Индивидуальность.
Философская антропология
Мы можем говорить об индивидуальности, по крайней мере, в двух смыслах. С одной стороны, целесообразно проследить постепенное развитие персоналистской традиции в европейской культуре. Внимание к человеку, обостренный интерес к его уникальности, неповторимости, которые присущи христианству, естественно, имели фазы собственного развития. Понятие «человек» дополнилось в эпоху Возрождения новым… Читать ещё >
Индивидуальность. Философская антропология (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Индивидуальность — неповторимое своеобразие человека, набор его уникальных свойств. Это понятие указывает на нетривиальность человеческого существа. Если употребляя слово «индивид», мы пытаемся отметить связь человека с другими представителями человеческого рода, то понятие «индивидуальность», напротив, выделяет человека из массы, из группы. Здесь преодолевается «атомарность», «элементарность», «экземплярность» человека. Вместе с тем проступает непохожесть данного субъекта на других.
Мы можем говорить об индивидуальности, по крайней мере, в двух смыслах. С одной стороны, целесообразно проследить постепенное развитие персоналистской традиции в европейской культуре. Внимание к человеку, обостренный интерес к его уникальности, неповторимости, которые присущи христианству, естественно, имели фазы собственного развития. Понятие «человек» дополнилось в эпоху Возрождения новым — «индивидуальность». Эта традиция, развиваясь, вызвала к жизни новые смысловые блоки — «личность», «гуманизм». В этом контексте можно проследить исторически, как возникали новые грани персоналистской традиции в европейской культуре.
Но названные понятия, разумеется, можно использовать и в контексте одной конкретной эпохи. Один и тот же человек, будучи экземплярным, способен наращивать в себе неповторимые задатки. Он может продемонстрировать значительную свободу от коллективной жизни и раскрыть собственную непохожесть на других. Но тот же самый индивид, развивая присущую ему духовность, способен превратиться в личность, т. е. индивидуальность, наделенную множеством социальных качеств.
В известной мере личность можно определить как средний термин между обществом и культурой. Индивид оказывается личностью, если он усвоил конкретное культурное наследие — систему ценностей, видение мира, характерные для того или иного общества или группы. Вот почему в каждую эпоху в каждом обществе вырабатывается своеобразный тип личности. Что же касается индивидуальности, то этот термин раскрывает некое саморефлектирующее «Я» обособленного человека Когда мы изучаем личность конкретной эпохи, то одновременно погружаемся в пучины ментальности этого времени. Это слово теперь часто употребляют в философско-антропологической литературе. Говорят о ментальной настроенности различных эпох, разных народов, конкретных социальных групп. Сопоставляют мыслительные установки людей. Что же означает слово «ментальность»? Само понятие происходит от латинского слова mens — «ум», «мышление», «образ мыслей», «душевный склад». Словом, ментальность (или менталитет) — это относительно целостная совокупность мыслей, верований, навыков духа, которая создает картину мира и скрепляет единство культурной традиции или какого-нибудь сообщества.
Можно сказать, что понятия «индивидуальность» и «личность» постигаются через призму ментальности. Иначе говоря, своеобразие человека во многом связано с культурным багажом конкретной эпохи. Но здесь важно показать, что представление о личности как о слепке наличной культуры нуждается в уточнении. Личность (что будет раскрыто в последующем изложении) — это вовсе, по нашему мнению, не отпечаток общества, в котором живет данный индивид. Личность намного богаче своей эпохи, она выражает, как правило, общечеловеческий опыт.
Когда мы изучаем индивидуальности конкретной эпохи, то одновременно погружаемся в пучины ментальности. Постигается то содержание сознания, которое индивид разделяет с другими членами своей группы. При рассмотрении индивидуальности постигается не общая ментальность, а некоторые черты самосознания и самоанализа человека. Поэтому вполне логичной оказывается мысль о том, что для истолкования самосознания индивидуальности лучше всего использовать такие исторические памятники, как автобиографии и исповеди. Однако здесь историка культуры подстерегает непредвиденное. Жанр этих памятников позволяет упрятать уникальное и личное за стойкими трафаретами. (Личность потому и личность, что она стремится полнее раскрыть богатство собственной субъективности.).
