Любовь, ее основные формы и виды

Любовь

Сила Гармонии, проявляющаяся в человеческой жизни в форме любви. Любовь — интимное и глубокое чувство, устремленность на др. личность, человеческую общность или идею. Любовь необходимо включает в себя порыв и волю к постоянству, оформляющиеся в этическом требовании верности. Любовь возникает как самое свободное и постольку «непредсказуемое» выражение глубин личности; ее нельзя принудительно ни вызвать, ни преодолеть. Важность и сложность явления Любви определяются тем, что в нем, как в фокусе, пересекаются противоположности биологического и духовного, личностного и социального, интимного и общезначимого.

любовь гармония платон философия.

Разработанная терминология различных типов

Любовь существовала в др. — греч. языке. «Эрос» — это стихийная и страстная самоотдача, восторженная влюбленность, направленная на плотское или духовное, но всегда смотрящая на свой предмет «снизу вверх» и не оставляющая места для жалости или снисхождения. «Филия» — это Л. — дружба, Любовь-приязнь индивида к индивиду, обусловленная социальными связями и личным выбором. «Сторге» — это Любовь-привязанность, особенно семейная, «агапе» — жертвенная и снисходящая Любовь «к ближнему» .

Осмысление Любви в мифе и древнейших системах философии берет Любовь как «эрос», видя в ней космическую силу, подобную силе тяготения. Для греч. мысли характерно учение о Любви как строящей, сплачивающей, движущей и соразмеряющей энергии мироздания (орфики, Эмпедокл). Даже Аристотель видит в движении небесных сфер проявление некоей вселенской Любви к духовному принципу движения — неподвижному перводвигателю (что было теологически переосмыслено в средневековой философии и отразилось в заключительном стихе «Божественной комедии» Данте: «Любовь, что движет солнце и светила»). Продолжая эту линию, Посидоний разработал учение о всемирной «симпатии» вещей и природных сил, необычайно популярное вплоть до Ренессанса и Нового времени (И.В. Гёте). Другая линия античной философии Любовь начинается с Платона, истолковавшего в диалоге «Пир» чувственную влюбленность и эстетический восторг перед прекрасным телом как низшие ступени лестницы духовного восхождения, ведущего к идеальной Любви, предмет которой — абсолютное благо и абсолютная красота (отсюда упрощенное выражение «платоническая Любовь»). Доктрина Платона, платоников и неоплатоников об «эротическом» пути к абсолюту типологически сопоставима с индуистской мистической доктриной о «бхакти» — экстатической Любовью, представляющей собой один из четырех возможных путей просветления.

Христианство усмотрело в Любви сущность своего Бога и одновременно главную заповедь человеку. При этом речь шла о жертвенной, «все покрывающей» и безмотивной Любви («агапе») к «ближнему» — не к «близкому» по роду или по личной склонности, не к «своему», но к тому, кто случайно окажется близко, и в особенности к врагу и обидчику. Предполагалось, что именно такая Любовь сможет побудить любящих принять все социальные дисгармонии на себя и тем как бы отменить их.

