Устная публичная речь

В результате изучения данной главы обучающийся должен:

• — знать принципы построения устной публичной речи, структуру аргументации, основные аргументы (по А. А. Волкову и по Г. Г. Хазагерову), композиционные принципы устного выступления, понятие топоса в риторике, основные изобразительные средства в риторике;
• — уметь строить публичное выступление по законам классической риторики: применять знание о пяти видах вступления, о «законе края», различать описание, повествование и доказательство, уместно применять художественно-изобразительные риторические приемы;
• — владеть логической культурой оратора.

Подготовка речи. Оратор и аудитория. Виды аргументов

Непосредственное влияние на текст публичной речи оказывает целый ряд факторов: личность оратора (ритора), предмет речи, типология той аудитории, па которую эта речь рассчитана. Поговорим сначала об аудитории, к которой обращается каждый, кто выходит к ней с намерением убедить ее в чем-то важном.

Наиболее наглядно можно рассмотреть все составляющие публичной речи (и типологию аудитории в том числе) на примере речи судебной. Но сначала несколько слов о пути судебного красноречия в истории русской речевой культуры.

Русское судебное красноречие в целом опирается па античную (греческую и римскую) риторику, из которой заимствуются многие термины риторической науки, жанры речи, учение о построении речи (оно предполагает такие этапы создания речи, как изобретение, расположение, элокуция, намять и действие), основные фигуры и тропы.

Первыми теоретиками судебного красноречия были Лисий, Исократ и Горгий. Лисий заложил основы композиции судебной речи, первым стал уделять особое внимание психологии. Исократ считается создателем периодической речи, которая впоследствии стала одним из излюбленных приемов русских судебных ораторов XIX в. Самый знаменитый греческий оратор — Демосфен (защитник эллинов) — начинал речь с молитвы богам, молитвой и заканчивал. Этот важный прием диалогизации характерен для всех древнегреческих текстов.

В Риме родоначальниками латинского судебного красноречия были Катон старший, Гальба, Карбон, Красе, Квинт Гортензий и, конечно, знаменитые Марк Антоний, главным оружием которого был пафос, и Цицерон — «царь адвокатуры». Такова в общих чертах история античной судебной риторики.

В России первые письменные свидетельства существования судов и судебной речи относятся к XI в. В период княжения Ярослава были записаны первые законы Киевского государства. Важнейший памятник письменности — «Русская правда» — сыграл немаловажную роль в зарождающемся русском судебном красноречии.

В России сложилось отрицательное отношение к судам и судебным тяжбам (пример тому — многочисленные пословицы и устойчивые выражения: В суд пойдешь — правды не найдешь; Шемякин суд; где суд, там и неправда). Однако негативное и недоверительное отношение к судебной власти значительно изменилось после реформы 1864 г: «После реформы 1864 года суд стал тем местом, куда шли слушать своих национальных ораторов; шли, как в театр, смотреть на судебные состязания, где отстаивалась правда-матушка». Связано это было в первую очередь с тем, что реформа провозгласила невероятные по своей прогрессивности принципы гласности, состязательности и равенства сторон. В этих условиях у русского судопроизводства появилась острая необходимость в юристах, образованных, разносторонне развитых, одаренных умением говорить публично: «Правосудие остро нуждалось в новом типе прокурора и адвоката. Этот тип должен был выработаться в новых условиях жизни и служебной деятельности, должен был быть именно создан, так как подходящие образцы для подражания попросту отсутствовали». Эта эпоха стала феноменом не только в истории юриспруденции, но и в истории русского судебного красноречия. Можно с уверенностью сказать, что так много талантливейших юристов-ораторов не породило никакое другое время. Наследие таких судебных деятелей и ораторов, как Ф. Н. Плевако, М. Ф. Громницкий, П. А. Александров, В. Д. Спасович, К. К. Арсеньев, С. А. Андреевский, А. И. Урусов, Н. П. Карабчевский дает представление не только о развитии русского судопроизводства после реформы 1864 г., но и о том толчке, который она дала стремительному развитию судебного красноречия в России. Свой талант каждый из перечисленных ораторов сумел проявить в первую очередь благодаря тому, что наряду с процессуальными произошли изменения и в принципах аргументации обвинителей и защитников — «за» и «против» обвиняемых. Возможность доказать в суде свою правоту, т. е. правоту одной из сторон, в условиях состязания на равных, во-первых, была новой, а во-вторых, не могла не вызвать появление плеяды талантливых риторов: атмосфера «игры» (наряду с напряженной обстановкой работы, а главное — ответственности) была стимулом для судебного деятеля, заставляла ритора достойно сыграть роль, т. е. произнести хорошую речь — изложить все аргументы логично и понятно как для судей, так и для других слушателей.

Важно еще и то, что судебная реформа 1864 г. одновременно и закрепила традицию устного красноречия, которое всегда и сложнее, и действеннее письменного, и в то же время ввела порядок записи судебных выступлений, благодаря чему мы сейчас имеем возможность составить представление о произнесенных в стенах российского суда в XIX в. речах. Среди последних особенный интерес для исследователей судебного красноречия всегда представляли речи Анатолия Федоровича Кони, которые по праву могут быть названы образцами искусства судебной риторики. На примере обвинительных речей этого выдающегося прокурора мы и рассмотрим параметры публичных убеждающих выступлений.

Итак, типология аудитории. Аудитория в судебном процессе представляет собой совокупность следующих людей: суд (т.е. судья и в некоторых случаях присяжные заседатели), противоборствующие стороны и их представители — адвокаты, прокурор, свидетели, эксперты, лица, присутствующие на заседании в силу заинтересованности или по собственному желанию. На первый план для ритора неизбежно выходит та часть аудитории, от решения которой зависит исход дела, а значит, и судьба обвиняемых, — группа присяжных заседателей. Нельзя не согласиться с тем, что во многих случаях решение суда определяется ценностными предпочтениями судей и господствующей в конкретном социуме этикой, однако определяющую роль играет все же понятие морали как главной составляющей здорового общества, а не личности присяжных и их предпочтения. В свое время А. Ф. Кони постоянно подчеркивал, что цель судей — добиться истины и восстановить справедливость.

В речи «По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем» А. Ф. Кони обращает внимание судей на то, что бывают такие судебные дела, которые требуют особенно тщательного рассмотрения и четкой нравственной позиции:

Если в нем (в судебном деле. — И. А.) много наносных элементов, если оно несколько затемнено неискренностью и отсутствием полной ясности в показаниях свидетелей, если в нем представляются некоторые противоречия, то тем выше задача обнаружить истину, тем более усилий ума, совести и внимания следует употребить для узнания правды. Задача становится труднее, но не делается неразрешимою.

Это суждение, оформленное стилистически как период и обладающее в связи с этим экспрессивностью, содержит упоминание нескольких основных, важных для оратора нравственных категорий — истина, правда, совесть. Именно к этим понятиям пытается привлечь оратор аудиторию.

С другой стороны, А. Ф. Кони, борец за правосудие, готов радоваться каждой победе последнего, и тогда еще раз подчеркивается важность миссии судей, например в речи «По делу о лжеприсяге в бракоразводном деле супругов З-ных» :

Вам предстоит рассмотреть дело, выходящее из ряда вон как по трудности своего возникновения, так и по некоторым своим особенностям. Подобного рода дела редко доходят до суда. Поэтому в том, что подобное дело дошло до суда, уже надо признать некоторую предварительную победу правосудия.

Интересно, что оратор никогда не пытается навязать свою точку зрения, он заранее предупреждает судей, что самое сильное его средство — аргументация, проверенная, четко изложенная, основанная на кропотливом изучении фактов, поэтому речи Л. Ф. Кони никогда не содержали «заигрываний» с присяжными, призывами принять его позицию. Этот обвинитель гораздо честнее и умнее: он добивался присоединения аудитории благодаря тактике беспристрастности, хотя, когда требовалась настойчивость, когда позиция противников была абсурдна, а их аргументы необоснованны, А. Ф. Кони не стеснялся открыто взывать к разуму судей. В частности, в речи «По делу об убийстве статского советника Рыжова» он говорил:

Вам, вероятно, придется услышать много указаний на то, что преступление совершено не так, как я предполагаю; по вы, конечно, сами оцепите, как все было в действительности.

