О некоторых общих «законах» искусства
Говоря об искусстве, нельзя не остановиться и еще на двух его особенностях, на одну из которых неоднократно указывал Л. Н. Толстой. При этом он ссылался на К. Брюллова. «Поправляя этюд ученика, — пишет Толстой, — Брюллов в нескольких местах чуть тронул его, и плохой, мертвый этюд вдруг ожил. «Вот чуть-чуть тронули, и все изменилось», — сказал один из учеников. «Искусство начинается там, где… Читать ещё >
О некоторых общих «законах» искусства (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Слово «законы» мы берем здесь в кавычки, ибо в искусстве по сравнению, скажем, с законами природы или законами экономики они не носят столь обязательного и четко выраженного характера. Не претендуя на полноту раскрытия этих законов в связи с теоретической неразработанностью вопроса, попытаемся сформулировать наиболее важные и очевидные из них.
Говоря о преемственности в культуре, мы уже отмечали, что в отличие от науки, морали, религии, политики и других плодов человеческого гения искусство проявляет себя лишь в форме законченных художественных произведений, созданных обычно одним — анонимным или известным — автором. Правда, этот автор всегда опирается на фольклор, составляющий питательную среду и основу всякого искусства. Что касается научных воззрений, наиболее распространенных машин и механизмов, норм нравственности, религиозных догм и обрядов, а тем более политических установок, то они в значительно большей степени создаются коллективно и со временем, рано или поздно, могут меняться и меняются или самими их «инициаторами», или обществом в целом. Авторское художественное произведение в литературе, живописи, скульптуре, музыке, архитектуре обычно создается «раз и навсегда», если не считать сферы исполнительского творчества. Театр, балет, опера, эстрада не только допускают, но и предполагают постоянное изменение и усовершенствование той или иной постановки со стороны режиссера или актера. В отличие от исполнителей и постановщиков сами писатели, художники, композиторы, зодчие редко возвращаются к своим произведениям и чаше всего защищают их неприкосновенность в том виде, в котором они были созданы. Их творения рождаются как единственные и неповторимые, уходящие в большой мир дети.
Произведения любого искусства, в отличие от многих других ценностей культуры, всегда открыты для активного и, как правило, субъективного творческого восприятия и меняющихся оценок воспринимающего в зависимости от его социального и личного опыта. Социальный опыт читателя, зрителя или слушателя может буквально уничтожить престиж того или иного автора, в былые времена считавшегося чуть ли не гением, и, наоборот, вызывать из забвения художника, казавшегося многим современникам непонятным и недостойным внимания. В нашу эпоху чудовищных социальных, атомных, биологических и иных научных экспериментов, определяющих лицо этого «безумного, безумного, безумного мира», неожиданно свежо и пророчески зазвучали полотна нидерландского живописца Хиеронимуса Босха (1460—1513), причудливо соединившие элементы научной фантастики, социальной сатиры и реалистических наблюдений над жизнью людей с высокой художественной техникой. Личный опыт воспринимающего также способствует катарсису или неприятию при встрече с тем или иным произведением искусства.
Помимо пережитого опыта как отдельным человеком, так и целым народом большую роль при восприятии произведений искусства играют связанные с опытом понятия «индивидуальный и общественный вкус». Недаром у всех народов существуют близкие по смыслу поговорки: «На вкус и цвет товарищей нет» или «О вкусах не спорят» и т. п. Но эти же поговорки практически неприменимы к доказанным учеными истинам или апробированным техническим изобретениям.
Искусство развивается своеобразными толчками, не зависящими от опытного знания подъемами и падениями, благодаря еще малоизученным подспудным импульсам, таящимся в общественном организме. Чем, например, объяснить общепризнанные ц до сих пор еще не превзойденные взлеты художественного творчества в античном мире, в эпоху Возрождения или знаменитый золотой век русской культуры в условиях, когда и социальный строй, и производительные силы, и сам уровень интеллектуального развития и информированности подавляющего большинства людей значительно уступали соответствующим параметрам современного человечества? В то время как в физике, математике, химии, биологии, медицине и многих общественных науках, не говоря уже о технике, за последние два тысячелетия шла непрерывная переоценка ценностей и проходили поистине революционные изменения, художественные шедевры оставались неподвластными времени и относительно независимыми от меняющихся групповых и национальных вкусов. Великие произведения искусства отличаются тем, что перед лицом вечности не только сохраняют свою музейно-историческую ценность, но и продолжают оказывать могучее воздействие на сердца и души новых поколений, оставаясь непревзойденными образами для подражания. Их величие — доступность и понятность. И у специалистов, и на уровне обыденного сознания порой создается впечатление, впрочем достаточно спорное, что в своих традиционных формах, прежде всего таких, как скульптура, живопись, музыка, поэзия, танец, искусство уже достигло вершин и ныне даже деградирует.
