Рекультивация архаики. 
Рекультивация архаики

Рекультивация архаики В. В. Савчук.

Архаичное и архаическое.

Если изменить шкалу измерения и приложить планетарное время к календарному, то с «высоты» вероятного будущего Земли архаика — ее самое что ни на есть начало — протекает сейчас. Время и пространство архаического захватывает нас и в другом плане — человеческом, сознательном, социальном. Как камни фундамента сколь угодно тянущегося долгостроя современности являются камнями этого здания, так архаическое — живая и продолжающаяся форма все той же жизни, опыта, сознания и выживания человека. Это очевидно, как, впрочем, и то, что наиболее трудно очевидное увидеть, тематизировать его.

Экспансия теорий бессознательного на сферу объяснения архаического столь тотальна, сколь и силы, привлекаемые для этой акции. Первые позитивные результаты психоаналитических, психотерапевтических, литературно-критических и художественных практик, корректирующие сознание и поведение человека и повышающие степень его адаптации в обществе, продуцировали устойчивую тенденцию отождествления бессознательного со сферой архаического сознания в целом. Вследствие этого мысль исследователя до встречи с полем архаического уже инфицирована различными версиями бессознательного. И как только она попадает в благоприятную ситуацию аналитического «иммунодефицита», так сразу же дает соответствующие показания. Частичную профилактику может оказать терминологическое переопределение и уточнение.

Понятия «архаическое» и «архаичное» в практике словоупотребления уподобляются друг другу и взаимно заменяются и предстают как оппозиция новациям. Новации, как правило, соотносят с традицией, в рамках которой они обретают свое основание и смысл и одновременно служат способом существования и выражения традиции. Но если тема соотношения новаций и традиции основательно представлена в литературе о взаимодействии культур, традиций и этносов, то несколько иной аспект — соотношение новаций и архаического сознания, архаических элементов, аспектов, проявлений сознания (в данном контексте исследования их следует понимать как синонимы) — значительно реже привлекает внимание.

Как известно, содержание слова богаче, чем-то, которое вкладывают в него соответствующая культура и идеология. Понятие «архаическое» полисемантично. С одной стороны, это технический термин искусствоведения и других гуманитарных дисциплин, обозначающий ранний этап в развитии какого-либо культурного явления, например, VII—VI вв. до н. э. — архаический (доклассический) период древнегреческого искусства, который в данном случае не связан с оценочно-негативными коннотациями. С другой стороны, согласно Брокгаузу и Эфрону, «архаика, архаизм (отсюда — архаический) — термины, служащие для обозначения такого стиля в искусстве, который не владеет еще всеми средствами для истинного художественного выражения и в особенности не достиг еще полной свободы в изображении человеческой и вообще живой натуры». «Архаическое» в качестве синонима «архаичного» обозначает устаревшее слово, грамматическую форму, пережиток старины.

Точкой отсчета западноевропейской философии было оформление и терминологизация в Милетской школе дофилософского слова «arche» (общественные здания, находящиеся в той части города, где жила знать «asty») и придание ему смысла начала как основополагающего принципа бытия и познания. Однако уже Платон употребил «arche» по отношению к первым философам и как прилагательное к мифу. Аристотель распространил сферу его применения на всех философов-досократиков. Установка на религиозную традицию в Средние века замыкалась авторитетом Священного Писания, в результате архаичным уже называли все дохристианское наследие, всю античность.

Период зарождения буржуазных отношений и новых мировоззренческих универсалий завершился гегелевской системой отсекания тех фрагментов прошлого, которым не нашлось места в представлении о настоящем. Облет в сумерках территории, на которой размечен исторический путь понятий «архаическое» и «архаичное», показал, что каждая последующая эпоха архаичной называла предшествующую систему взглядов и ценностей.

«Архаичное» и «архаическое» — понятия нетождественные. «Архаичное» уместно относить к взглядам недавнего прошлого; оно имеет «привкус» оценки. «Архаическое» — определение сознания, элементов, сторон, уровней сознания первобытного человека.