Диалогичность обвинительных речей А. Ф. Кони проявляется не только в преклонении перед судебной властью как стражем правосудия, но и в осознании того, что сама по себе судебная власть не является высшей инстанцией, а только служит средством (надежным и эффективным!) исполнения воли Божьей, которая является источником нравственности. Вот почему ссылка на Священное Писание (а именно на послание апостола Павла к галатам) представляется совершенно естественной и соответствует логике ритора:

Перед судом по Судебным уставам нет богатых и бедных, нет сильных и слабых, а все равны, все одинаково ответственны. Вы докажете тогда (обращение к присяжным; имеется в виду вынесение законного приговора — И. А.), насколько справедливо можно применить к людям, которым приходится стоять перед вами, слова, что «несть эллин и иудей» («По делу о подлоге завещания от имени Козьмы Беляева»).

Апелляция к текстам Священного Писания не является яркой приметой стиля А. Ф. Кони, но те случаи, в которых оратор все же обращается к Богу, а также постоянные призывы помнить о нравственных основах общества, стремиться к добру, выдают в этом ораторе человека, который осознает, что его назначение — выполнять долг перед людьми на земле по воле и указанию Бога. Быть может, во многом именно благодаря осознанию своей миссии А. Ф. Кони выполнял этот долг так успешно.

Однако, анализируя стилистическое достоинство речей А. Ф. Кони и те нравственные критерии, которые он утверждал в них, умело пользуясь даром слова, не стоит забывать и о том, что перед этим оратором стояла чисто практическая задача — убедить присяжных в своей правоте, заставить с помощью аргументации и различных методов ее изложения принять его, прокурорскую, точку зрения. Иными словами, добиться присоединения аудитории. В риторике согласие и присоединение аудитории как раз и свидетельствуют о хорошо построенном диалоге оратора с аудиторией.

С точки зрения исследователя А. К. Соболевой, «зная состав ценностей, разделяемых тем или иным обществом (или его отдельными группами, или отдельными представителями, отвечающими за принятие решений), можно адресно и эффективно строить аргументацию в расчете на то, что она, вероятно, будет принята» .

Говоря о диалогичности, однако, следует уделить внимание и тем приемам (стилистическим и риторическим), которые являются средствами диалогизации.

Свой диалог с аудиторией оратор обычно начинает строить еще во вступлении. Именно во вступлении главная задача для оратора — установить контакт, «завязать» разговор с аудиторией (в риторике существует специальный термин — «контактоустанавливающий диалог»), который оратор будет поддерживать со слушателями/читателями на протяжении всей своей речи. Это авторская прагматическая установка, в то время как прагматическая установка текста определяется уже самим жанром речи.

Обращение не сводится лишь к клишированной фразе Господа судьи, господа присяжные заседатели!, которая, как правило, открывает судебную речь. Под обращением в риторическом тексте можно понимать целый комплекс стилистических, риторических, композиционных приемов и тропов. Именно благодаря этим приемам оратор строит свой диалог с аудиторией. Одним из таких приемов является рефрен.

А. Ф. Кони, например, практически в каждом своем выступлении прибегал к повторам, и каждый раз эти повторы обусловливались определенной задачей, которую он ставил перед собой. Именно поэтому речь идет о повторе как о риторическом приеме. При этом рефрен непременно связан с обращением, которое в широком смысле, как уже было сказано, есть ключевое средство в судебной речи. Иногда само по себе обращение повторяется в тексте речи. Посмотрим, как это происходит на примере речи «По делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче, обвиняемых в участии в подделке акции Тамбовско-Козловской железной дороги, а последний, кроме того, в приготовлении к отравлению» :

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вам предстоит произнести приговор по делу весьма сложному и во многих отношениях интересному. Оно интересно по свойству преступления. Вам, господа присяжные заседатели, в течение вашей довольно продолжительной сессии приходилось встречаться преимущественно с подсудимыми обыкновенного типа. Но ничего подобного в настоящем деле мы не видим. Перед нами другие подсудимые. Перед нами люди. Я думаю, что напряженное внимание, с которым вы относились к судебному следствию, избавляет меня от необходимости указывать вам. Поэтому я буду касаться только выдающихся его сторон, будучи убежден, что остальное дополнят ваша память и совесть. Вы точно так же не упустите из виду и того, что дело это. Вы вглядитесь в эти деяния пытливым взором и в приговоре вашем оцените их нравственное достоинство. Вы слышали здесь третьего дня показания. Вам предстоит решить, что за личность Колосов. Это я постараюсь доказать, а вы решите окончательно.

В этом непривычно затянутом для стиля А. Ф. Копи вступлении представлены не столько повторы обращений как таковых (господа присяжные заседатели), сколько повторы, связанные с обращением к суду и одновременно обозначающие тема-рематическую последовательность в тексте. Каждый раз, переходя от одной микротемы к другой в пределах даже не цельного текста, а только его композиционно оформленной части, А. Ф. Кони дает понять, что его аргументы обращены именно к суду. Вот почему в данном случае обращение в широком смысле опирается на такое явление, как повторная номинация. Это явление возникает в тексте, когда автору по тем или иным причинам необходима словесная замена для уже названного субъекта. При этом следует всегда принимать во внимание и невербальные факторы: условия, в которых произносится речь, ее длительность, смешанный состав аудитории, все те факторы, которые с легкостью ослабляют участие слушателей в диалоге с оратором. Повторная номинация возвращает аудиторию в русло этого диалога и заставляет следить за логикой говорящего.

Таким образом композиционно выражается участие оратора и подчеркивается не только взаимодействие судебной и обвинительной власти и общность их миссии, но диалогичность речи обвинителя. Межфразовые единства в данном тексте связывают не только ремы, но и две стороны диалогических отношений — оратора и аудиторию, поэтому повторная номинация в этом вступлении основана на параллельности конструкций (я — вы — мы). Повторная номинация также служит связующим звеном и при изложении фактического материала, т. е. в данном случае является информативной.

Яркой приметой диалогизма ораторского выступления являются вопросно-ответные конструкции. Существует несколько видов таких конструкций. Ответствование, сообщение, риторический вопрос в сочетании с риторическим восклицанием, а также предупреждение — все это фигуры диалогизма. Очень часто встречается конвергенция фигур диалогизма, а именно — разных видов вопросительных конструкций. В качестве примера можно привести речь А. Ф. Кони «По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах, обвиняемых во ввозе в Россию фальшивых кредитных билетов, и Герминии Акар, обвиняемой в выпуске в обращение таких билетов», в которой оратор активно использует сразу несколько фигур диалогизма.

Ответствование: Они обвиняются в важном и тяжком преступлении. Есть ли это преступление следствие порыва, страсти, увлечения, которые возможны при всяком общественном положении, при всякой степени развития, которые совершаются без оглядки назад, без заглядывания вперед? Нет, это преступление обдуманное и требующее для выполнения много времени.

Нанизывание вопросов, которые одновременно служат и программой речи: Почему именно у Янсена такие друзья, как Акар и Жуэ, от которых исходят бумажки одинакового достоинства и подделки? Почему именно в то время, когда кассою Госпожи Акар заведывает друг господина Жуэ, от нее исходят фальшивые бумажки, которые она так спокойно и беспрекословно принимает? Почему именно та из ее мастериц, которую она выгоняет, получает десятирублевую фальшивую бумажку? Вот вопросы на которые может быть только один ответ: потому что Акар виновна, потому что она распространяет бумажки сознательно.

Риторический вопрос и риторическое восклицание: Да и можно ли предположить, чтобы подделыватели таких превосходно сработанных ассигнаций, выпускаемых на огромную сумму (в Варшаве арестовано бумажек на 100 тыс., в Петербурге на 18 и по России на 32 500, итого на 150 с лишком тыс.), можно ли предположить, чтобы они не имели никакого устройства, никакой определенности в своих оборотах, не имели верных людей, опытных сбытчиков, чтобы они сновали, бегали и отдавали свои бумажки первому встречному и тому, на кого он укажет? Это просто немыслимо!

Таким образом, помимо монологической речи (по форме обвинительные речи А. Ф. Кони, конечно, монологичны, так как не включают в себя ни реплик других участников, ни конкретных адресных вопросов), важную роль в публичной речи играет диалог с аудиторией, поскольку диалогические отношения в широком смысле слова лежат в основе построения любой речи.

Аргументация — фундамент риторического текста

Система аргументации, которую выстраивает ритор в публичной речи, представляется объектом для подробного и обширного изучения. Именно поэтому существует несколько определений понятия аргументация, а также несколько систем классификации доводов (или аргументов). Каждая из этих систем, предлагаемых авторитетными авторами, имеет свои особенности и отражает в большей степени один из аспектов построения публичной речи. В общем виде понятие аргументации можно истолковать так: «Аргументация — способ рассуждения, обеспечивающий доказательность и убедительность выступления; совокупность аргументов в пользу чего-либо». Уже это (весьма широкое) определение указывает на то, что аргументация составляет основу всего текста публичной речи, служит для создания стройной композиции, а также имеет непосредственное отношение к образу ритора.

