О перспективах феномена сверхдержавности в современном мире

Здесь дилемма империи состоит в том, что она постоянно должна подтверждать свой статус и для этого искать все новые и новые формы, средства и пути демонстрации своей мощи и, что не менее важно, воли сохранить свое имперское предназначение. Можно метафорически утверждать, что она требует постоянного референдума среди как своих подданных, так и остального мира.

В этом контексте проблема Америки, как представляется, состоит в том, что она пытается провести этот условный референдум главным образом с помощью «жесткой» силы. Парадоксально, но беспрецедентная военная мощь, особенно новейшее высокоточное оружие, становится для США серьезным препятствием на пути поиска новых форм и средств ответа на новые вызовы.

Высокоточное оружие, возможно, более «гуманно» (если здесь приемлемо это выражение), но оно не может служить универсальным средством отражения вызовов новых реальностей. Претензии какой-либо державы на мировое лидерство нельзя считать особенно перспективными, если в остальном мире ее внешняя политика вызывает серьезное неприятие и непонимание, а то и ненависть.

Формирующаяся новая конфигурация геополитических сил свидетельствует о том, что Соединенные Штаты в действительности не в состоянии в одностороннем порядке навязать остальному миру параметры и принципы устройства миропорядка под свою диктовку и на своих условиях. Об этом свидетельствует опять же опыт англо-американской агрессии в Ираке. По сути дела, одержав победу в молниеносной войне над иракской армией и свергнув одиозного диктатора С. Хусейна, они в стратегическом плане оказались весьма далеки от решения главных из поставленных ими целей.

Более того, как будет показано в соответствующих главах, агрессия вывела на поверхность тлеющие в течение десятилетий конфликты. Она породила множество новых трудноразрешимых проблем, в совокупности угрожающих целостности и даже существованию Ирака как единого государства и подрывающих стабильность во всем ближневосточном регионе.

Еще в начале 60-х гг. минувшего века Р. Арон писал, что «упразднение одного из гигантов скорее всего не сделало бы другого властителем мира даже на бумаге». Однако ныне нам подсовывают состряпанный на идеологическую потребу миф о всемогуществе Америки как не подлежащую обсуждению истину в последней инстанции.

В современных условиях скорее всего реален вариант, при котором относительное ослабление позиций США и потеря Россией статуса сверхдержавы не обязательно приведут к появлению новых гегемонистских держав, будь то в политической или экономической сфере. Если логика восхождения одних и упадка других гегемонистских держав была верпа в условиях государство-центристского мира, она может оказаться не совсем приемлемой к современному полицентрическому миру с разными типами акторов.

Уже в 70—80-х гг. XX в. стало обнаруживаться, что сами принципы державности и сверхдержавное™ с точки зрения реальных возможностей одних государств навязывать свою волю другим постепенно претерпевают существенные изменения. Говоря словами Дж. Розенау, становился очевидным тот факт, что сверхдержавы не столь сверхдержавны, а малые государства не столь малы и слабы, какими они некогда были2. В тот период обладание энергоресурсами, степень их доступности и недоступности существенно изменили баланс между сильными и слабыми.

Способствующие этому тенденции мирового развития во все более растущей степени ограничивают возможности США, да и любой великой державы, претендующей на такой статус, стать единоличным и непререкаемым лидером современного мира. Факты свидетельствуют о том, что их могущество становится менее бесспорным. Неуклонно уменьшается не только относительная экономическая, но и военно-политическая мощь Соединенных Штатов.

Несмотря на колоссальные успехи за последние годы в социальной, экономической, технологической, военно-технической и иных сферах, силы и возможности Америки становятся все более рассредоточенными. Доллару в качестве мировой валюты во все более растущей степени бросает вызов евро, что в совокупности ведет к постепенному сокращению его влияния в мире. Не могут США выполнить функции мирового полицейского и в силу стремительно растущего антиамериканизма в мировом сообществе.

Нет надобности приводить множество других общеизвестных фактов, которые свидетельствуют о неуклонном сокращении удельного веса экономической мощи США при одновременном восхождении других экономических держав. Отметим лишь то, что это один из множества аспектов происходящих в мире сдвигов. В итоге ныне, как не без оснований заметил Г. Киссинджер, «бросать вызов Соединенным Штатам стало более безопасно» .