Едва ли не самое замечательное свойство искусства — глубокий «демократизм» и общедоступность в том смысле, что оно действует на людей независимо от их развития и образования, что прелесть картины, звуков, образов заражает всякого человека, на какой бы стадии развития он ни находился и к какому бы слою, классу или психологическому типу ни принадлежал. «Искусство, — говорил в своей Нобелевской лекции А. И. Солженицын, — растепляет даже захоложенную душу к высокому духовному опыту. Посредством искусства иногда посылаются нам смутно, коротко такие откровения, каких не выработать рассудочному мышлению»[1]. Иными словами, искусство в своем воздействии не признает никаких социальных перегородок между людьми и «околдовывает». Тем самым оно гораздо больше, чем другие сферы культуры, проявляет свою общечеловеческую сущность. А это значит, что подлинное искусство, как правило, гуманистически ориентировано. Не здесь ли следует искать разгадку знаменитой фразы Ф. М. Достоевского о том, что «красота спасет мир»? Общаясь с прекрасным, человек всегда становится лучше, добрее, терпимее к другим людям и к окружающей природе — одним словом, гуманизируется. Подобного воздействия обычно не наблюдается при общении человека, например, с техникой или политикой, носящих «заинтересованный» характер, в отличие от «бескорыстного» искусства.
Говоря об искусстве, нельзя не остановиться и еще на двух его особенностях, на одну из которых неоднократно указывал Л. Н. Толстой. При этом он ссылался на К. Брюллова. «Поправляя этюд ученика, — пишет Толстой, — Брюллов в нескольких местах чуть тронул его, и плохой, мертвый этюд вдруг ожил. „Вот чуть-чуть тронули, и все изменилось“, — сказал один из учеников. „Искусство начинается там, где начинается чуть-чуть“, — сказал Брюллов, выразив этими словами самую характерную черту искусства. Замечание это верно для всех искусств, но справедливость его особенно заметна на исполнении музыки». «Заражение» музыкой происходит лишь тогда, когда исполнитель находит те «бесконечно малые моменты», которые и составляют музыкальную виртуозность. «То же самое и во всех искусствах, — продолжает Толстой, — чуть-чуть светлее, чуть-чуть темнее, чуть-чуть выше, ниже, левее, правее — в живописи; чуть-чуть усилена или ослаблена интонация — в драматическом искусстве, или сделана чуть-чуть раньше или позже; чуть-чуть недосказано, пересказано, преувеличено — в поэзии, и нет заражения. Заражение только тогда достигается и в той мере, в какой художник находит те бесконечно малые моменты, из которых складывается произведение искусства»[2].
Один из главнейших законов искусства состоит в том, что все величайшие мировые памятники, т. е. мировая художественная классика, будучи по своему пафосу общечеловеческими, проникнутыми гуманизмом, по форме, однако, не могут не быть неповторимо национальными. Нет ни одного великого произведения литературы или искусства, которое не было бы тесно связано с духом, вековым менталитетом породившего его народа. Национальное своеобразие, обеспечивающее полифоничность и богатство мировой культуры, — вот необходимое требование к любому художественному шедевру. Об этом хорошо сказал русский живописец Иван Николаевич Крамской (1837—1887): «Что ни говорите, а искусство не наука. Оно только тогда сильно, когда национально. Вы скажете, а общечеловеческое? Да, но ведь оно, это общечеловеческое, пробивается в искусстве только через национальную форму»[3].
Другое свойство искусства — мистическая, во многом иррациональная связь, существующая между именем художника и его творениями. Имя художника во многом определяет ценность произведения искусства, часто независимо от его реальных достоинств, и в то же время ценность хотя бы одного выдающегося произведения, созданного художником, неизменно и на все случаи делает ему имя. Так, даже посредственные работы гения воспринимаются как гениальные, и любое художественное хулиганство находит оправдание и возвышенное толкование в глазах восхищенных современников, не говоря уже о потомках, ибо сам факт смерти творца повышает его шансы на бессмертие. Поэтому художнику часто нужно умереть, чтобы сделаться известным, чего нельзя, например, сказать о политиках, большинство которых после смерти обречены на забвение.
И, наконец, если говорить о некоторых, наиболее обших закономерностях развития искусства, то оно, подобно другим сферам культуры, происходит посредством взаимодействия традиций и новаторства, через борьбу школ, течений и направлений, путем межэтнического и межнационального взаимообогашения. Примером первого может служить новаторство наших художников-передвижников в условиях господствовавшего в России традиционного академизма; примером второго — острая борьба между романтизмом и реализмом в литературе XIX в.; примерами третьего — появление в мировом искусстве таких общепризнанных жанров музыки, как джаз США или аргентинское танго, сложившихся соответственно в качестве афро-американского и испано-креольского музыкальных «гибридов». Правда, в связи с синкретичностью культурных процессов порой трудно определить, где идет речь о взаимодействии новаторства и традиции, а где — о борьбе школ или межнациональном взаимообогащении.