Техника построения аргументации

Н. Н. Ивакина рассматривает главные понятия техники создания высказывания и под аргументацией подразумевает прежде всего логическую культуру оратора. Данная концепция представляется упрощенной, но заслуживает внимания, поскольку понятия тезис, аргумент, демонстрация, опровержение являются общепринятыми в риторической науке и определяют основные принципы построения аргументации. Н. Н. Ивакина рассматривает эти понятия с точки зрения соблюдения оратором одного из главных качеств речи — доказательности. Одновременно правильное построение аргументации (четкая формулировка тезиса, соблюдение законов логики при построении аргументов, яркая, запоминающаяся демонстрация) способствует и убедительности речи.

Рассмотрим несколько примеров из обвинительных речей А. Ф. Кони с точки зрения техники построения аргументации.

Тезис: Будучи в настоящем деле прокурором апелляционного суда, т. е. представителем обвинительной власти, я выражаю надежду, что Правительствующий сенат оставит приговор палаты в силе, а ходатайство подсудимого без последствий.

Аргумент: Устав о службе гражданской т. III Свода законов определяет в cm. 712 «общие качества должностного лица и общие обязанности, которые должны быть всегда зерцалом всех поступков». К ним принадлежат: здравый рассудок, человеколюбие, радение о должности, правый и равный суд всякому состоянию и т. д.

Демонстрация: Мы видели, как часто гнев потемнял рассудок подсудимого, мы знакомы с характерными способами выражения им своего человеколюбия, мы знаем, как радение о должности обращалось у него в радение о своей власти, нам известно, как облегчал он обращение к своему правовому и равному суду…

Тезис: Он не может, без опасения причинения дальнейшего вреда поручаемому ему делу, оставаться матросом на корабле государственной службы («По делу земского начальника Харьковского уезда кандидата прав Василия Протопопова, обвиняемого в преступлениях по должности»).

В данном примере тезисы обрамляют высказывание: фактически в начале и в конце доказательства приводится одна и та же мысль — заключение А. Ф. Кони о виновности подсудимого, но сначала в общем виде (Каков должен быть приговор? — Виновен), а в конце — более конкретном (В чем должен заключаться приговор? — Подсудимый должен быть отстранен от поста, им занимаемого). В этом примере аргумент основывается на конкретном законодательстве и подкрепляется демонстрацией (В чем именно проявлялось нарушение закона?), основанной па иронии, что, впрочем, совершенно не мешает данному доказательству быть классическим примером с точки зрения техники построения аргументации.

В зависимости от количества и весомости фактических данных (в данном случае для Л. Ф. Кони-прокурора это улики) доказательство истинности тезиса может быть прямым и косвенным. Если прямое обоснование тезиса требует от ритора элементарного знания законов логики и способности оформить это обоснование грамотно с точки зрения русского языка, то косвенное доказательство требует гораздо большей способности к объективному анализу фактических данных и виртуозного владения словом.

Рассмотрим пример мастерского косвенного обоснования истинности тезиса из речи «По делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче, обвиняемых в участии в подделке акции Тамбовско-Козловской железной дороги, а последний, кроме того, в приготовлении к отравлению» :

Первый вопрос, который возникает относительно участия Колосова в деле подделки акций, — мог ли он иметь побуждение участвовать в нем, было ли такое опасное мероприятие ему удобно и заманчиво? Мы знаем, что он человек без всякой служебной карьеры; крестецкий острог и ложный донос на валдайского исправника многое ему испортили в этом отношении. Ему нужно поправиться. Но поправиться на служебном поприще едва ли можно, да если бы и запять какое-нибудь место, то — при всяком неудовольствии начальника — его новгородское прошлое ложилось бы тяжкою гирею на чашу весов служебного доверия и благоволения. Что же делать? Поправиться в другом отношении, сделаться капиталистом, крупным биржевым деятелем, занять в этом отношении видное место в обществе. Итак, надо увеличить свои средства и обратить их из «средств» в «капитал». Притом известно, какими операциями он занимался в последнее время: ростовщическими ссудами, игрою на бирже и т. д. Это такая деятельность, которая не может не развивать алчности к деньгам и постоянно возрастающего желания приобрести побольше. По игра на бирже бывает рискованна, а операции со ссудами слишком мелки; уж если рисковать, так на приобретение средств в широких размерах и сразу. Конечно, такое приобретение мог бы дать обширный спуск по номинальной или биржевой цене дешево стоящих в подделке бумаг.

В данном случае оратору необходимо обосновать следующий тезис: «Обвиняемый имел цель приобрести существенные средства и не видел законных путей для этого, а потому с большой вероятностью способен был на подделку и сбыт фальшивых бумаг». Однако прямые улики недостаточно указывают на это, поэтому прокурору необходимо тщательно проанализировать личность и положение подсудимого, чтобы, сопоставив его цели и возможные средства (аргумент к цели и средствам), вывести причину возможных и очень вероятных действий подсудимого (аргумент к причине) и обосновать таким образом тезис.

В тех видах красноречия, основу которых составляет спор (в широком смысле — диалог), опровержение встречается весьма часто. Опровержение — установление ложности и несостоятельности положения, выдвинутого в качестве тезиса. Характерной приметой стиля, например того же А. Ф. Кони как прокурора, который произносил свои речи до выступлений защиты (таков порядок судебных прений), было использование опровержения до того, как высказан ложный тезис. Условно такое опровержение можно назвать опережающим (или опровержением-опережением). Как правило, в этом случае опровержение в обвинительных речах А. Ф. Кони начинается словами Могут сказать., Нам могут указать… и т. п. Опровержение-опережение соотносится с фигурой предупреждения.

При построении аргументации необходимо уделять внимание речевым средствам логичности, в частности специальным средствам связи, обеспечивающим последовательность развития мысли, переход от одной мысли к другой и обозначающим противоречивые отношения, причинно-следственные отношения, а также итог, вывод из сказанного; вопросительным высказываниям; периоду; сложным высказываниям; высказываниям с однородными членами предложения.

Существует достаточно много классификаций доводов (или аргументов): каждый исследователь риторической науки предлагает свою систему классификации, либо опираясь на уже существующие с древних времен, либо предлагая новые.

Интересной представляется классификация Т. Г. Хазагерова и Л. С. Шириной, которая имеет два источника — античную (древнегреческую) риторику (в частности, риторику Аристотеля) и психологию восприятия риторического текста. Во времена Аристотеля аргументация делилась на естественные доказательства (то, что потом стало называться эвиденцией) и искусственные доказательства, которые подразделялись в свою очередь на логические (дедукция, индукция и аналогия), этические и чувственные. Позднее эта классификация существенно упростилась: логические доводы были объединены с естественными и стали называться ad rem, т. е. по существу; остальные искусственные доказательства получили название ad homiпет, т. е. к человеку. Эта система вполне может быть применима и к современным текстам. Взяв за основу древнегреческую классификацию, Т. Г. Хазагеров и Л. С. Ширина предложили следующую систему доводов:

• 1а. Довод к очевидному («эвиденция»),
• 1б. Довод к размышлению («к логосу»).
• 2а. Довод к чувствам, страстям («к пафосу»).
• 2б. Довод к чувствам, эстетике, этике («к этосу»).

Как видно из названий доводов, система аргументации значительно пересекается с понятиями этоса, логоса и пафоса, которые составляют основу риторического построения текстов. Таким образом, аргументы, приводимые оратором, должны быть построены в соответствии с законами логики и композиции (логос), должны опираться в первую очередь на этические и правовые представления ритора (этос), должны быть яркими и запоминающимися (пафос).

Похожую систему доводов представляет и Г. Г. Хазагеров. Опираясь на античное учение о доводах, исследователь предлагает следующую классификацию:

I. Доводы «к вещи» .

• 1. Естественные доказательства.
• 2. Логические доказательства:
  • — рассуждение с индукцией;
  • — рассуждение с дедукцией;
  • — рассуждение с дефиницией.

II. Доводы «к человеку» .

• 1. Доводы к «пафосу»:
  • — доводы «к обещанию» ;
  • — доводы «к угрозе» .
• 2. Доводы «к этосу»:
  • — доводы «к сопереживанию» ;
  • — доводы «к отвержению» .

В сущности, две приведенные классификации можно считать сходными и воспринимать их как единое целое.