Здесь полезно вспомнить банальную истину о том, что любая империя, какой бы могущественной она ни была, рано или поздно теряет былые свои позиции. Парадоксально может звучать мысль о том, что именно с крушением главного врага в лице Советского Союза, который составлял смертельную угрозу самом)' се существованию, Америка вступила в неопределенный и чреватый непредсказуемыми, следовательно наиболее опасными, последствиями период своей истории.

Постепенно обнаруживается, что геополитический триумф, достигнутый в непримиримой битве гигантов, постепенно теряет блеск и великолепие. Обращает на себя внимание, что бравада об однополярном миропорядке, на вершине которого якобы в гордом одиночестве восседает дядя Сэм, во все более растущей степени не стыкуется с реальностями формирующегося нового миропорядка.

В этом новом мировом порядке Америке более не суждено ни отгородиться от остального мира, как это было вплоть до начала XX в., ни господствовать в нем. Можно согласиться с П. Ф. Друкером, который писал: «Несомненно одно: Россия — как коммунистическая, так и посткоммунистическая — больше не будет „сверхдержавой“. Но то же самое произойдет и с Америкой. По существу, „сверхдержав“ больше вообще не будет. И не будет больше никакого „центра“ мировой политики» .

Качественное отличие нынешней ситуации состоит в том, что число ведущих акторов мировой политики дополнилось новыми государствами или акторами сопоставимого могущества, региональными группировками, международными организациями и новейшими образованиями в лице транснациональных корпораций, способных оказывать существенное влияние на мировые события.

В системе международных отношений действует так называемый закон силы. Согласно этому закону по мере достижения государством экономической и военной мощи оно рано или поздно требует для себя соответствующего политического статуса в рамках существующего миропорядка или же его изменения. В связи с этим важно учесть, что многие восходящие азиатские страны, насчитывающие от 60 до 80 млн чел., являются малыми или средними лишь по азиатским меркам. По европейским же меркам они такие же крупные державы, как Германия, Франция или Англия.

Если темпы роста экономики некоторых из них, вошедших или находящихся на пороге вхождения в ряды так называемых новых индустриальных стран, будут держаться на нынешнем уровне, то через полтора-два десятилетия они могут догнать развитые европейские великие державы по уровню экономического развития. Их влияние на мировую политику может значительно возрасти еще до того, как они по экономическому весу выровняются с развитыми западными государствами. Здесь речь идет прежде всего о Китае (где существуют три провинции, каждая из которых превосходит по населению Германию), Индии, Индонезии, Бразилии. Возрастают значение и роль многих бурно развивающихся средних и малых стран, таких, например, как Республика Корея, Сингапур, Малайзия.

На смену характерной для биполярного мирового порядка преимущественно вертикальной взаимозависимости стран в рамках двух блоков постепенно приходят горизонтальная взаимозависимость стран, диверсификация их политики и соответствующие ей открытость и гибкость. Во все более растущей степени размываются границы между угрозами национальной безопасности и международной безопасности.

Все это в конечном счете даже в рамках одного и того же союза создает условия, при которых исчезнет необходимость и неизбежность ориентации на один-единственный центр или на одно и то же государство. Прогресс в области военных технологий при определенном уровне экономического развития способствует размыванию прямой корреляции между уровнем экономического развития и возможностями государства противостоять внешним угрозам, соответствующим образом реагировать на них.

Американской идее сегодня бросают вызов переживающая второе рождение европейская идея, японская, китайская, индийская модели, модели новых индустриальных стран. Идет все расширяющаяся глобальная война идей, эталонов жизни, мировых доктрин, глобальная конкуренция имиджей и авторитетов за передел мировых рынков, за мировое лидерство. Хотя американская культура продолжает свою экспансию на всем пространстве ойкумены, США становится все труднее убедить остальные народы в превосходстве своих духовных и морально-этических ценностей и принципов.