Ренессанс проявляет интенсивный интерес к платоновской теории «эроса», восходящего от эстетики чувственного к эстетике духовного («Диалоги о любви» Леоне Эбрео, 1535).Б. Спиноза радикально переосмыслил схоластическое понятие «интеллектуальной Любви к Богу», это центральное понятие его «Этики» означает восторг мысли перед глубинами мирового бытия, не ожидающий для себя никакой ответной Любви из этих глубин. Философия энциклопедистов 18 в., полемизируя с аскетизмом, подчеркивала радостную естественность чувства Любви и сопряженный с ним «правильно понятый интерес» индивида, часто смешивая Любовь со «склонностью» и «благожелательностью», а счастье с гедонистическим самоудовлетворением. В эпоху Французской революции 1789 Любовь была понята как порыв, разрушающий рамки сословных преград и социальных условностей, воссоединяющий в стихийном единстве «то, что строго разделил обычай» (Ф. Шиллер). Представители нем. романтизма (Новалис, Ф. Шлегель, Ф.К. фон Баадер) и нем. классического идеализма (И.Г. Фихте, Ф.В. И. Шеллинг, молодой Г. В.Ф. Гегель) толковали Любовь как метафизический принцип единства, снимающий полагаемую рассудком расколотость на субъект и объект. С этой гносеологизацией проблемы Любви у романтиков соседствует вникание в «темную», «ночную», иррациональную психологию Любви, порой предвосхищающее психоанализ. Важнейшая линия осмысления Любви на протяжении 19 в. связана с противопоставлением ее «рациональному» буржуазному делячеству. В предельно обобщенном (и отвлеченном) принципе Любви для Любви Фейербаха лежит родовая сущность человека, подвергающаяся отчуждению и извращению во всех религиях мира. Ч. Диккенс и Ф. М. Достоевский противопоставляют эгоизму принципиальной бесчеловечности Любовь как жалость и совесть, Любовь-самопожертвование, которая «не ищет своего». Одновременно с этим в пессимистической философии 19 в. ставится задача «разоблачить» Любовь Так, для А. Шопенгауэра Любовь между полами есть иллюзия, при помощи которой иррациональная мировая воля заставляет обманутых индивидов быть слепыми орудиями продолжения рода. На рубеже 19−20 вв.З. Фрейд предпринял систематическое перевертывание платоновской доктрины Любви. Как и Платон в «Пире», Фрейд постулирует принципиальное единство истока, соединяющего проявления половой страсти с явлениями духовной жизни; но если для Платона одухотворение «эроса» означало его приход к собственной сущности и цели, то для Фрейда это лишь обман, подлежащее развенчанию переряживание «подавляемого» полового влечения («либидо»). После Фрейда западноевропейский идеализм предпринимает ряд попыток восстановить понимание Любви как пути к глубинной истине и одновременно самой этой истины. В философии жизни Любовь выступает в качестве одного из синонимов «жизни», начала творческой свободы и динамики. М. Шелер видел в Любви акт «восчувствования ценности», благодаря которому личность входит в духовное пространство свободы, характеризующей ценностный мир, и впервые по-настоящему становится личностью. Мотив абсолютной свободы Любви в смысле ее недетерминированности подхватывается экзистенциалистами. Представители религиозного экзистенциализма (М. Бубер, Г. Марсель) говорят о Любви как спонтанном прорыве из мира «Оно» в мир «Ты», от безличного «иметь» к личностному «быть» .

Любовь чрезвычайно многообразна, она имеет многие виды и формы. Можно говорить об эротической (половой) Любви и Любви к самому себе, Любви к человеку и к Богу, Любви к жизни и к родине, Любви к истине и к добру, Любви к свободе и к славе и т. д. Выделяются также Любовь романтическая, рыцарская, платоническая, братская, родительская, харизматическая и т. п. Существуют Любовь-страсть и Любовь-жалость, Любовь-нужда и Любовь-дар, Любовь к ближнему и Любовь к дальнему, Любовь женщины и Любовь мужчины и т. п. Предложено множество классификаций Любви, но все они или неполны и не охватывают всех ее разновидностей, или лишены ясного внутреннего принципа. Самое простое и, как кажется, естественное упорядочение разновидностей Любви — это представление всей области Любви в виде ряда «ступеней», движение по которым подчиняется определенным принципам (см.: Ивин А. А. Многообразный мир любви // Философия любви. М., 1990. Т.1). Учитывая классическую традицию, можно выделить девять таких «ступеней»: эротическая Любовь и Любовь к самому себе; Любовь к ближнему; Любовь к человеку; Любовь к родине, к жизни, к Богу и т. п.; Любовь к природе, и в частности космическая Любовь; Любовь к истине, к добру, к прекрасному, к справедливости и т. п.; Любовь к свободе, к творчеству, к славе, к власти, к богатству и т. п.; Любовь к игре, к общению, к собирательству, коллекционированию, к развлечениям, к постоянной новизне, к путешествиям и т. п.; влечение к пище, пристрастие к сквернословию и т. п. По мере движения от первой «ступени» к последней уменьшается эмоциональная составляющая Любовь, непосредственность и конкретность этого чувства. От «ступени» к «ступени» падает также интенсивность Любовь, охват ею всей души человека. Эротическая Любовь и Любовь к детям могут заполнить всю эмоциональную жизнь индивида; Любовь к творчеству или славе чаще всего составляет только часть такой жизни; пристрастие к игре или к коллекционированию — только один аспект целостного существования человека. Уменьшается от «ступени» к «ступени» и охватываемое Любовью множество людей. Эротическая Любовь захватывает каждого или почти каждого; Бога, истину или справедливость любят уже не все; Любовь к славе или к власти — удел немногих. С уменьшением непосредственности и конкретности Любви растет социальная составляющая этого чувства. Она присутствует и в Любви к себе, и в Любви к детям, но она гораздо заметнее в Любви к власти, к свободе или к богатству. Одновременно все более выраженными и распространенными становятся влечения, полярно противоположные отдельным видам Люви. Эротическая Любовь не имеет, как кажется, своей ясной противоположности; но уже Любви к жизни достаточно отчетливо противостоит влечение к разрушению и смерти; Любви к истине еще резче противостоит пристрастие ко лжи; почти одинаково распространены и сильны Любовь к свободе и неприязнь к ней, «бегство от свободы». И наконец, от «ступени» к «ступени» стандартная оценка тех ценностей, на которые направлена Любовь, становится все ниже. Можно скорее понять и простить крайности эротической Любви или Любви к жизни, чем крайности стремления к славе или к богатству; равнодушие к красоте извинительнее, чем равнодушие к близким.