Довод «к очевидному» (естественные доказательства) опирается на факты, слова свидетелей. Это самый простой довод, который не требует изобретения как такового: оратору необходимо только передать уже известное и сказанное другими, дополнив это своими комментариями: факт, наблюдение — это только первая ступень познания; чаще всего это не сама цель. Приведем пример из уже упоминавшегося выступления А. Ф. Кони «По делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче…» :

Мы имеем ряд его писем и вообще разные указания для характеристики его личности. Письма его, вам прочитанные, указывают на то, что у него весьма наблюдательный, живой и, вместе с тем, топкий ум. Вместе с тем — это человек холодный и черствый, потому что только такой человек способен хладнокровно и язвительно подшучивать над будущею судьбою «милого друга» и «больного», которого он собирается отправить на тот свет, «прописав ему ижицу»; только такой человек может сознательно и систематически втянуть двоих юношей, своих сыновей, в опасное и преступное дело.

В данном случае в качестве свидетельств оратор предлагает письма и слова подсудимого как очевидные доказательства определенных черт его характера. Надо отметить, что в судебном красноречии, как ни в каком другом, чрезвычайно важно, чтобы источник доказательств был непременно назван: анонимность источника недопустима в судебной речи.

Довод «к очевидному» служит основой доказательной речи, помогает ответить на вопросы: что, где, когда и как произошло? И именно в судебном красноречии этот довод используется чаще всего. Довод от очевидных фактов — аргумент, помогающий на основе произошедших событий и невымышленных явлений убеждать в своей правоте. Однако безупречные в отношении фактическом, доводы могут быть недостаточно представительными и даже невыигрышными в психологическом плане.

Само название довода «к логосу» говорит о том, что он связан с логической культурой ритора, поэтому такие понятия, как дедукция, индукция, силлогизм, умозаключение являются общими для риторики и логики. Выделяются три вида доводов «к логосу»: 1) рассуждение с дефиницией; 2) рассуждение с дедукцией (от общего к частному); 3) рассуждение с индукцией (от частного к общему).

Вот несколько иллюстраций.

Пример индукции во вступлении к речи «По делу об убийстве Филиппа Штрама» :

От частного: По делу, которое подлежит нашему рассмотрению, казалось бы, не нужно употреблять больших трудов для определения свойств и степени виновности главного подсудимого, потому что он перед вами сознался.

К общему: Свидетельство подсудимого является всегда небеспристрастным. Он может быть подвигнут теми или другими событиями своей жизни к тому, чтобы представить обстоятельства дела не в настоящем свете.

Пример дедукции в сочетании с дефиницией в обращении А. Ф. Кони к присяжным в речи «По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем» :

От общего + дефиниция 1: Вашему рассмотрению подлежат самые разнообразные по своей внутренней обстановке дела; между ними часто встречаются дела, где свидетельские показания дышат таким здравым смыслом, проникнуты такою искренностью и правдивостью и нередко отличаются такою образностью, что задача судебной власти становится очень легка.

Дефиниция 2: Но бывают дела другого рода, где свидетельские показания имеют совершенно иной характер, где они сбивчивы, неясны, туманны, где свидетели о многом умалчивают, многое боятся сказать, являя перед вами пример уклончивого недоговаривать и далеко не полной искренности.

К частному: Я не ошибусь, сказав, что настоящее дело принадлежит к последнему разряду.

Как видно из приведенных выше примеров, в судебном красноречии доводы «к логосу» помогают квалифицировать то или иное преступление, охарактеризовать подсудимого или свидетеля, т. е. в любом случае — соотнести жизненную ситуацию, со всеми ее перипетиями и случайностями, или человека, со всеми его индивидуальными особенностями и сложной психической организацией, с определенными типами судопроизводства, а значит, и судебного красноречия. Преступление либо имеет место, либо нет, а если имеет — необходимо его соотнести с определенным законом, квалифицировать преступление, чтобы виновные понесли наказание (с точки зрения правового мировоззрения, на которое должен опираться судебный деятель). Человек (будь то свидетель, подозреваемый или подсудимый) должен быть также отнесен к какому-то типу, исходя из практического опыта прокурора или адвоката.

Довод «к этосу» связан с двумя основными понятиям — сопереживание и отвержение: «Сопереживание — это психический процесс, характеризуемый тем, что убеждаемый отождествляет себя с какими-либо феноменами окружающей действительности, чаще всего с себе подобными, т. е. с другими людьми»; «отвержение — психический процесс, характеризуемый тем, что убеждаемый рассматривает себя и какой-либо феномен окружающей действительности как взаимно исключающие друг друга». Доводы «к этосу» могут быть однородными (и источник, и объект характеризуются одним процессом — сопереживание или отвержение) и разнородными (источник и объект связаны с разными процессами). Авторы данной концепции связывают довод «к этосу» с психологией и самыми элементарными представлениями о нравственности: «…разграничение однородности и неоднородности доводов „к этосу“ находит подтверждение в работах современных психологов (Лефевр, Шрейдер). Ставится даже вопрос о двух типах этических систем, и в этой связи стоит задуматься над правомерностью и эффективностью двух типов доводов, когда, например, прокурор, исходя из действий обвиняемого, требует наказания, чтобы искоренить мошенничество, кражу, грабеж, убийство как социальные явления, и когда он требует наказания, исходя из сочувствия жертве преступления, или когда защитник просит для обвиняемого снисхождения, оценивая то хорошее, что есть в его подзащитном, и когда он просит смягчить наказание прежде всего потому, что аморальна была и жертва». Однако такое представление об этосе слишком упрощенно, поскольку нравственность нередко соотносится с тем, что не имеет отношения к психологии и не поддается методам психологии. Тем не менее, довод «к этосу» имеет право на существование вне зависимости от того, что подразумевается под этосом. Именно этот довод лежит в основе той аргументации, которая рассчитана не исключительно на достижение прямой цели (в судебном красноречии это признание виновности подсудимого — для прокурора и признание невиновности — для адвоката), но и на более глубокое воздействие — на сознание людей, па их систему ценностей, увы, не всегда нравственных.

Доводы «к этосу» признаются одними из самых сложных. Вот несколько примеров этих аргументов из обвинительных речей А. Ф. Кони.

Стоит обратить внимание и на нравственную связь этих свидетелей между собою. Какие это в сущности добрые и предупредительные люди! Как они охотно не отказывают в помощи господину 3-ну! Как каждый из них принимает живое и серьезное участие в судьбе бракоразводного дела, отвлекаясь от обычных занятий, подвергаясь преследованиям! И ужели все это делается безвозмездно? Ужели это делается так, просто, по участию? Нет ли здесь выгоды, нет ли в этом присутствия сильного рычага — рычага денежного?

Но вы слышали господина Иваницкого, вы его видели, и я думаю, что незачем разбирать его показания. Скажу только, что этот свидетель имеет слишком необыкновенные качества для того, чтобы пользоваться ими при обсуждении обыкновенного дела. Он обладает удивительным свойством дальнозоркости, и для него до такой степени не существует непроницаемости, что из второго ряда кресел Мариинского театра он видит, кто сидит во втором ярусе Большого театра. Мне жаль, что подсудимые оторвали от занятий этого канцелярского чиновника, получающего 23 руб. жалованья в месяц и ходящего слушать Патти в «Марииновский» театр, где он платит за кресло второго ряда «когда рубль, а когда и два» («По делу о лжеприсяге в бракоразводном деле супругов З-ных»).

В данном примере оратор не жалеет ни эмоций, ни жгучего слова, потому что презрение его к людям, потерявшим совесть, настолько велико, что скрывать его он не в силах. Все лжесвидетели получают у А. Ф. Кони по заслугам, и негодование в его речи выливается в жестокую иронию.

Мы находим в Рыжове человека глубоко честного и справедливого, строгого как к себе, так и к другим (потому что он строг к себе), любящего правду, вмешивающегося за нее в чужие дела, иногда с самопожертвованием, доходящим даже до неблагоразумия. Но, господа присяжные заседатели, можно ли это ставить в вину человеку, можно ли в этом не видеть достоинства? Это «неблагоразумие» есть великое качество в наш черствый, себялюбивый век. Эта правдивость, грубая, быть может, неприятная для окружающих его лиц, имела все-таки своим источником горячее чувство («По делу об убийстве статского советника Рыжова»).

Как видим, доводы «к этосу» могут быть доводами «к отвержению» (первые два примера) и доводами к сопереживанию (третий пример). Вот еще пример довода «к отвержению» :

Соединение мелкой скаредности и скупости, доходящей, как выразился один свидетель, «до гадости», с желанием молодиться, с суетным тщеславием и с отсутствием всяких семейных отношений к купленному мужу, возвращенному обратно в долговое отделение по миновании надобности, — вот выдающиеся черты княгини Щербатовой («По делу о подлоге расписки… от имени княгини Щербатовой»).