В описании пространства архаического не избежать вопроса о репрезентации его в сознании современника: является ли оно моментом, фиксируемым в ситуации паники, безотчетного детского страха темноты и одиночества, в чувстве острого переживания семейно-родовой и национальной общности, или присутствует в каждом акте сознания и поведения и в большей или меньшей степени определяет мотивационную и волевую сферы? Полагаю, что дизъюнкция здесь несостоятельна. Уместен лингвистический казус — разделительный союз. Но как бы полно ни проявлялось архаическое сознание в тех или иных случаях, реконструировать в первозданном виде сознание первобытного человека вопреки желаниям современных движений и сект невозможно, как невозможно преодолеть архаические элементы сознания, которые по инерции часто связывают с дикостью, агрессивностью, кровожадностью и прочими проявлениями неискоренимого зла в человеческой натуре. Повсеместно включаемые в обойму феноменов, как-то: отчужденные и превращенные формы, иллюзии, социальные мифы, «мелкобуржуазные» элементы сознания, — они сродни бесам, которым альтернатив нет, которых необходимо изгонять. Спросим себя: как возможно преодолевать «мелкобуржуазные» элементы сознания? Последние, согласно выводам специально изучавшего этот вопрос Б. Франке, наделяются следующими характеристиками: «старание и усердие, укоренение в почву и любовь к Родине, здоровое национальное чувство, солидарность и прямодушие». Их преодоление, по-моему, возможно двояким образом. Во-первых, одновременно с «преодолением» носителей этого сознания, к которым названный автор относит мелких и средних ремесленников, торговцев, представителей свободных профессий и людей искусства (которые, замечу, по эту сторону западных рубежей традиционно ставятся в оппозицию «мелкобуржуазности»), чиновников, владельцев мелких предприятий. Такой путь убедительно описан в «Чевенгуре» А. Платонова. Другой путь — отказ от привязанности к любой собственности, к любому типу владения — путь религиозный, путь послушания и аскезы, путь ухода из мира, вероятен, но лишь для истых подвижников веры.

Это отступление предваряет размышление о возможности архаических элементов сознания: как они возможны концептуально. Следует признать априори принципиальную неустранимость архаического сознания посредством проникновения в природу связей, в которые вплетены элементы этого сознания, так как исследователь не дистанцирован позицией иного сознания, иных исходных установок. Сознание континуально — от архаического до современного состояния. Архаическое сознание — предпосылка всякой сознательности и мысли, условие их жизненности. Если конкретные социальные мифы, но не миф как таковой, со временем изживают себя, и поэтому их можно преодолевать, то архаическое сознание, скорее, необходимо культивировать. Ведь полное отречение от архаического сознания возможно лишь как отказ от самого сознания. Сущность же процессов, телесный образ которых носит сакрально-мистифицированный смысл, а многообразие связей не находит своего отражения в сознании, являет себя гносеологическому лезвию анализа (покоящемуся, впрочем, всегда на известных идеализациях, умолчаниях и не тотальности экспансий и не всеобщности исходных объяснительных принципов) цепи выводимых понятий и категорий. Бинарная принудительность линейного дискурса оправдана не в сфере сущего, в которой нет субординации главных и второстепенных связей, но в сфере должного, в сфере идеальной жестокости. Дело ведь не в том, что с точки зрения классического дискурса причинной связи между, например, тотемом и родом, не было (отказ от прямого родства с тем или иным животным или растением отнюдь не исключает факта принадлежности человеческого рода к живому миру, его естественно-природное происхождение), а в том, что основная форма «мысли» древних — перенос по сходству и смежности — превышает причинно-следственную зависимость. Последняя имеет смысл и силу только на том четко определенном уровне абстракции, на котором (в горизонте которого) описывается реальность. Сегодня все настойчивее пробивает себе дорогу мысль о том, что область человеческого бытия разрушает представления о непременной противопоставленности и несоединимости всего реестра метафизических парных категорий, призванных рационализировать мировоззренческие универсалии эпохи, которая возомнила себя покорительницей природы, — мысль, подтверждающая правоту архаического способа мышления.

К чему рекультивировать архаику?

Допустим, что архаическое присутствует в предметных формах культуры, в сознании, в бессознательном. К чему тогда специальное культивирование архаического, если оно в качестве составного компонента культуры, сознания и воображения и так не исчезает из жизни? Задача культивирования архаического пространства в современных условиях может быть воспринята лишь как рекультивация технических средств встраивания человеческого в природное. Таким образом, рекультивация есть воссоздание, пересеивание, возвращение в изначальную стадию возможности возделывать и воспроизводить. Иными словами, она — усилие, направленное на сведение множества людей в коллективность, формируемую общим осознанием принятия новой формы выживания, которая предполагает отказ от ряда потребностей и желаний, от иллюзии господства и преимущества в пользу коллективного состояния и продвижения, впитывающего в «я» все большее количество «мы», но одновременно направленного по геомагнитным линиям индивидуальной памяти и возбуждающего чувство уникальности общего рода, вписанного в обжитый им ландшафт. Сведение воедино траекторий логических следов и последовательности аффектных состояний — опора в разногласии с цивилизаторскими усилиями капитала, средствами массовой информации и компьютеризации, способствующими подведению всего, что касается души, под мерки лингвистического означающего, а также цель культивирования архаики. И все же, не таится ли в культивировании архаического опасность возникновения культа архаического?

