодной бесстрастности прошлого (сравните Венеру Милосскую и Венеру Джорджоне). Прелестное использовалось искусством Возрождения как аргумент против средневекового аскетизма. Прелестное — чувственно-привлекательное, чувственно-красивое — выделяется из прекрасного не как его оттенок, а как самостоятельная эстетическая категория, и эстетика включает ее в свою систему.

Ужасное, вторгшееся в творчество обэриутов из тоталитарного мира и обретшее в их произведениях широкое и важное значение, перерастает в XX в. в первую очередь в эстетике обэриутов из понятия в эстетическую категорию. Поскольку в XX в. ужас не ограничился сферой ГУЛАГА, но перекинулся (в первую очередь по причине деятельности фашистов) и на многие другие сферы жизни, то категория ужаса обрела общеэстетическое значение.

В кризисные эпохи рушится одно мировосприятие и на смену ему не сразу приходит другое. В этот момент реальность часто воспринимается в свете ужасного. Крушение устоявшегося исторического порядка в глазах современников выглядит как глобальная катастрофа. Мироощущение, полное безнадежного ужаса и отчаяния, передает Брейгель в картине «Слепые»: историческая судьба человечества предстает в образе слепцов, ведомых слепым поводырем к обрыву.

В XX в. искусство Кафки утверждает, что состояние мира ужасно, человека окружают слепые, враждебные силы. «Обыкновенный» ужас определил поэтику новелл Кафки. Это мироощущение перекликается с суждением немецкого критика К. Г. Симона: «…сумасшедший дом вступил свободно и бесстыдно в мир, который нас ежедневно окружает и который теряет логику и причинные связи». Ныне безумие мира стало фактом и проникло в искусство. Трагическое в такой атмосфере становится иррациональным, преобразуется в ужасное.

Ужасное — близкая трагическому, но в корне отличная от него категория. Если трагическое имеет разрешение в грядущем, то ужасное безысходно, безнадежно. Это гибель, не несущая в себе ничего просветляющего, не сулящая людям освобождения от несчастий, это бедствие, не контролируемое людьми, неподвластное им, господствующее над ними. Трагическое величественно, оно возвышает и очищает человека — он остается господином обстоятельств и, даже погибая, утверждает свою власть над миром. В ужасном, напротив, человек — раб обстоятельств, он не владеет ни обстоятельствами, ни предметами, его окружающими, он потерян в мире. Ужасное — эстетическая доминанта средневекового сознания, запуганного адовыми муками и грядущим страшным судом, и ведущая категория не только эстетики обэриутов, но и всей эстетики XX в. (разве что за исключением некоторых художественных направлений и особенно искусства социалистического реализма, которое даже трагедию трактовало как оптимистическую трагедию).

Ужасное внушает не страх, а ужас. Различая эти аффекты, Бердяев писал: «Страх, всегда связанный с эмпирической опасностью, нужно отличать от ужаса, который связан не с эмпирической опасностью, а с трансцендентным, с тоской бытия и небытия. Кирхегардт отличает Angst от Furcht. Для него Angst есть первичный религиозный феномен. Тоска и ужас имеют родство. Но ужас гораздо острее, в ужасе есть что-то поражающее человека. Тоска мягче и тягучее. Очень сильное переживание ужаса может даже излечить от тоски. Когда же ужас переходит в тоску, то острая болезнь переходит в хроническую… Печаль душевна и связана с прошлым. Тургенев — художник печали по преимуществу. Достоевский — художник ужаса. Ужас связан с вечностью. Печаль лирична. Ужас драматичен» (Бердяев. 1990. С 45−46).

Категория ужасного охватывает те обстоятельства, которыми человек свободно не владеет и которые несут ему катастрофические бедствия, неразрешимые даже на историческом уровне (отсюда пессимистическое мироощущение). Безобразное, низменное, ужасное — негативные ценности, отрицательные эстетические свойства мира запечатлеваемые искусством (особенно в XX в.) и отражающиеся в эстетике. Эти категории вошли в систему современной эстетической науки. Без них невозможно осмыслить реалии и искусство XX в. и в первую очередь невозможно понять Обэриу как художественное направление.

Труд «Исследование ужаса» (30-е годы) философа Леонида Липавского, дружившего с обэриутами, перекликается с темами романа Сартра «Тошнота» (1938) и с общей эстетикой и художественной концепцией мира и личности экзистенциалистов. Ужасное для обернутое — онтологическое свойство самой жизни, усугубляемое противочеловечной организацией людей.