Пример довода «к сопереживанию» содержится в речи «По делу о лжеприсяге в бракоразводном деле супругов З-ных» :

Среди слушателей находится Мелихов, молодой моряк. Он оказывается весьма порядочным человеком. Я думаю, что в настоящем деле он единственный свидетель, до которого это дело не коснулось своею грязной стороной. На него можно указать, как на своего рода оазис среди нравственной пустыни свидетельских показаний.

Пример из речи «По делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче…» характеризуется одновременно двумя процессами — сопереживанием и отвержением, поскольку у высказывания два предмета:

Вам, господа присяжные заседатели… приходилось встречаться преимущественно с подсудимыми обыкновенного типа. По большей части это были обвиняемые в обыденных преступлениях, преимущественно в краже. Бедность, неразвитость, отсутствие безвредных развлечений и иногда крайне печальная нравственная и бытовая обстановка являлись причинами, привлекавшими их на скамью подсудимых. Совершив преступление, нарушив закон, они заслуживали по большей части наказания, но тем не менее нельзя не пожалеть, что они были поставлены судьбою в положение, которое благоприятствовало совершению преступления. Перед нами другие подсудимые. Перед нами люди, которые, во всяком случае, имеют некоторую претензию считаться лицами развитыми, которые имеют средства к существованию…

Довод «к пафосу» апеллирует к чувствам человека, но не к глубинным (религиозному или нравственному), а к тем, которые основаны на эмоциональном состоянии человека. По словам Г. Г. Хазагерова, «эмоциональная память человека определяется его жизненным опытом», поэтому довод «к пафосу» предполагает две крайние точки восприятия: то, что приятно, и то, что неприятно. В связи с этим доводы «к пафосу» делятся на доводы «к угрозе» и доводы «к обещанию». Естественно, эти доводы могут быть ловко использованы «лжеораторами» для манипуляции сознанием широких масс. В обвинительных речах А. Ф. Кони использовал довод «к пафосу» редко: в тех случаях, когда оратор призывает суд (или все общество) к принятию справедливого решения и при этом рисует возможные последствия того или иного решения.

Довод «к угрозе» : Надо дать место и справедливости, которая выражается в правосудии. Оно иногда бывает сурово и кончается подчас насильственным гостеприимством. Этого правосудия ждет от вас обвинительная власть («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Довод «к обещанию» : Мы переносим теперь дело Мясниковых из суда общественного мнения па суд общественной совести, которая не позволит вам не признать виновности подсудимых, если они действительно виноваты, и не допустит вас уклониться от оправдания их, если вы найдете их невиновными. Произнеся ваш приговор, вы или снимите с них то ярмо подозрений и слухов, которое над ними тяготеет издавна, или скрепите его вашим спокойным и решительным словом. Если вы произнесете приговор обвинительный, если согласитесь с доводами обвинительной власти и проникнитесь ее убеждением, то из него будет видно, что перед судом по Судебным уставам нет богатых и бедных, нет сильных и слабых, а все равны, все одинаково ответственны. Вы докажете тогда, насколько справедливо можно применить к людям, которым приходится стоять перед вами, слова, что «несть эллин и иудей» («По делу о подлоге завещания от имени купца Козьмы Беляева»).

В данном примере А. Ф. Кони, прибегая к такой риторической эмоции, как агапе (любовь, нравственное чувство, которое растет параллельно духовному росту человека), указывает, как суд — власть от закона — должен воспринимать свою миссию, которая дана ему свыше. Следует заметить, что в приведенном выше отрывке имеют место и другие риторические эмоции: равенство, справедливость, терпимость, ответственность.

К отдельной группе Т. Г. Хазагеров и Л. С. Ширина относят так называемые вспомогательные доводы «к доверию» (в том числе и " к глобальному доверию"), «к недоверию» и " к вере" , а также их многообразные разновидности: " доверие к логосу", «недоверие к логосу», «доверие к сопереживанию», «доверие к обещанию», «недоверие к обещанию», «недоверие к очевидному» и т. д. и т. п. Из всех этих вспомогательных, по определению авторов, доводов наибольшего внимания заслуживает довод «к вере» , но только в том случае, если под верой подразумевать именно религиозную веру (т.е. довод " к религиозной вере"), в противном случае это уже довод " к авторитету" (давно устоявшийся термин риторики). Как справедливо отмечают авторы классификации, «в отличие от доверия вера в принципе не требует никаких обоснований ни эмпирического, ни логического, ни даже этического характера, хотя и допускает их». Довод «к вере», хотя и является сильным орудием слова, в судебном красноречии не может быть частотным, поскольку для судебного оратора важнейшим авторитетом является закон, в широком смысле — правосудие. Характерным примером использования довода «к вере» является речь А. Ф. Кони «По делу об оскоплении купеческого сына Горшкова», в которой оратор постоянно ссылается на христианское учение в силу специфичности разбираемого дела:

В нашем отечестве, при господстве православной веры, существует, однако, целый ряд самых разнообразных сект или учений. Одни из них отличаются только обрядовой стороной от строго православного исповедания, а в существе правильно относятся к учению церкви и евангелию. Но некоторые из учений, несомненно уклоняясь от правил церкви и искажая истинный смысл евангельского учения, доходят до совершенно дикого отрицания существенных и основных законов природы. Такого учения держится преимущественно скопчество.

А. Ф. Кони апеллирует к текстам Священного Писания и учению церкви (в данном случае это и составляет аргумент «к вере»), но с точки зрения доказательности он может опираться исключительно на те моменты скопческого учения, где оно преступает закон, ибо в России второй половины XIX в. существовала свобода вероисповедания. Однако А. Ф. Кони строит аргументацию в этой речи таким образом, что его личная позиция — позиция православного человека — проступает весьма и весьма явно.

Наиболее полную классификацию, принципиально отличающуюся от разобранных выше, представляет А. А. Волков. Его подход основан на всестороннем анализе различных жанров публичной речи (т.е. имеет обширную практическую базу) и одновременно опирается на традиционные риторические и философские категории. Классификация А. А. Волкова разъясняет все риторические понятия, связанные с аргументацией, каждое определение подкреплено примером из различных риторических текстов. Это делает классификацию А. А. Волкова выдержанной с точки зрения баланса теоретической и практической компонент.

Построение аргументации относится к такому шагу, как изобретение («Изобретение — создание высказывания на уровне замысла»), которое, являясь первой ступенью риторического построения, разделяется в свою очередь на два этапа: 1) создание замысла высказывания и 2) развертывание аргументов. Говоря об аргументации, необходимо раскрыть ряд риторических понятий, относящихся к этапу изобретения.

Риторическая аргументация — «создание публичных высказываний, приводящих к согласию и присоединению аудитории» .

Предложение (или пропозиция) — «сформулированная мысль, из которой в ходе риторического построения развертывается высказывание» .

Создание замысла — «предварительное обдумывание темы» .

Предмет речи — «выделенное в замысле конкретное содержание высказываний» .

Топ — «общая идея, к которой приводится положение и на основе которой строится аргумент» .

Схема аргумента — «структура умозаключения, которая обосновывает положение (вывод) аргумента» .

Редукция — «совокупность лексических (слова, словосочетания) и синтаксических средств, при помощи которых значение положения сводится к значению приемлемых для аудитории посылок» .

Особый интерес представляет такое понятие, как высказывание: оно может быть частью аргументации, а может быть и «произведением слова». В искусной речи высказывание — это не только составная часть аргументации, но и самостоятельное литературное произведение. Можно привести два следующих примера из речевой практики Л. Ф. Кони:

• 1) Затем посмотрите на другую среду, в которой распространяется скопчество. Это дети — существа, которые зависимы, неразвиты, нередко ничего не понимают. Они стоят в полной зависимости от родительской власти, особенно при тех условиях, в которые поставлена родительская власть в низшем слое населения.
• 2) Могут сказать, что преследование сект, подобных скопческой, является нарушением свободы совести, что у человека, как бы он пи был связан с государством, как бы тесно ни соприкасался с обществом, в котором живет, должна быть известная область душевной свободы, в которую никто не имеет права заглядывать и не должен вторгаться, область, вступая в которую, общество и государство должны складывать оружие и являться, в крайнем случае, только наблюдателями. Могут сказать, что человек волен бороться с греховными побуждениями теми средствами, которые ему кажутся наилучшими, лишь бы они не затрагивали интересов других людей. Но, господа присяжные заседатели, если бы дело шло о преследовании тех 58 чухон, о которых говорилось в прочитанных здесь письмах Горшкова, тех, которых неразумие, невежество, нищета, бедность, скудность природы и тяжкие семейные условия толкнули па скопчество, которые сами не ведали, что творят, давая себя оскопить, то эти соображения могли бы иметь место, как призыв к особому снисхождению к жертвам фанатического заблуждения. Если бы дело шло о зрелом человеке, который сознательно и свободно, обдуманно и спокойно, по чувствованию искренней веры, оскопил себя, можно бы говорить об этой неприкосновенной области и спорить относительно ее границ. Но там, где дело идет о распространении скопчества, о сознательном вовлечении в эту секту слабых людей, придавленных судьбою или не обладающих здравым разумением, там слово «свобода совести» является только громким словом, которым можно злоупотреблять без всякой пользы для разъяснения дела. Притом скопчество вовсе не является исключительно религиозным учением, противным православию. Оно является, по способам своего распространения, по среде, в которой оно вербует своих вольных и невольных приверженцев, учением противуобщественным. (Оба примера — из речи «По делу об оскоплении купеческого сына Горшкова» .)