Культивирование здесь отнюдь не означает сотворение из архаического культа и поклонение ему как идолу. В данном случае культивирование — это возделывание, сознательная обработка и рефлексивное опосредование тех актов, интенций и мотивов, которые ранее осуществлялись стихийно. В принципе человек не выбирает, культивировать ли ему, возделывать ли тот или иной фрагмент реальности, он ставится самим фактом своего бытия в мире перед проблемой выживания, так как мир изменяется вместе с ним и с его помощью.

Эта тенденция набирает вес в возрастании роли нравственного и эстетического отношения к природе и падении престижа чистоты и «незаинтересованности» познавательного усилия. От опережающего отражения с помощью биокатализаторов в живых системах эволюция приводит к предсказанию и прогнозу как итогу размышления над единичными фактами и событиями, манифестирующими будущую всеобщность. На каком-то этапе сам механизм выбора становится сознательной задачей.

Подобным образом обстоит дело с архаическими элементами сознания. Знания, умения и навыки, которыми владел архаический человек, такие, например, как техника психофизиологической самостоятельной регуляции, целебные средства древней медицины, способы поддержания экологического гомеостаза, умение праздновать, жертвовать и исполнять табу в повседневности и многое другое уже сегодня могут быть объектом культивирования. Н. Н. Моисеев так формулирует свое предощущение необходимости культивирования архаического сознания:

«Переход в эпоху ноосферы будет, вероятно, очень сложным рубежом в истории развития общества, которому придется отказаться от многих традиционных форм, обусловливающих его современное развитие. Он потребует и новой морали, и новой системы запретов, как это было на начальных этапах антропогенеза».

Еще одна неоспоримая сфера оправданности рекультивации архаики — искусство, которое, как ничто другое, отчетливо показывает попятное движение логоса к мифу, воплотившееся в творчестве Р. Вагнера, называет интерес позиция Теренса Мак Кенны, который, с одной стороны, призывает к детоксикации современного мира, а с другой — к легализации галлюциногенов и признанию реальности, ими создаваемой, в качестве равноправной реальности обыденного сознания. Речь идет о том, что иудео-христианский мир вытеснил и запретил культы, основанные на использовании психоделиков, производимых из различных грибов и прочих растений. «По существу западная цивилизация основана на культуре, которая удалила самую сердцевину: опыт и ритуал, использующие психоделики». Вытеснив строго ритуальную токсикацию, локализованную в пространстве и времени ритуала и мистерии, последующая цивилизация, стимулирующая развитие промышленности и сельского хозяйства, привела к небывалой и повсеместной токсикации отравляющими веществами. Согласно Т. Мак Кенне, использование галлюциногенов и психоделиков — условие прорыва к иным формам сознания и иным формам жизни, возрождавшим то, что свыше двух тысяч лет делал почти каждый, кто был хоть сколько-нибудь замечен в древнем мире. Он обязательно «совершал паломничество в Элевсин и имел опыт галлюциногенной интоксикации, вызванной спорыньей».

Говоря о возрождении архаики, Мак Кенна настойчиво требует отказаться от запрета на определенные виды растений, как сегодня уже отказались от истребления определенных видов хищных животных, тем самым узаконив право на существование природного. «Отношение «растение — человек» всегда было фундаментальным в нашем индивидуальном и коллективном существовании. Архаическое Возрождение — это процесс пробуждения осознания традиционных подходов к природе, включая растения и наше отношение к ним. Оно подразумевает перелом в способе мужского доминирования и иерархии, построенной по типу организации животной (хищной) стаи.

Это естественно приведет к постепенному признанию, что цель возрождения архаики — воскрешение растительного божества, которое и являет собой Землю, подобно культу Геи". По сути дела, возрождение архаики есть признание феминистской стратегии партнерства и принятия мира, а не борьбы с ним.