Отечественный исследователь — медиевист (специалист по Средним векам) А .Я. Гуревич посвятил ряд работ изучению средневековой ментальности. Он поставил в центр своего исследования различение индивидуальности и личности. По результатам исследования А. Я. Гуревича средневековая ментальность такова, что человек той эпохи обязательно будет отождествлять себя с какой-либо моделью или образцом, взятым из древних текстов — библейских, созданных первыми христианами или отцами церкви. Речь идет вовсе не о простом пиетете перед авторитетами прошлого. Точнее сказать, средневековая индивидуальность может опознать себя только в том случае, если она использует «фрагменты» других индивидуальностей, взятых напрокат из литературных источников.
Обратимся к выразительным иллюстрациям А. Я. Гуревича. (Наше несогласие с автором обнаруживается только в том, что он пользуется понятием «личность», тогда как, по нашему мнению, в этом контексте более уместно понятие «индивидуальность».) Средневековый теолог Гильбер де Ножан пытается реализовать себя, подражая «Исповеди» Августина Блаженного, и видит образ собственной матери в облике Моники.
Припоминая наиболее критические эпизоды собственной жизни, французский богослов Пьер Абеляр подражает святому Иерониму. Он описывает, как разбиралось его дело церковным советом, используя почти буквально те же выражения, которыми в Евангелии рассказывается о приговоре, вынесенном Христу синедрионом (названия советов, облеченных решающей властью внутри некоего политического образования).
О том, что личность Абеляра уникальна, не приходится и говорить. Но он выражает себя по канонам XII в. Абеляр воссоздает свою индивидуальность, опираясь на архетипные (т.е. уже готовые) конструкции. То же самое можно сказать и о его возлюбленной Элоизе. Она ощущает себя Корнелией, вдовой Помпея; после его поражения Корнелия готова была принести себя в жертву, чтобы умилостивить богов. Элоиза намерена уйти в монастырь, чтобы оказать помощь супругу.
Это ли не парадокс особого типа мышления: самобытность индивидуальности выражается прямо противоположным ходом — через отвержение собственной уникальности. Так возникает возможность для сопоставления средневековой и современной ментальности. Индивидуальность средневековой культуры ориентирует себя на внешние по отношению к ней нормы и формы. Ядро современной индивидуальности не нуждается в этих формах, оно внутри самого индивида. Вот разительный культурный контраст.
Представитель средневековой культуры в собственной апологии станет порицать себя за беспредельную гордость и будет рассматривать собственные беды как справедливый Божий гнев, вызванный человеческими грехами. Так поступает, например, П. Абеляр. Незаурядная индивидуальность нелегко вписывалась в рамки средневековой культуры.
Другая иллюстрация, которую приводит А. Я. Гуревич, имеет отношение к индивидуальности итальянского монаха первой половины XTV в. Опицинуса де Канистриса. Психотическая концентрация Опицинуса на мысли о грехе и невозможности его искупления стала классическим примером психопатологии. Однако даже безумие выражается в специфических формах культуры. Это не что иное, как душевное неблагополучие современника культурного кризиса Средневековья. Воскрешая черты средневековой ментальности, А. Я. Гуревич излагает жизнеописание монаха на основе написанных им религиозных трактатов и рисунков.
И вот что поразительно. С поразительным постоянством повторяются в этих материалах символические изображения церкви, Христа, Девы Марии, патриархов и пророков, знаки зодиака и характерные для Средневековья изображения библейских сцен, которые сопровождаются отрывочными и не всегда ясными записями. Особенность этих рисунков в том, что Опицинус привносит в священный контекст элементы картографии и анатомии, создавая новые символические значения. Не утрачивая связи со своими предшественниками и современниками, Опицинус творит собственное духовное пространство.
Так, на одном из автопортретов Опицинуса на груди его изображен медальон. В нем нарисована перевернутая карта Средиземноморья. Контур Европейского материка напоминает фигуру мужчины: его голова — Иберийский полуостров, бюст — север Италии и юг Франции, сердце — Авиньон, где находилась тогда папская резиденция. Мужчина склонился к женщине, контур которой образует побережье Северной Африки. Надпись, сделанная под рисунком, указывает, что мужчина и женщина олицетворяют Адама и Еву в момент грехопадения.