А. А. Волков выделяет следующие виды аргументов.

I. Эпидейктические аргументы:

• — аргумент к смыслу;
• — аргумент к авторитету;
• — модель и антимодель;
• — аргумент восхождения.

II. Судительные аргументы.

• 1. Статус установления:
  • — аргумент к составу;
  • — аргумент к лицу;
  • — аргумент к причине;
  • — аргумент к обстоятельствам.
• 2. Статус определения:
  • — аргумент к норме;
  • — аргумент к истолкованию;
  • — аргумент к совместимости.
• 3. Статус оценки:
  • — аргумент к прецеденту;
  • — аргумент к прехождению;
  • — аргумент к прогрессу;
  • — аргумент к выбору;
  • — аргумент замещения;
  • — аргумент к цели и средствам.

III. Совещательные аргументы:

• — аргумент к опыту;
• — аргумент к невыносимости;
• — аргумент к оптимуму;
• — аргумент к долженствованию;
• — прагматический аргумент;
• — аргумент направления.

Предметом эпидейктической аргументации являются нормы, правила, законы природы, которые не зависят от времени и обстоятельств. По словам А. А. Волкова, " задача эпидейктической аргументации — установление принципов и ценностей, на основе которых обсуждаются проблемы", а «эпидейктический ритор — проповедник, философ, педагог, законодатель», поэтому эпидейктические аргументы наименее «доказательны» с точки зрения логики и основываются в первую очередь на личном авторитете ритора, которого аудитория знает и уважает.

Аргумент к смыслу ведет аудиторию вслед за ритором к более глубокому пониманию произошедших событий или личности обвиняемого/свидетеля; при этом оратор опирается на общепринятые законы, правила, нормы. В приводимом ниже примере (это также и пример довода-опровержения) А. Ф. Кони в качестве отправной точки берет законы психологии:

Я думаю, что все мы, жители больших городов, люди последнего времени, получившие слишком раннее умственное развитие и недостаточное развитие физическое, все мы люди болезненные, у всех у нас нервы не в порядке, у всех они натянуты, как струны, и звучат сильнее, нежели у жителей деревни, близких к природе. Но все это не может служить поводом к тому, чтобы мы во всех наших действиях ссылались на нервы как на причину ненормальности наших действий, чтобы в них искали оправдания в наших капризах, убежища в наших преступлениях. Утонченный и истощенный житель города, принадлежащий к так называемому образованному обществу, — всегда гораздо больше аналитик и скептик, чем здоровый житель деревни… Но где анализ и сомнение — там и охлаждение порывов, и наблюдете за собою, и некоторая препона необузданной игре нервов. Поэтому нервозность, которую мы замечали в подсудимом Шляхтине, не может служить к оправданию его преступления («По делу об убийстве статского советника Рыжова»).

Аргумент к авторитету, который в качестве авторитетной инстанции может подразумевать внутренний опыт аудитории, рациональную интуицию, нравственное чувство аудитории, в том числе религиозное (см. выше аргумент «к вере»), эмпирическую очевидность или внешнюю инстанцию, используется не столь часто и, как правило, он не слишком развернутый. Вот два примера: 1) авторитетная инстанция — народ: Вы, конечно, знаете, что занятие меняльной торговлей принадлежит, в глазах народа, к одному из присущих скопцам признаков; 2) авторитетные инстанции — компетентная сторона и оппонент: Я думаю, что сам защитник не откажется подтвердить, что на эту сторону указывают все исследователи скопчества. (Оба примера из речи «По делу об оскоплении купеческого сына Горшкова» .).

Аргументы «модель» и «антимодель» очень часто встречаются у А. Ф. Кони вместе — при сопоставлении законопослушных граждан и преступников; честного труда и незаконного приобретения материальных благ; нравственного образа жизни и аморального; ответственного отношения к делу и безответственного:

Но, спрашивается, какое сомнение?

Модель: Сомнение, которое возникает после оценки всех многочисленных и разнообразных доказательств, которое возникает из оценки нравственной личности подсудимого. Если из всей этой оценки, долгой и точной, внимательной и серьезной, все-таки вытекает такое сомнение, что оно не дает возможности заключить о виновности подсудимого, тогда это сомнение спасительно и должно влечь оправдание.

Антимодель: Но если сомнение является только от того, что не употреблено всех усилий ума и внимания, совести и воли, чтобы, сгруппировав все впечатления, вывести один общий вывод, тогда это сомнение фальшивое, тогда это плод умственной расслабленности, которую нужно побороть. Над сомнением нужно поработить, его нужно или совсем победить, или совсем ему покориться, но сделать это во всяком случае серьезно, взвесив и оцепив данные для обвинения («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Аргумент восхождения помогает оратору представить перед аудиторией картину возможного исправления преступника, т. е. создать «динамический тип личности» :

Подсудимый молод, ему 18 лет, вся жизнь еще перед ним. Он начал ее печальным делом, начал преступною сделкою со своей совестью. Но надо думать, что он не погиб окончательно и, конечно, может исправиться, может иначе начать относиться к задачам жизни и к самому себе. Для этого исправления строгий и правдивый приговор суда должен быть первым шагом. Со сделкой с совестью ему не удалось. Теперь он находится перед вами и, по-видимому, хочет вступить в сделку с правосудием. Не думаю, чтобы на него хорошо подействовало нравственно, если эта вторая сделка удастся. Вот почему я думаю, что она ему может и не удаться («По делу об убийстве иеромонаха Иллариона»).

Таким образом, эпидейктическая аргументация в публичной речи играет важную роль именно тогда, когда основная роль оратора — это роль воспитателя, наставника, проповедника норм правовых и общечеловеческих (этических).

На судительных аргументах строится основная часть любой судебной речи, поскольку судебный оратор имеет дело с анализом данных, а " задача судительной аргументации — установление, определение и оценка фактов". Поскольку работа с фактическими данными проходит три основных этапа — констатация факта, определение факта и оценка факта, то судительные аргументы относятся, соответственно, к статусам установления, определения или оценки.

Аргументы к составу, к лицу, к причине и к обстоятельствам (статус установления) нередко встречаются в сочетании друг с другом:

Вы знаете, в чем состоял этот случай. К курьеру французского министерства иностранных дел Обри явился неизвестный человек, назвавшийся Леоном Риу. Он принес ему посылку и просил отвезти ее в Петербург. Обри решился взять эту посылку. Как курьер, он нередко это исполнял, и понятно, почему исполнял. Он не подвергается таможенному досмотру, везет беспошлинно всю кладь, а между тем бывают драгоценные вещи, которые можно переслать и верно, и дешево, и небезвыгодно для курьеров («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Данный фрагмент речи является примером одновременно и аргумента к составу и аргумента к причине.

Однако если аргумент к составу — это своего рода рассказ с краткими комментариями оратора, и в его основе лежит повествование (что, где, когда произошло), то аргумент к причине бывает нескольких видов. Когда ритору необходимо обосновать простейшие тезисы, то аргумент к причине используется так, как в приведенном примере, являясь всего лишь ответом на вопрос Почему произошло или могло произойти? Однако когда оратору необходимо понять и объяснить аудитории причины более глубокие (Почему преступник оказался в таком положении?), то аргумент к причине несет уже больший смысл:

Это преступление обдуманное и требующее для выполнения много времени. Чтобы решиться на такое преступление, нужно подвергнуться известному риску, который может окончиться скамьею подсудимых, как это случилось в настоящем деле. Чтобы рискнуть на такое дело, нужно иметь в виду большие цели, достижение важного результата и, притом, конечно, материального, денежного. Только в виду этого результата можно пойти, имея определенное общественное положение, на преступление. Но если важен результат, если заманчивы цели, если решимость связана с большим риском, если можно видеть впереди скамью подсудимых и сопряженную с нею потерю доброго имени и прочие невеселые последствия, то естественно, что при совершении этого преступления нужно употребить особую энергию, особую осмотрительность, обдумать каждое действие, постараться обставить все так хитро и ловко, чтобы не попасться, постараться особенно, чтобы концы были спрятаны в воду («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

В данном случае аргумент к причине используется в сочетании с аргументом к цели и средствам (статус оценки) и раскрывает психологические мотивы преступника.