Автор, положивший много сил на создание легитимного образа цивилизации, шествующей «от мифа к логосу», связывает противоположное направление культурных инициатив с движением «от рационального жизненного понимания к эсхатологическим ожиданиям, иррациональным верованиям в судьбы человечества». Однако никогда и никуда не исчезающая потребность в мифологизации мира, которая отчетливо осознается сейчас, не столь однозначно негативна и пугающа, как это представляли еще совсем недавно. Напротив, необходимость культивирования архаических элементов отношения к миру заявляет о себе порой в самых неожиданных областях, например, в области борьбы с преступностью и насилием. Дело в том, что «прозрачность и субординация человеческих отношений» в силовых структурах, построенных по образцу «неоконченного проекта современности», привели к полному признанию неспособности противостоять аморфной, иррациональной, неструктурированной силе преступного мира (что, разумеется, не исключает жесткой структурированности внутри одного клана, группы). В западной полиции реально происходит (а в отечественной только-только осознается) разрушение централизованных прозрачных структур и создание изоморфных миру насилия независимых друг от друга и вертикально не структурированных органов борьбы с преступностью, происходит «попятное заколдовывание мира». Д. Джойса, Т. Манна, А. Белого, С. М. Эйзенштейна, Г. Г. Маркеса и многих других. Но не только создание, но и «более глубокое понимание искусства, — писал Г. Г. Шпет, — нуждается в особой психологии примитивных народов».

Если историкам и этнографам, как и ряду специалистов из многих других областей научного знания, трудно обнаружить единодушное признание важности анализа архаического сознания, то в сферах, казалось бы, весьма далеких от академических интересов (организация городской среды, проблема нейтрализации и борьбы с насилием, проведение праздников и театральных экспериментов, введение «новых» форм обрядности, проблемы здоровья и национальных отношений и т. д.), специалисты сталкиваются с вопросами, решить которые без привлечения радикального исторического контекста зачастую оказывается невозможно.

Однако было бы неоправданной иллюзией видеть в архаике лишь зеркальную замену «пороков» современника на «достоинства» человека архаического, который со времен Э. Б. Тайлора потерял царственное место невинности. Именно потому, что исследования доисторического прошлого — естественного состояния — разрушили мифологему о «добром дикаре», повсеместно находя у него ужасные обычаи и человеческие жертвоприношения, и именно потому, что первый предок был постоянно на грани выживания, включал в сознание страшное и чудовищное (отлившееся в табу) и находил способы выжить, а также избавиться от них (во время ритуала и праздника), архаику необходимо культивировать. Стержень реновации ее — телесная практика, культивирующая чистоту сквозных состояний сознания: растерянность, страх, боль, ужас, экстатическое забывание себя и, наконец, чувство телесного сродства с предками и соплеменниками, а также опыт воскрешения Космоса. Это, а не что-либо иное, есть достойный удел человека в новом архаическом проекте.

Культивирование архаических элементов сознания не есть воскрешение мотивов «золотого века» человечества, это открытие нового или рекультивация старого, засыпанного толстым слоем технократических иллюзий способа обивания мира, ведь «чем наука идет дальше, тем становится яснее, что первобытный человек обладал гораздо большим наследием, чем предполагали раньше».

Любая радикальная новация в искусстве и культуре оказывается гораздо ближе к архаике, чем ко дню сегодняшнему.

Архаика «versus» современность.