В силу этих и ряда других причин Соединенные Штаты постепенно, но неуклонно теряют способность в одностороннем порядке диктовать основные векторы мирового развития, хотя трудно сказать, что они обладали такой возможностью в период двухполюсного миропорядка.

Актором сверхдержавного масштаба, способного диктовать свою волю всему мировому сообществу, нельзя считать и НАТО, поскольку при всем своем могуществе она бессильна перед множеством новых угроз миру и безопасности как самого Запада, так и остальных регионов. Речь идет, например, о таких нетрадиционных источниках опасности, как ползучий этнизм, национализм, сепаратизм, фундаментализм, наркобизнес, терроризм, организованная преступность и т. д.

Все это усиливает фактор неопределенности, неидентифицируемости конкретных источников угроз, которые можно было бы нейтрализовать, утихомирить или уничтожить путем какой-либо разовой военной кампании наподобие «Бури в пустыне», «Шока и трепета» и т. д.

Это касается всех без исключения стран: как США, откровенно претендующих па такую роль, так и новых восходящих государств. В создавшихся ныне мировых реальностях всякие рассуждения об однополярном, новом биполярном, равно как и треугольном мировом порядке, опирающемся на три центра силы, являются в лучшем случае упрощением и лишены поддержки реальной действительности. Г. Коль, будучи еще канцлером ФРГ, как-то сказал: «Мы знаем, кто выиграет медали в экономической олимпиаде 2000 г., но мы не знаем, какие именно страны привезут домой золото, серебро и бронзу» .

Но названное количество медалей отнюдь не означает, что некогда двухполюсный мир приобретает конфигурацию треугольника, образуемого тремя центрами экономической силы — США, Западной Европой и Японией. Экономические или другие противоречия и конфликты между этими центрами индустриального мира нельзя назвать новым явлением, но с окончанием холодной войны они приобретают иные измерение и качество.

Это обусловлено прежде всего формированием нового миропорядка на началах реального полицентризма, который качественно отличается от того «концерта держав», который был характерен для XIX — начала XX в. Особенность, уникальность ситуации состоит в том, что по всем важнейшим параметрам и характеристикам она не поддается оценке и классификации традиционными критериями, понятиями и категориями.

По сути дела, уже к началу 1980;х гг. на смену биполярной модели миропорядка пришла пятиугольная его модель, включавшая наряду с СССР и США также Европу, Японию и Китай. Эта тенденция нашла выражение, в частности, во всевозрастающих претензиях Японии и Германии стать постоянными членами Совета Безопасности, что призвано легитимизировать на официальном уровне их экономический и политический вес и влияние в мире.

Из всего изложенного выше можно сделать вывод о кардинальном изменении баланса сил, который сложился в период холодной войны, что, в свою очередь, предполагает коренную трансформацию всей геополитической структуры в планетарном масштабе. Поэтому естественно ожидать постепенного переосмысления традиционно понимаемых категорий гегемонии той или иной державы или групп стран. Гегемонизм во внешней политике в современных условиях вступает в противоречие с основополагающими реальностями формирующегося полицентрического миропорядка.

Если его значение и сохранится, то он будет весьма изменчивым, не поддающимся сколько-нибудь предсказуемому, устойчивому прогнозу. Иначе говоря, конец глобального противостояния означает конец гегемонистско-глобалистской политики в ее традиционном понимании. Было бы сущей фантазией предполагать, что, скажем, Россия, Китай, Индия, Япония и другие страны просто откажутся от самоопределения и позволят кому бы то ни было решать за себя жизненно важные для себя вопросы.

Оборотной стороной гегемонии станет противодействие ей. Мы имеем дело фактически с исчезновением самого феномена сверхдержавности с мировой экономической и геополитической авансцены в традиционном его понимании. Этот тезис не следует воспринимать как стремление приуменьшить действительные вес и влияние США в мировых делах в обозримой перспективе. От стратегии Вашингтона в значительной степени будут зависеть перспективы обеспечения мира и безопасности как на региональном, так и на глобальном уровне. Но все же США суждено стать не единственной, а одной из нескольких несущих опор или центров нового, как мы его называем, полицентрического миропорядка.