Аргумент к обстоятельствам помогает оратору обрисовать обстановку, в которой находился преступник или свидетель, чтобы затем указать на те обстоятельства, которые способствовали и препятствовали тому или иному деянию:

Трудно предположить, чтоб француз, не знающий говорить по-русски, новый человек в Петербурге, приехавший по случаю болезни матери, нашел случай отыскать людей, которые взялись бы сбывать бумажки, или стал бы распространять их сам по рукам — по одной, по две. Это требует долговременного пребывания и, при незнании русских обычаев и языка, было бы опасно («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Аргумент к лицу, который показывает совместимость субъекта и деяния, важен при характеристике личности подсудимого или свидетеля и для последующего решения о виновности/нричастности подсудимого к преступлению. Этот же аргумент используется, когда нужно сделать вывод об искренности или лживости показаний свидетеля. Даже если имеется достаточно фактических данных для обоснования того или иного тезиса, А. Ф. Копи, как правило, дает характеристику личности:

Соединение мелкой скаредности и скупости, доходящей, как выразился один свидетель, «до гадости», с желанием молодиться, с суетным тщеславием и с отсутствием всяких семейных отношений к купленному мужу, возвращенному обратно в долговое отделение по миновании надобности, — вот выдающиеся черты княгини Щербатовой («По делу о подлоге расписки… от имени княгини Щербатовой»),.

Среди слушателей находится Мелихов, молодой моряк. Он оказывается весьма порядочным человеком. Я думаю, что в настоящем деле он единственный свидетель, до которого это дело не коснулось своею грязной стороной. На него можно указать, как на своего рода оазис среди нравственной пустыни свидетельских показаний («По делу о лжеприсяге в бракоразводном деле супругов З-ных»),.

Судительные аргументы статуса определения помогают судебному оратору привести разнородные факты к единой схеме преступления и эту схему соотнести с той или иной правовой (и, нередко, нравственной) нормой.

Аргумент к норме часто используется как технический аргумент. Апелляция к закону является наиболее характерной приметой всех текстов судебного красноречия. Наибольший интерес этот аргумент представляет тогда, когда оратор обращается к моральной норме, при этом последняя может опираться и на общие принципы добра, братства, милосердия, и на частные, например на любовь к детям.

Аргумент к истолкованию может объяснять значение того или иного правового понятия, а может трактовать понятия моральные (ср. с аргументом к норме). Пример истолкования в речевой практике А. Ф. Кони приводит А. А. Волков: в статье «Общие черты судебной этики» оратор дает толкование понятия клевета как юридического термина. В теоретических работах А. Ф. Кони, рассчитанных на читателя, подготовленного к восприятию юридической лексики, безусловно, содержится множество толкований тех или иных понятий науки о законе. В своих обвинительных речах А. Ф. Кони также истолковывает иногда понятия юриспруденции, но чаще он дает определения понятиям моральным. В приведенном ниже примере это понятие дружбы:

Но почтенное чувство дружбы и товарищества может иногда невольно умалять в наших глазах резкость образа действий друга, особливо когда наше показание против пего могло бы положить большую гирю на чашу обвинения. Тут и сожаление, и боязнь повредить близкому человеку, и разные другие хорошие личные чувства могут заслонять от нас общественную обязанность не закрывать глаза на деяния неправого («По делу земского начальника Харьковского уезда кандидата прав Василия Протопопова, обвиняемого в преступлениях по должности»).

Аргумент к совместимости состоит в сведении или разведении норм, к которым относится установленный факт. В судебном красноречии мало растолковать правовую норму и охарактеризовать обвиняемого и преступление — необходимо еще и доказать, что преступные, аморальные деяния обвиняемого соответствуют нарушению именно данного закона. От того, к какой статье Уголовного кодекса относится преступление, зависит дальнейшая судьба подсудимого:

Будучи в настоящем деле прокурором апелляционного суда, т. е. представителем обвинительной власти, я выражаю надежду, что Правительствующий сенат оставит приговор палаты в силе, а ходатайство подсудимого без последствий. Устав о службе гражданской т. III Свода законов определяет в cm. 712 «общие качества должностного лица и общие обязанности, которые должны быть всегда зерцалом всех поступков». К ним принадлежат: здравый рассудок, человеколюбие, радение о должности, правый и равный суд всякому состоянию и т. д. («По делу земского начальника Харьковского уезда кандидата прав Василия Протопопова, обвиняемого в преступлениях по должности»).

Аргументы статуса оценки не представляют большой сложности. Когда факт установлен и определен, оратору остается только оценить его, а для этого требуется объективность, беспристрастность и логичность, так как «в судебной аргументации статус оценки используется при обсуждении меры ответственности». Аргументы статуса оценки должны опираться на правила справедливости, обратимости и транзитивности. Они помогают аудитории, помимо прочего, разобраться в противоречивых и подчас ложных показаниях свидетелей. Наиболее частотными в обвинительных речах А. Ф. Кони являются аргумент к выбору и аргумент к цели и средствам.

Интересный пример аргумента к выбору, в сочетании с аргументом к сочувствию, находим у А. Ф. Кони в речи «По делу об убийстве статского советника Рыжова», где оратор последовательно и убедительно доказывает, что словам свидетельницы можно полностью верить:

Я думаю, что нет возможности усомниться в правдивости показания вдовы Рыжовой. Правда, отчасти в тоне ее голоса, отчасти в манере говорить проявлялась здесь некоторая трагичность, в ее тоне слышалось некоторое стремление выставить особенно рельефно, обрисовать самыми мрачными красками то несчастие, которое разразилось над нею, но, господа присяжные заседатели, войдя в положение этой женщины, вы поймете, что иначе, при нервной и впечатлительной ее организации, и быть не может. Положение ее поистине ужасно: она лишилась мужа, которого горячо любила, лишилась в нем единственного заступника, единственной поддержки — и лишилась от руки своего брата. Ей представляется ее жестокою судьбою на выбор — или молчаливое согласие на опозоренье памяти покойного, любимого, неповинного мужа, чем, быть может, будет куплено спасение брата, или же горестное и тяжкое служение правде, которое, не возвращая ей мужа, должно подвести брата под справедливую кару. Для нее нет выхода из этого.

Имея основную цель доказать, что слова свидетельницы правдивы, А. Ф. Кони обрисовывает перед аудиторией все трудности выбора, которые стояли перед свидетельницей Рыжовой, придавая тем самым еще большую ценность ее показаниям.

Аргумент к цели и средствам необходим ритору в двух случаях:

1) когда необходимо показать, что есть (были) те или иные цели и что найдены средства для их достижения:

Первый вопрос, который возникает относительно участия Колосова в деле подделки акций, — мог ли он иметь побуждение участвовать в нем, было ли такое опасное мероприятие ему удобно и заманчиво? Мы знаем, что он человек без всякой служебной карьеры; крестецкий острог и ложный донос на валдайского исправника многое ему испортили в этом отношении. Ему нужно поправиться. Но поправиться па служебном поприще едва ли можно, да если бы и занять какое-нибудь место, то — при всяком неудовольствии начальника — его новгородское прошлое ложилось бы тяжкою гирею на чашу весов служебного доверия и благоволения. Что же делать? Поправиться в другом отношении, сделаться капиталистом, крупным биржевым деятелем, занять в этом отношении видное место в обществе. Итак, надо увеличить свои средства и обратить их из «средств» в «капитал». Притом известно, какими операциями он занимался в последнее время: ростовщическими ссудами, игрою на бирже и т. д. Это такая деятельность, которая не может не развивать алчности к деньгам и постоянно возрастающего желания приобрести побольше. Но игра на бирже бывает рискованна, а операции со ссудами слишком мелки; уж если рисковать, так на приобретение средств в широких размерах и сразу. Конечно, такое приобретение мог бы дать обширный спуск по номинальной или биржевой цене дешево стоящих в подделке бумаг («По делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче, обвиняемых в участии в подделке акции Тамбовско-Козловской железной дороги, а последний, кроме того, в приготовлении к отравлению»);

2) когда важно обосновать тезис: Цели оправдывают/не оправдывают средств.