Несмотря на чрезвычайное разнообразие Любви, у разных видов Любви есть существенное внутреннее сходство. Прежде всего, Любовь социальна по своей природе. Можно даже сказать, что она является высшим проявлением социальности человека. Это очевидно в случае эротической Любви, меняющей свой стиль и способ существования от эпохи к эпохе. Но это достаточно отчетливо видно и в случае гораздо менее ярко выраженных разновидностей Любви, таких, как, напр., Любовь к азартным играм, которая всегда предполагает напарников, или Любовь к коллекционированию антиквариата, которая невозможна в среде, где древнее не отличается от просто старого и ветхого.

Любовь является ведущей потребностью человека, одним из главных способов укоренения его в обществе. «Что любовь есть вообще драгоценное благо, счастье и утешение человеческой жизни — более того, единственная подлинная ее основа — это есть истина общераспространенная, как бы прирожденная человеческой душе» (С.Л. Франк). Всякая Любовь всегда является Любовью к конкретным, данным в чувстве вещам. Любовь к абстрактному, воспринимаемому только умом, не существует. «Мыслимое не может быть любимым» (Гегель). Любовь универсальна: та или иная ее форма доступна каждому. Любовь всегда означает новое видение: с ее приходом и ее предмет, и его окружение начинают восприниматься совершенно иначе, чем раньше. Особенно радикально меняет видение эротическая Любовь. Это «страшное землетрясение души» (Г. Гейне) способно заставить человека смотреть по-новому букв. на все, включая и самого себя. Новое видение, сообщаемое Любовью, это прежде всего видение в ауре, в модусе очарования. Оно придает объекту Любви особый способ существования, при котором возникает ощущение уникальности этого объекта, его подлинности и незаменимости. Ощущение подлинности находит свое выражение в ритуале и культе, когда объект Любви воспринимается как близкий и в то же время недосягаемо далекий и неприкосновенный.

Любовь, создающая ореол вокруг любимого объекта, сообщает ему святость и внушает благоговение. О том, насколько сильным может быть последнее, говорит, напр., то, что даже самые уродливые изображения Богоматери находили себе почитателей, и даже более многочисленных, чем хорошие изображения. «Самое глупое и бесполезное, — пишет В. В. Розанов, — говорить влюбленному, что „предмет“ его не хорош, потому что суть влюбления и заключается в неспособности увидеть, что предмет „не хорош“. Ореол, вне которого не видится предмет любви, — это самое непонятное в ней. Но если бы ореол отсутствовал, все любви пали бы на одного или немногих избранных, наилучших в духовно-физическом отношении людей» .