Глобальность военных, экологических, социальных, медицинских, демографических, продовольственных и прочих проблем, особенно обострившихся во второй половине XX в., настоятельно требует творческого переосмысления способов взаимодействия общества и природы. Последняя не пассивна и не качественна: ее реакции на взаимодействия не описываются в строго динамических закономерностях; ее ответы во многом непредсказуемы, необратимы. С этим обстоятельством вплотную столкнулись ученые при попытке построения теории глобальных экосистем. Для обозначения пространства между миром человека и миром природы, между субъектом и объектом; того континуума, где оппозиции упраздняются, составляя живую неразрывную ткань, в научный обиход вводятся новые понятия: «техническая сфера», «биоэкономическая система», «экология человека», «социальная экология», «глобальная экология», «гомосфера». Примечательна в этом отношении трансформация основной метафоры американской экологии. Если вначале экологи говорили о своем объекте лишь как об организме или совокупности организмов, то начиная с 50-х годов стала утверждаться системная экология, и экологи заговорили о своем объекте как о системе с обратной связью. Пионерами в этой области были Э. Хатчинсон и его ученик Г. Т. Одам. Для Хатчинсона стало очевидно, что «будь экология биогеохимической или биологической и демографической, она объединяется одной теоретической предпосылкой: группы или организмы суть системы с обратными связями, обеспечивающими самостоятельную регуляцию и стабильность». Пойдя дальше, Одам перестал проводить различие между живым и неживым, ибо, по его мнению, всюду действует один и тот же «принцип устойчивости». Вся природа находится в устойчивом или наиболее устойчивом из всех возможных состояний и образует единое тело. Интуиции экологов и специалистов по макро моделированию социальных, экономических, медицинских, демографических и прочих сходных процессов совпадают с теми интеграционными процессами, которые, согласно Д. Л. Строссу, сильны в современной науке, «открывшей» недавно, что Земля жива. «Такие популярные авторы, как Фритьоф Капра, Льюис Томас, Стефан Джей Гулд, Джеймс Глейк и др., говорят, что господствующий в мире последние 300 лет взгляд, основанный на научном методе, сводящем все ради отдельного анализа к частностям, не учитывающий при этом отношения каждой частности к целому, исчерпал свои возможности». Таким образом, все более актуальной становится установка на то, что отношение общества и природы может быть адекватно описано, если оно берется как отношение двух активных и равноправных начал и исследуется с помощью привлечения схем и методологических процедур гуманитарных и общественных дисциплин. Иллюзии гносеологического активизма разрушены. Объект активен в той же мере, что и субъект. Отношение к природе как к живому существу, как к тому, что не только противостоит человеку или объемлет его, но и указывает на собственную органическую и неорганическую природу человека (поэтому любое описание есть описание изнутри, есть самостоятельное описание), воскрешает в принципиальных моментах архаические формы освоения мира, архаическое мировоззрение.

Хотя работа по переводу основ положений, имеющих статус естественной установки, в ценностно-оценочные суждения является не элиминируемой чертой философской рефлексии и условием ее конструктивности, однако столь же верным условием подлинности рефлексии выступает изначальная искренность, свежесть или, привычнее, бес предпосылок взгляда. Переосмысление и рекультивация оснований культуры, в основном возникающие в переломные моменты цивилизации, в периоды утраты целостности основополагающих мировоззренческих универсалий, могут дать двоякие и прямо противоположные результаты. Во-первых, вскрывается несостоятельность безусловного доверия наличным формам жизни. Однако прояснение не всегда есть отказ, иногда это — признание верности своей позиции, позиции референтной группы. В личностном плане это может производить коррекцию самоопределения в ролевом поведении или половозрастном бытии и снимать драматизм кризисного этапа жизни. Во-вторых, любая рефлексия упирается в осознание ограниченности потенциала ее объяснительных возможностей. Осознание сформированности и, тем самым, условности самой процедуры рефлексии, ее формы и целей ставит проблему выбора точки зрения, выбора направленности мысли и самой ее возможности. Выбор открывает горизонт творчеству, новациям. Это пространство не будет завершенным, если не допустить в нем проявление спонтанности случая, свободы воли, бифуркации. Ответственно встав на позицию непредвзятости, ужасаешься спокойной силе потока непрестанно формируемых и деформируемых вещей, слов и смыслов, прорывающего в конечном счете все плотины рационально предусмотренного мира.

Современные концепции неклассической рациональности связывают себя с осмыслением такой ситуации, в которой сознание является условием существования, функционирования и развития всей системы. Рефлексия не «порывает» связь с бытием, она проблематизирует бытие. Замена активистски — преобразовательского, прогрессистского проекта новом архаическим проектом максимального «вписывания», укоренения, приспособления и т. д. наращивает пластичность системы, созидает пространство для маневра в «бытие» за выживание. Постмодернистская позиция радикального эклектизма, «всему позволяющая быть», есть реакция на тектонические сдвиги в фундаменте самой культуры и социума — первый знак лавинообразных изменений.

Каждое общество, нация, семья, человек в переломную эпоху своего существования подспудно или мучительно-осознанно в своих решениях и поступках соотносит новации и архаизмы, новации и традицию. Верное моменту сопряжение их становится опорой будущего, ошибочное — остановкой или исчезновением. И безотчетная приверженность новациям (подчас новациям ради новаций), и безоглядный непробиваемый негативизм в отношении архаического опыта настораживают. Не разумнее ли сегодня приблизиться к истокам, к «архе», дабы отодвинуться от зловещей пропасти, к которой нас привела безудержная гонка новаций. Не возврат, не запрет, а расширение зоны рефлексии за счет вечных ценностей и, возможно, изрядно подзабытых или плохо прочувствованных, или просто нерасшифрованных и потому отброшенных с чьей-то легкой руки древних символов позволяет вводить новацию дня сегодняшнего: «новация может существовать только как инновация».