Аргумент к прецеденту, вероятно, более характерен для судебного красноречия государств с прецедентным правом. В России право не было прецедентным (и не является прецедентным до сих пор), поэтому лишь в отдельных случаях оратор позволяет себе прибегать к примерам других судебных дел или даже других стран, как в следующем отрывке:

…наконец, и практика иностранных законодательств признает рулетку запрещенною игрою. Как только сильная государственная власть вступала в обладание теми зелиями, где процветала рулетка, она уничтожала ее. Пруссия, вступив во владение Нассауским герцогством, сосчитала дни рулетки в Висбадене и Гомурге. Когда в истощенной войною Франции раздались голоса об учреждении открытой игры в рулетку, чтоб увеличить наплыв путешественников и усилить прилив золота в стране, лучшие представители общества и литературы с негодованием восстали против этого, и правительство отвергло предложение о таком недостойном средстве обогащения («По делу об игорном доме штабс-ротмистра Колемина»).

В некоторых случаях А. Ф. Кони прибегает и к аргументу замещения, а вернее, к его опровержению. Если слова оппонентов, свидетелей или обвиняемых основаны на подмене того или иного понятия, оратор выдвигает свой контраргумент: Вам, может быть, скажут, что поведение отца его у Обри показывает, что Янсен действовал с сознанием своей невинности. С видом невинности, но не с сознанием ее, скажу я («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Аргумент замещения как таковой (т.е. аргумент, вводящий в заблуждение) добросовестный оратор, конечно, использовать не должен.

Итак, судительные аргументы позволяют оратору представить перед аудиторией разобщенные, запутанные, противоречивые фактические данные в строгой логической последовательности как единую систему.

Предметом совещательной аргументации является будущее, поскольку в основу совещательных аргументов ложится та или иная пропозиция оратора. Ритор предлагает с помощью совещательных аргументов определенную модель, которую аудитория может принять или отвергнуть. Естественно, целью всякой публичной речи является либо согласие, либо присоединение аудитории.

Согласие — «это согласие действовать определенным образом в определенных целях» .

Присоединение — «это объединение в действие» .

В риторической практике совещательная аргументация строится, как правило, во вступлении или в заключении речи. Наиболее характерным для манеры речей А. Ф. Кони, избранных нами в качестве образца, можно считать аргумент к долженствованию. Обращаясь к судьям и присяжным, оратор нередко указывает на их долг перед обществом, напоминает, что конечная цель правосудия состоит в достижении справедливости:

Суду не следует служить органом общественного мнения, которое бывает изменчиво и слагается иногда случайно, под слишком разнородными и неуловимыми влияниями. По суд, оставаясь живым организмом, а не мертвым механизмом, не может не отражать в своем приговоре голоса общественной совести, которая выражается и в твердом слове закона, и в проникающем этот закон духе. И если перед судом есть доказанное обстоятельство, оскорбляющее такую совесть, — суд исполняет свою обязанность, произнося слово осуждения без той ложной чувствительности, за которою столь часто скрывается черствое равнодушие к положению потерпевших («По делу земского начальника Харьковского уезда…»).

Аргумент к опыту наиболее действен, когда оратор обращается к такому источнику опыта, как право. В этом случае данный аргумент будет особенно эффективен и убедителен. Однако такой уважаемый оратор, как А. Ф. Кони, воспользовавшись своим авторитетом в благих целях, может позволить и свой личный опыт в юриспруденции представить как опыт, значимый для аудитории:

Опыт, даваемый уголовною практикою, приводит к тому, что в большей части преступлений, в которых виновность преступника строится на косвенных доказательствах, па совокупности улик и лишь отчасти подкрепляется его собственным сознанием, это сознание несколько раз меняет свой объем и свою окраску. Подозреваемый сознается лишь в одном, в неизбежном, надеясь уйти от суда; обвиняемый сознается полнее, потому что надежда уйти от суда меркнет в его глазах; подсудимый, пройдя школу размышления, а иногда и советов товарищей по несчастию, снова выбрасывает из своего признания все то, что можно выбросить, все, к чему не приросли твердо улики, ибо у пего снова блестит надежда уйти уже не от суда, но от наказания («По делу об убийстве Филиппа Штрама»),.

В данном примере А. Ф. Кони, опираясь на свой опыт общения с обвиняемыми, объясняет, почему подсудимый все время меняет свои показания, и указывает судьям, на какие именно показания следует обратить большее внимание.

В основе аргумента направления лежит принцип восхождения, и обращен этот аргумент не к одному человеку, как в аргументе восхождения, а к целому обществу или значительной его части, наиболее авторитетной и уважаемой. В обвинительных речах А. Ф. Кони такой частью общества является суд (судьи и присяжные заседатели), от правовой и этической установки которых зависит благосостояние общества. В приводимом ниже примере оратор вновь «объясняет» суду его высокую задачу и показывает, к чему должны стремиться стражи правосудия (речь идет о приговоре «подделывателям» и «распространителям» фальшивых билетов):

У нас есть против этого одно средство — чистое, торжественное, хорошее. Это средство — суд. Только судом можно сократить, в сфере государственной и общественной безопасности, подобного рода преступления и не давать им развиться. Господа присяжные заседатели, ваш приговор является таким средством. Он является сильным оружием в борьбе общества с подделывателями и распространителями («По делу о Станиславе и Эмиле Янсенах…»).

Совещательная аргументация помогает оратору поддерживать диалог с аудиторией, добиваться согласия или присоединения аудитории, воплощать то решение, которое сформировалось у оратора. Прибегая к различным видам аргументов, оратор добивается наибольшей убедительности и доказательности.

Аргументация и топика

Поскольку топика составляет важный материал для построения аргументации, необходимо в общих чертах описать ее роль.

Топ (топос) — это общая идея, или общее место (иногда используется именно этот термин вместо терминов топ и топос): «Топ обычно содержится в большей посылке умозаключения, которая в риторических аргументах может быть опущена, — в таком случае топ подразумевается как общественное положение». Топы содержатся в пословицах и поговорках, в текстах Священного Писания, в литературных произведениях, в высказываниях авторитетных лиц и т. д. Иными словами, топика — это историко-культурная память людей, выраженная в слове или подразумеваемая. Существует определенная иерархия топов: они разделяются на общие (идея или правило, которое принимается всеми) и частные (идея или правило, которое признается не обязательно всеми и всегда); внешние (содержит две категории, которые вместе образовывают суждение) и внутренние (отношения смысловых категорий, с помощью которых связываются части внешних топов). Каждый аргумент состоит из нескольких (а иногда из множества) топов, которые организуются в единую систему. А. А. Волков предлагает следующую классификацию топов.

Исходя из этой классификации, легко сопоставить на примере обвинительных речей А. Ф. Кони виды внутренних топов с видами аргументов (особенно учитывая, что нередко совпадают названия топов и аргументов): аргумент к составу основывается па топах действие и претерпевание, место и других топах обстоятельств; аргумент к смыслу содержит топы признак и сущность; аргумент «модель и антимодель» строится на топах род и вид, сопоставление; аргумент к выбору состоит из топов противопоставление, несовместимость; а аргумент к причине подразумевает использование топа причина. В судебном красноречии наиболее часто употребляются топы обстоятельств. Г. Г. Хазагеров соотносит их с понятием древней риторики — стасисом: «Стасисы — это обстоятельства дела (преимущественно в судебном красноречии). Они отвечают на вопросы: кто сделал, что сделал, когда сделал и как. Могут включать и вопрос: „А судьи кто?“» .

Сложнее представляется система внешних топов, которая в большей степени опирается на культурную традицию и коллективное сознание народа. Так, А. Ф. Кони часто прибегал к таким топам, как общественная мораль и общественное мнение, ведь для оратора всегда важно соотнести закон с общественными потребностями в справедливости и правосудии.

Система топов (или топосов) в каждом риторическом (и художественном) тексте составляет «внутреннюю кухню инвенции», опирается в первую очередь на культуру парода, располагающую «запасом устойчивых форм, которые актуальны на всем ее протяжении», а также на культурно-историческую ориентацию самого оратора. По выражению Г. Г. Хазагерова, «общие места полезны для оценки именно риторического поля, для понимания того, из каких кирпичиков строится тот или иной дискурс» .

Итак, аргументация, построенная на «кирпичиках» — топах, предстает как стройное здание убедительного риторического текста, по своим художественно-риторическим качествам близкого к совершенному произведению искусства. Отметим также, что аргументация имеет равное отношение и к этосу, и к логосу, и к пафосу, о которых шла речь выше. Наиболее значимые и эффективные аргументы основываются на понятиях нравственности, морали, правосудия, справедливости (этос). Ораторские страсти, на которых строится пафос, предполагают использование наиболее сильных аргументов, чтобы эмоции ритора получили обоснование. И, наконец, внутренняя последовательность риторического текста (композиция в первую очередь) также во многом определяется правильным и логичным построением и расположением высказываний (логос).