Шопенгауэр и Фрейд полагали, что Любовь ослепляет, притом настолько, что в любовном ослеплении человек способен совершить преступление, ничуть не раскаиваясь в этом. Однако Любовь не ослепление, а именно иное видение, при котором все злое и дурное в любимом предстает как только умаление и искажение его подлинной природы. Недостатки любимого, замечает Франк, подобны болезни у человека: ее обнаружение вызывает не ненависть к нему, а стремление выправить его.

Идея, что сущность Любви в отождествлении влюбленного с предметом его любви, есть уже у Платона, описывающего как любящие были когда-то одним существом, разделенным затем на две, обреченные искать друг друга половины. «Между любящими разрывается перепонка самости, и каждый видит в другом как бы самого себя, интимнейшую сущность свою, свое другое Я, неотличное, впрочем, от Я собственного» (П.А. Флоренский). Соединение двоих в одно связано с изменением видения и возникающим в результате этого ореолом. Ситуация, когда два человека становятся одним и одновременно остаются двумя личностями, парадоксальна. Она ведет к тому, что Любовь приобретает не только облик совпадения и согласия, но и характер конфликта и борьбы. «Условием отождествления „другого“ со мною, — пишет Ж. П. Сартр, — является постоянное отрицание мною, что я — этот „другой“. Объединение есть источник конфликта и потому, что, если я ощущаю себя объектом для „другого“ и намереваюсь ассимилировать его, оставаясь таким объектом, „другой“ воспринимает меня как объект среди других объектов и ни в коем случае не намеревается вобрать меня в себя:». Бытие-для-другого предполагает двойное внутреннее отрицание". Однако, хотя Любовь всегда включает не только единство, но и конфликт, она почти всегда приносит с собою ощущение радости, счастья и специфического внутреннего освобождения.

Перечисление особенностей Любви не может быть полным. В ней всегда остается что-то невыразимое, непонятное и даже мистическое.

Универсалия культуры субъектного ряда, фиксирующая в своем содержании глубокое индивидуально-избирательное интимное чувство, векторно направленное на свой предмет и объективирующееся в самодостаточном стремлении к нему. Любовью называют также субъект-субъектное отношение, посредством которого реализуется данное чувство. Для носителя Любви она выступает в качестве максимальной ценности и важнейшей детерминанты жизненной стратегии, задавая специфическую сферу автономии: нельзя произвольно ни вызвать, ни прекратить Любовь, ни переадресовать ее на другой предмет. Атрибутивным аспектом Любви является особый эмоциональный ореол ее носителя, выражающийся в душевном подъеме и радостной окрашенности мировосприятия. Любовь является сложным комплексным феноменом, поскольку возникает в пространстве соприкосновения противоположных начал: индивидуального и общесоциального, телесного и духовного, сугубо интимного и универсально значимого. Такой пограничный характер феномена Любви породил в истории культуры многочисленные типологии ее форм, построенные на основании различных критериев. Так, древнекитайская типология Любви, основанная на критерии ее предмета, включает в себя широкий спектр видов Любви — от эротической влюбленности, чадолюбия и патриотизма до меломании и «Любовь к небу, усеянному звездами». Классической типологией Любви по критерию формы ее проявления является античная типология, различающая такие виды Любви, как филия, сторге, агапе и эрос. Из всех типологий Любови, предложенных в историко-филофской и культурной традиции, наибольшую роль в развитии европейского самосознания сыграло дихотомическое разделение Любви на земную (грешную) и небесную (праведную и святую). Такое разделение характерно именно для западной культурной традиции и наложило на нее неизгладимый отпечаток. Исходно европейская культура в своей трактовке Любви не отличалась от других культурных традиций: Любовь мыслилась как особая мировая сила, играющая важнейшую роль в организации мироздания. Проблема возникновения мира разрешается в креационных мифах посредством сюжета об изначальной (или возникшей из изначального Хаоса) божественной брачной паре, прародителях Вселенной. Богиня-мать в данном случае, как правило, отождествляется с землей (реже — с морем), супруг — с небом: Гея и Уран в древнегреческой мифологии, Герд и Фрейер в скандинавской и т. д. Сакральный брак неба и земли интерпретируется как порождение оформленного мира (пространства между ними). Богиня Любви (древнеиндийская Лакшми, древнегреческая Афродита и др.) возникает как персонификация этого процесса. Так, возникновение Афродиты из пены морской связывает ее с водной стихией, т. е. женскими силами плодородия и созидания; отнесенность же к мужскому началу (море вспенивается от крови оскопленного Урана) делает Афродиту причастной к животворной мужской силе. Афродита олицетворяет сам процесс сакрального брака, т. е. творения мира. В античном пантеоне она не просто персонификация Любви, но Любви, отнесенной к сакральной паре прародителей мира, мыслимой как креационная сила. Эрос в архаической мифологической традиции трактуется в качестве одной из космических протопотенций (наряду с Хаосом и Геей) и персонифицирует тот важный момент созидания, который мы сегодня назвали бы целеполаганием.