Ужас у обэриутов имеет и безысходно апокалипсический аспект ужасной гибели мира, без его очищения и восстановления. Хармс пишет:

И вот настал ужасный час: меня уж нет, и нету вас, и моря нет, и скал, и гор, и звезд уж нет; один лишь хор звучит из мертвой пустоты. И грозный Бог для простоты вскочил и сдунул пыль веков, и вот без времени оков, летит один себе сам друг. И хлад кругом и мрак вокруг.

Хармс стремился к опредмечиванию слова. «Вся поэтика Хармса вращается вокруг стремления наделить слово материальностью» (Жаккар. 1995. С. 98).

Я.С Друскин в статье «Материалы к поэтике Введенского», опубликованной во 2-м томе Полного собрания произведений Введенского, характеризуя «поэтику больших вещей Введенского», говорит, что они «эсхатологичны и почти в каждой — Бог. Это связано с ощущением непрочности своего положения и места в мире и природе. Эта непрочность не политическая или социальная, а онтологическая: на всеобщих развалинах и обломках. Но мы не делали поверхностных нигилистических выводов. Каждый из нас по-своему искал и знал, что есть трансцендентное — Бог» (См.: Введенский. 1993. С. 169).

Поэтика обэриутов включает в себя прием «нанизывания» (термин С. Семеновой). Как на семантическую нитку нанизываются бусы событий, персонажей, предметов. Этот прием предполагает перечислительную интонацию, которая сцепляет все элементы стиха.

Заумь и алогичная метафора — элементы поэтики обэриутов. Даниил Хармс не случайно называл себя чинарь-взиральник или просто чинарь. Согласно поэтике обернутое поэт должен найти художественную форму, адекватно выражающую сознание художника, его нетривиальное, обостренное видение мира. Заболоцкий выработал ребусную форму стиха и, по определению С. Семеновой, создавал стихотворения-ребусы, где в сложных словесных конструкциях, состоящих из алогичных метафор, гипербол и гротеска, были зашифрованы высокие философские мысли. Ощущение дисгармонии, хаоса, несправедливости и грубости нэповского общества, рождали трагически-мрачные настроения и «взрыв-стихотворение» .

Взаимодействие с другими искусствами

С. Семенова в статье «Эпоха обэриутов» отмечает способность Н. Заболоцкого мыслить и воссоздавать в стихотворениях окружающий мир пространственными образами, что сближало его произведения с жанровой живописью М. Шагала, П. Филонова, К. Малевича, творчеством которых он интересовался.

Предвосхищение

Обэриуты предвосхитили постмодернистские художественные принципы алеаторики. Словесные интерпретации значений карт Таро порою складывались в разнообразные книги. Хармс их изучал. Он применял к тому или иному из своих текстов возможное толкование в соответствии с той или иной картой Таро. Он раскладывал из своих произведений своеобразный карточный пасьянс.

Конец творческой истории направления

Выступления Хармса с друзьями проходили до весны 1930 г. В 1930 г. они выступили в общежитии студентов Ленинградского университета. В журнале «Смена» появилась статья «Реакционное жонглерство (об одной вылазке литературных хулиганов)» под псевдонимом Л. Нильвич, в которой говорилось:

Их совсем немного. Их можно сосчитать по пальцам одной руки. Их творчество… Впрочем, говорить о нем — значит оказывать незаслуженную честь заумному словоблудию обернутое. Их не печатают, они почти нс выступают. И о них не следовало бы говорить, если бы они не вздумали вдруг понести свое «искусство» в массы. А они вздумали… Обернуты далеки от строительства. Они ненавидят борьбу, которую ведет пролетариат. Их уход от жизни, их бессмысленная поэзия, их заумное жонглерство — это протест против диктатуры пролетариата. Поэзия их поэтому контрреволюционна. Это поэзия чуждых нам людей, поэзия классового врага — так заявило пролетарское студенчество.

Это стало началом конца обэриутов. Через полтора года — 10 декабря 1931 г. — Хармса арестовали и приговорили к трем годам лагерей, но заменили короткой ссылкой в Курск, куда был выслан в 1932 г. и осужденный А. Введенский. Вскоре они смогли возвратиться в Ленинград, где на время возобновилось их общение между собой и с единомышленниками. Это был нескончаемый теоретико-литературный, философско-эстетический и этический диалог, закончившийся в 1936;1937 гг. (А. Введенский переехал в Харьков, а Н. Олейников был арестован и расстрелян). 23 августа 1941 г. Хармс был арестован, а 2 февраля 1942 г. он умер в тюремной больнице. Так закончилось не только Обэриу как художественное направление, но и сами его действующие фигуры.

Сейчас уже опубликовано много работ об обэриутах, но наиболее серьезна и глубоко аналитична статья С. Семеновой «Эпоха обэриутов», на которую я неоднократно ссылаюсь и на которую я опирался при написании этой главы.