Однако это еще не все. Контуры Средиземного моря напоминают Опицинусу гротескную и внушающую страх фигуру дьявола, сидящего на троне и подталкивающего к отпадению от Господа. Психоаналитик мог бы прокомментировать: больной использует в своих фантазиях культурный материал эпохи. Где же тут ментальность? А. Я. Гуревич разъясняет: антропоморфная карта Опицинуса оказывается одновременно «морализованной картой», «символической географией».
Грех и дьявол царят в мире, но зло не просто распространено вокруг, оно гнездится в душе самого Опицинуса. Соответствует ли сделанное изображение средневековой культурной традиции, внутри которой сопоставляются большой и малый мир? Вспомним святую Хильдегарду из Бингена (XII в.). Рисунки, иллюстрирующие ее видения, отличаются совершенной упорядоченностью, гармонией и равновесием. Хильдегарда, как и Опицинус, постоянно изображает себя на этих рисунках. Но где и как? Она рисует себя склонившейся у ног человеческой фигуры, внизу и вне картины; воссоздающей большой и малый миры. Она видит себя зрителем, который, не участвуя в тайне гармонической симфонии «большого» и «малого», оказывается простым свидетелем благодати Божьей.
Все выглядит иначе у Опицинуса. В его рисунках, как и в картинах Хильдегарды (неизвестных ему) круги и овалы охватывают видения большого и малого мира. Однако гармония между этими мирами обнаруживается не в откровении, явленном набожному и аскетичному визионеру (человеку, которого посещают зрительные видения), а в постоянно возобновляемой попытке угнетенного ума выразить мучащие его страхи и ожидания. Хильдегарда — только посредник между небом и землей. Опицинус же творит образы двух миров, не переставая утверждать собственную субъективность.
Можно ли, сопоставляя видения Хильдегарды и Опицинуса, говорить об изменениях в религиозном сознании с XII по XTV в. Обозначилась ли в поздней культуре новая ментальность? Безусловно. Гармония сменилась дисгармонией, картина священного космоса, не превратившись еще в дезорганизированный хаос, стала образом дьявольского мира. Рисунки Опицинуса отражают его глубокое отчуждение от мира, противоречия в его отношениях с Богом. Через патологическое состояние Опицинуса проступает новая ментальная ситуация, когда люди были травмированы неискоренимым страхом Последнего суда и этот страх разрастался до степени фобий (навязчивых страхов) и массового психоза. Опицинус ищет собственный прототип и находит его в христианском философе Боэции (ок. 480—524). Итак, можно сказать, что менталитет средневековой культуры выражается в нарастании личностного самосознания. Это не только безличные штрихи культуры. Это самовыражение человека, способ его самореализации и самопонимания.
В следующую эпоху — эпоху Возрождения — сама индивидуальность стала восприниматься как ценнейшее человеческое качество. «Ни об одной культуре вплоть до Нового времени вот уже нельзя было бы сказать, что она пребывала „в поисках индивидуальности“, т. е. стремилась уяснить и обосновать независимое достоинство особого индивидуального мнения, вкуса, дарования, образа жизни — словом, если только это не задевает такой же свободы других людей, — самоценность отличия»[1].
Идеи «индивидуальности» не было в Античности. Само это слово, как и слово «личность», появилось каких-то 200—300 лет назад. Окончательно эта идея сформировалась в эпоху Просвещения. Л. М. Баткин, как и многие другие мыслители, пытается провести различие между понятиями «индивид» и «индивидуальность». «Индивид, — поясняет он, — слово, которое изначально определяет одного человека через его несамостоятельность, через его удел и, стало быть, производность»1.
Будучи промежуточным между «индивидом» и «личностью», понятие индивидуальности несет на себе отпечаток того и другого. Н. А. Бердяев рассматривает индивида как категорию натуралистически-биологическую. Иное дело категория личности. Она, по его мнению, религиозно-духовная. Индивид, считает Бердяев, есть часть вида, он вышел из вида, хотя он может изолировать себя от вида, противопоставить себя ему и вести борьбу с ним[2][3].
Переход от понятия «индивид» к понятию «индивидуальность» и соответственно дальше — к понятию «личность» Л. М. Баткин рассматривает как всемирно-историческую переориентацию, сопоставимую по значимости с «осевым временем». (Так К. Ясперс назвал время разрушения обособленных культур и создания империй, резкий поворот в истории, духовный прорыв.).