Более поздняя мифологическая традиция делает Эроса сыном Афродиты, аналогично тому, как Кама, трактуемый в ведийской мифологии как «саморожденный», в более поздней традиции выступает как сын Лакшми. Подобно Эросу, он олицетворяет векторный аспект Любви как творчества (стремление, влечение, желание). Раздвоенность образа Эроса и Камы соответствует расслоению базовой мифологемы Афродиты и Лакшми. Как в Древней Греции наряду с богиней Любви, возникшей в акте космогенеза, фигурирует и другая Афродита — дочь Зевса и Дионы, так же и в Древней Индии Лакшми, с одной стороны, всплывает из первозданного океана на цветке лотоса, а с другой — появляется гораздо позднее как дочь Бхригу и Кхьяти. Такой семантический сдвиг связан с интерпретацией мифологическим сознанием такого феномена, как время. Для архаической его трактовки было характерно разделение времени сакрального, отраженного в креационных мифах, и профанного, события которого проецируются на время сакральное. Это проецирование обусловлено рассмотрением мирового процесса как цепи сменяющих друг друга эпох: пройдя круг, мир оказывается перед лицом катастрофы, и поддержание сложившегося миропорядка требует реконструкции креационного акта. Такие реконструкции (сакральные даты календарных праздников) регулярно возвращают вектор из прошлого в будущее к мифологическому времени креационного акта.

Таким образом, космический брак неба и земли периодически воспроизводится в календарную дату, а значит вновь и вновь возрождаются все его атрибуты и персонификации — в том числе и богиня Любви. В результате наложения оформляющейся линейной временной схемы на этот циклический процесс повторяющиеся события сакральных циклов выстраиваются в хронологическую последовательность. В рамках античной философии происходит дальнейшее расслоение образа Афродиты, т. е. дифференциация понятия «Любовь». Важнейшую роль сыграла в этом процессе философская концепция Платона. Основными компонентами креационного процесса выступают в его концепции «то, что рождается, то, внутри чего совершается рождение, и то, по образу чего возрастает рождающееся. Воспринимающее начало можно уподобить матери, образец — отцу, а промежуточную природу — ребенку» (Тимей, 50). Однако мировоззренческие акценты позднеэпической культуры обусловили доминирование в креационной структуре мужского начала: креационный акт стал пониматься как деятельность, субъектом которой выступает мужское начало (активное, а значит — целеполагающее). Отцовский принцип выступает у Платона носителем цели генезиса, т. е. образа (идеи) будущего продукта, ибо оформляет вещи по своему образу и подобию. Мир идей-образцов тождественен с небом постольку, поскольку относится к мужскому началу; доминирование идеальных образцов над земными вещами выражает не идеалистические, но лишь патриархальные взгляды. Постичь мир совершенных идей, пребывая среди сотворенных подобий, можно лишь посредством приобщения к тем телесным предметам, где образы воплощены наиболее адекватно, т. е. к прекрасным. Подняться до царства нетленных образцов может лишь влекомый Эросом.