Осознание сложности, многомерности и неустранимой стихийности в развитии социальных структур и естественно-природных основ сознания говорит об уязвимости классической концепции самостоятельной прозрачности сознания и рациональной устроенности мира. Непрозрачности сознанию добавляет архаический пласт, задающий условие коммуникации поколений, традиций, эпох. Архаическое репрезентирует отнюдь не рудименты животного в человеке, как нередко утверждается в исследовательской литературе.

Различие между архаическим и животным, архаическим и биологическим такое же, как между человеческим и животным, социальным и биологическим. Даже самое головокружительное отрицание настоящего, смысла, сознания не покидает границ человеческого. Здесь интерес вызывает позиция Ж. Батая, который был одним из немногих, кто гетерогенности движения к архаике противопоставлял идею движения в гомогенности сознания. Не делая «забывание» предшественников жанром мысли, он полагал, что преодоление метафизической традиции, имеющей двадцати вековую историю, возможно осуществить, только исходя из нее самой. В лекции «Религия сюрреализма» (1948) Батай говорил: «в этом возможном возрождении древнего человека современный человек сможет обрести исчезнувшие формы лишь методом, полностью искаженным сознанием, которое есть то, что характеризует современного человека.

Мы можем быть только сознательными и, лишь углубляясь в сознание, мы можем пытаться преступать через препятствия современного мира".

Архаическое выражает первый стихийный опыт постижения человеком мира, первый опыт культурных усилий, первой сознательности. И этот опыт необратим; его результаты — фундамент любого сознания, бесценные крупицы, давшие жизнь человеку и ушедшие в бесконечные глубины его подсознания, задающие архетипы и гомологические ряды культуры и определяющие остов эволюции общества и природы. Они «забыты» ровно настолько, насколько путь цивилизации расходится с культурой. Чем острее кризис цивилизации, тем неотвратимее требуется возрождение опыта культуры древних: необходима работа, обратная той, которая привела к кризису; необходимы новации-возрождения, новации — рекультивации, новации-самоидентификации, новации-адаптации.

архаический культивирование цивилизация.

• 1. Вернадский В. И. Размышления натуралиста. — М., 1977.
• 2. Вернан Ж. П. Происхождение древнегреческой мысли. — М., 1988.
• 3. Гиренок Ф. И. Экология. Цивилизация. Ноосфера. — М., 1987.
• 4. Казначеев В. П. Очерки теории и практики экологии человека. — М.,
• 1983.
• 5. Кессиди Ф.X. К проблеме происхождения греческой философии (послесловие) // Вернан Ж. П. Происхождение древнегреческой мысли. — М., 1988.
• 6. Моисеев Н. Н. Теория ноосферы и математические модели // Философия и социология науки и техники. — М., 1987.
• 7. Моисеев Н. Н. Человек. Среда. Общество. — М., 1983.
• 8. Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Т. 3. — М., 1911.
• 9. Рыбников В. Н. Постмодерн и идея полиции // Ступени: Филос. журн. — 1994. — № 2 (9).
• 10. Сафронов И. А. Философские проблемы единства человека и природы — СПб., 1992.
• 11. Симкин Г. Н. Рождение этосферы // Вопросы философии. — 1992. — № 3.
• 12. Стросс Д. Л. Американский Бойс: «Я люблю Америку и Америка любит меня» // Кабинет: Журнал группы исследования современного искусства. — 1992. — № 2.
• 13. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М., 1978.
• 14. Хаймоне Ж.-М. Жертва: зрелище смерти // Ступени: Филос. журн. — 1993.
• 15. Чистов К. В. Народные традиции и фольклор (Очерк теории). — Л., 1986.
• 16. Шпет Г. Г.

  Введение

  в этническую психологию. — М., 1927.

• 17. Franke B. Die Kleinturger: Begriff, Ideologie, Politik. — Frankfurt am Main; New York, 1988.
• 18. Historisches Worterbuch der Philosophie. Bd. 1. / Hrsg. Joachim Ritter und Karl-Fridrich Grander. — Basel; Stuttgart, 1971.
• 19. МсКєпм Т. The Archaic Revival. — Harper San Francisco, 1991.
• 20. Taylor P.J. Technocratic optimism, h. t. Odam and the partial transformation of ecological metaphor after World War // Journal of the History of biology. — Dordrecht, 1988. — V 21. — № 2. УДК 130.2.