Поэма «Облако в штанах» (1915)

" «Облако в штанах» считаю катехизисом сегодняшнего искусства" - так позднее передал Маяковский суть поэмы. Жанр «Облака…» автор определил как тетраптих, хотя это понятие скорее взято из живописи и обозначает цикл из четырех живописных полотен, связанных общностью идеи или сюжета. Подобное деление (если не считать небольшого вступления) согласуется с авторской характеристикой поэмы как «четырех криков». Однако этими четырьмя криками: «Долой вашу любовь!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!», «Долой вашу религию!» — поэт отрицает не любовь, искусство, строй и религию вообще, а лишь те формы, которые они приобрели в его время. Таким образом, поэма не только отрицает, но и утверждает новое понимание любви и искусства, новый общественный строй, наконец, новую религию человека будущего. Мария, героиня поэмы, оставила возлюбленного, потому что сами ее представления об отношениях между мужчиной и женщиной извращены, сформировавшись под влиянием ложного, бульварного романтизма: для нее в одном ряду стоят «Джек Лондон, / деньги, / любовь, / страсть». Брошенный ею герой проклинает и подобное понимание любви, и то «искусство», которое такое понимание насаждает и культивирует: «Славьте меня! / Я великим не чета. / Я над всем, что сделано, / ставлю «nihil». По мысли поэта, современное ему искусство не способно говорить о подлинных, нс книжных чувствах:

Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать.

Причем, в отличие от многих его оппонентов-символистов, жизнь поэт ставит куда как выше поэзии («мельчайшая пылинка живого / ценнее всего, что я сделаю и сделал»). Он даже демонстративно рифмует «паркете — Гете», словно бы не зная, как по-настоящему произносится фамилия великого немецкого писателя.

Подлинная душевная боль дала герою дар горячего слова, и он уже чувствует себя человеком, способным вести за собой массы, говорить на понятном им языке — на их языке. Этот дар поэт, «сегодняшнего дня крикогубый Заратустра», использует, чтобы призвать «голодненьких, потненьких, покорненьких» к бунту, к революции, разрушить общественный строй, породивший лживое искусство и допускающий социальное неравенство — в этом видит поэт предназначение нового искусства:

Выньте, гулящие, руки из брюк — берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук — пришел чтоб и бился лбом бы!

Любовь для героя Маяковского не делится на «духовную» и «плотскую». Само такое разделение, узаконенное христианской моралью, по его мнению, ложно, поскольку в современном мире лишь прикрывает разврат и торговлю чувствами. Истинная, счастливая новая любовь не знает деления на «чистое» и «нечистое», на «тело» и «душу» :

Мария! тело твое просто прошу, как просят христиане — «хлеб наш насущный даждь нам днесь» .

Реминисценция из евангельской молитвы «Отче наш» не случайна, она имеет целью уничтожение изначальных смыслов сакральных для всякого христианина слов и наполнение их новыми смыслами. Вина за существование несчастной любви и страдающих людей, по мысли автора, лежит не только на лживом искусстве и несправедливом социальном устройстве общества. Несовершенно мироздание в целом, и потому герой поэмы выставляет счет самому Создателю:

Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал что у каждого есть голова, — отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!

Завершается поэма кощунственной сценой убийства героем Бога. Вообще вся поэма насыщена библейскими образами, однако они наполняются иным, нежели в Священном Писании, смыслом. Для революционных демократов XIX в. было характерно путь революционера, борца за «счастье народное» осмыслять в христианских категориях тернистого «крестного пути», «жизни как жертвы», отказа от мирских наслаждений, утверждать, что в революции «последние станут первыми» и т. д. (см., например, стихотворение Н. А. Некрасова «Пророк»). Герой Маяковского тоже бросает вызов Богу-Отцу, Создателю, однако Иисус Христос, Богочеловек, сошедший на землю к «униженным и оскорбленным», отрицанию не подвергается. Более того, герой поэмы чувствует свой сродство со страдающим Богом: «Может быть, Иисус Христос нюхает / Моей души незабудки» .

И не случайно первоначальное, запрещенное цензурой название поэмы было «Тринадцатый апостол» — этим апостолом считает себя герой поэмы. Правда, число 13 в сочетании со словом «апостол» характеризует лирического героя скорее как апостола новой, антихристианской веры, чей анархический призыв «выше вздымайте, фонарные столбы, / окровавленные туши лабазников» противоречит основным библейским заповедям «не убий» и «не укради». Отрицая христианскую религию, поэт противопоставляет ей новую, антихристианскую веру в Человека, способного подменить собой Бога, самостоятельно ответить на «последние вопросы» бытия. В подтексте поэмы идеалу Царствия Небесного противопоставляется рай земной, построенный самими людьми на обломках старого, несовершенного, по их представлениям, мира. В этом новом мире не должно быть ни трагической, несчастной любви, ни социального неравенства. Творческая революционность поэта-футуриста органично перетекает в революционность социальную: сфера искусства кажется ему уже слишком узкой в стремлении экспериментировать, разрушая старое и созидая новое. Сама жизнь предстает в качестве материала для рискованных творческих экспериментов.