Платон строит свою знаменитую лестницу Любви и красоты: от единичного прекрасного тела — к прекрасным телам вообще — затем к красоте души — затем к наукам и т. д. — «до самого прекрасного вверх» (Пир, 211 с.). Платоном поставлена последняя точка в семантическом расслоении понятия Любви: Любовь, ведущую человека по первым, доступным большинству ступеням означенного восхождения, он называет Афродитой Пандемос (Всенародной); поднимающую же на вершину упомянутой лестницы, к самой идее прекрасного, — Афродитой Уранией (Небесной). Аналогичные философские модели могут быть обнаружены и в других культурных традициях, как, например, полная семантическая параллель платонизму в учении о бхакти («Бхагавад-марга»). Однако семантическая раздвоенность образа Лакшми в философском умозрении не породила в восточной культуре двух взаимоисключающих трактовок Любви. В европейской культуре это тоже произошло не в хронологических рамках классической античности: эстетический идеал калокагатии, характерный для классического полиса, задавал установку на изначальное единство и имманентную гармонию тела и духа. Грек любил и — был он счастлив в своей Любовью или нет — не терзался вопросом о ее природе и сущности (см. Сафо, Архилох, Гелиодор, Лукиан и др.). Греческий роман — это всегда история преодоления сугубо внешних препятствий (Харитон, Лонг, Гелиодор — ср. с личными письмами А. Блока или В. Соловьева, чье содержание центрировано проблемой интерпретации Любви как внутренним препятствием между любящими). Оформление двух взаимоисключающих аксиологических трактовок Любви в европейской культуре правомерно связывать с эволюцией неоплатонизма. Согласно Плотину, «всякая душа — Афродита», ибо причастна обоих (и дольнего, и горнего) миров. А поскольку речь идет о божественном восхождении, постольку — в платоновской терминологии — душа мыслится именно как Урания, небесная. Пандемос же, оказавшись отлученной от божественного восхождения, приобрела аксиологически негативную семантику: «при восхождении души к Богу она имеет небесный эрос. здесь же она становится низменной подобно блуднице» (Плотин), семантическая раздвоенность образа Любви дополняется раздвоением аксиологическим, что радикально трансформирует платоновскую лестницу Любви и красоты: эрос ведет по ней человека вниз.

Понятийные структуры неоплатоников послужили фактически готовым инструментом для выражения идей христианской аскезы. Фома Аквинский окончательно расставляет «точки над i», полагая чувственную Любовь несовместимой с добродетелью. Христианской ортодоксией жестко противопоставлена возвышенная жертвенная Любовь к Господу (Любовь небесная) и Любовь земная, рассматриваемая лишь в аспекте греховности. Эта антитеза серьезно сказалась на дальнейшем развитии европейской культуры, задав попытки ее преодоления в качестве важнейшей доминанты эволюции европейского искусства, европейской морали и европейской философии. Все многообразные стратегические модели разрешения данной проблемы, предложенные европейской культурной традицией, могут быть объединены в четыре большие группы:

• 1. Модели, декларативно постулирующие гармоническое единство тела и духа и восполняющие концептуальную недостаточность пафосностью своего претворения в жизнь. К таким моделям может быть отнесена ренессансная парадигма истолкования Любви, дерзнувшая в условиях христианского культурного контекста прокламировать тезис о безгрешии плоти в качестве аксиомы.
• 2. Модели, пытающиеся органично вписать в христианское мировоззрение идею одухотворенности земной Любви. К таковым можно отнести позднее францисканство (в частности, его Провансальскую «книжную школу»), где феномен красоты рассматривался как свечение божественной благодати Творца в творении (своего рода «перевод» платоновского эстетизма на язык теологии).
• 3. Периферические (по отношению к ортодоксии) модели, пытающиеся с помощью сложных семиотических построений «легализовать» феномен телесности, задав ему особую, символическую интерпретацию. Сюда относятся: трактовка эротического вектора Любви как принципиально асимптотичного и незавершенного (куртуазная концепция «amor-entrave»), погружение эротических сюжетов в особое игровое пространство (поэзия трубадуров), корреляция Любви и ратной славы (Любовь как награда за подвиг в северофранцузском рыцарском романе «артуровского цикла»), культивируемые в поэзии спекулятивные формы эротической лирики (монастырская литература Овидианского возрождения), а главное — сопряжение Любви со стремлением к знанию истины и к истинному знанию (повсеместно — от ортодоксальных мистиков до сожженного ортодоксами Бруно).
• 4. Особое место среди рассматриваемых попыток преодолеть разорванность представлений о Любви в европейском менталитете (а стало быть, и разорванность самого этого менталитета) занимают модели, предлагающие отказаться от попыток такого преодоления. Подобная позиция может, на первый взгляд, показаться экстравагантной, на деле же она базируется на мужестве не закрывать глаза на наличие упомянутой разорванности, не уповать идиллически на беспроблемное исчезновение аксиологического дуализма в интерпретации Любви, а пытаться выстроить стиль и образ жизни в условиях конфликтного миросозерцания. Формы таких моделей весьма различны: от интеллектуалистских концепций рафинированных философов (типа Декарта) до страстных воззваний пламенных проповедников (типа Савонаролы). Ни одна из названных программ не решает в полной мере задачи создания непротиворечивой и нетравмирующей концепции Любви как целостного феномена. Проблема противостояния телесного и духовного аспектов Любви дает о себе знать и в рамках философии 20 в. С одной стороны, в 20 в. широкое развитие получает натуралистическая традиция интерпретации Любви: пансексуализм классического психоанализа, концепция невротизма Райха, теория «биологической недостаточности» человека Гелена, трактовка Плеснером телесности как сферы реализации человеческой сущности, трактовка эроса как фундаментального феномена (наряду с властью, игрой и смертью) в феноменологической антропологии Э. Финка, концепция нейрофизиологического детерминизма Рорти и др. Однако столь же ярко представлены в философии 20 в. и альтернативные концепции, продолжающие традицию трансцендентализма в интерпретации Любви Так, в концепции Тиллиха Любовь оценивается как связующее звено между сакральной и профанной историей: «вспышка» сакральной истории в профанную, открывающая подлинный смысл повседневных событий, требует кайроса, т. е. выдающегося, масштабного деяния, обнажающего сакральную подоплеку повседневной событийности. Большой кайрос — это грандиозный и радикальный исторический поворот; малый кайрос — это такое отношение человека к человеку, в котором сквозь ткань профанного отчетливо светится сакральная основа, по своему значению и роли в истории он равнозначен большому кайросу. Аналогично в рамках тенденции аджорнаменто Любовь рассматривается как личностно-созидающая сила («новая антропология» Гвардини, «философия интегральности» М.Ф. Шакка). Сюда же примыкает и концепция Шелера, в понимании которого Любовь является тем инструментом, с помощью которого возможно постижение глубинных надвитальных ценностей, отличающих личность от так называемого «эмпирического индивида». Современная философия постмодерна предлагает радикально новую стратегию интерпретации Любви. Прежде всего она включает в себя программу декогнитизации Любви, основной пафос которой заключается в отказе от классических парадигм «Любви к знанию» и «знания посредством Любви» (П. Слотердайк). Радикально новую ориентацию получает в постмодернизме и семиотический подход к феномену Любви Структурный психоанализ выявил языковую артикулированность бессознательной сферы, что было оценено в качестве обоснования символической природы желания (Лакан). На этой основе в постмодернизме оформляется философия «новой телесности»: «телесность текста» (Р. Барт), «мышление интенсивностей» (Лиотар), «игра сингулярностей» (Батай). В рамках философии «новой телесности» бессознательное оказывается естественным, но не органическим, а желание — телесным, но вне физиологии. В терминологии А. Шеридана, если классика была культурой аппетита, то постмодерн — культура неутоленности (ср.: «мышление соблазна» у Бодрийара и «философию желания» Делеза и Гваттари). Контуры новой парадигмы интерпретации Любви очерчиваются в современной философии постмодернизма на стыке таких тенденций, как постмодернистское переосмысление феномена взаимопонимания в контексте субъект-субъектных отношений (Батай, Бланшо, Джеймисон, Эко), новая — расширительная — трактовка дискурса как средства коммуникации (от Хабермаса к Гоулднеру), синтетическая тенденция в развитии экзистенциальной и психоаналитических программ в современной философии (концепция «бытия-друг-с-другом» как нераздельного и неслиянного у Бинсвангера), разработка игровых моделей человеческого существования в современной антропологической феноменологии (от Хейзинги и Ф. Финка к Р. Кайюа), развитие постструктуралистской концепции эстетических поведенческих практик («история сексуальности» Фуко).