Герой трагедии как фармак

В связи с ритуалом нельзя не вернуться к античной трагедии, которая интересна, с одной стороны, в том смысле, что она представляет эстетический способ «переориентированного движения» и, следовательно, генетически восходит к ритуалу, а, с другой, воспроизводит связанную с неритуализированным прототипом архетипическую форму. Основным персонажем трагедии всегда предстает жертва. Следовательно, он не может не соотноситься с ритуальной фигурой фармака. По сути дела, в трагедии, как и в ритуале вообще, многое значит идентификация зрителя с героем, необходимая для того чтобы спроецировать на него агрессию в ее ритуальных формах и от нее освободиться, очиститься. Если бы не было барьера в виде ритуала для преодоления агрессии, то, распространяясь в обществе, она поставила бы его на грань жизни и смерти.

Воздействие трагедии происходит по логике ритуала. Действенность ритуала во многом определяется экстатическим состоянием его участников. Такое состояние буквально означает «выход из себя», что так интересовало, например, С. Эйзенштейна¹⁷³ и что В. Иванов расшифровывает как «временное самоупразднение личности», когда «дионисийский прибой смывает последние грани индивидуальности»¹⁷⁴.

Во многом трансформация психики воспринимающего означает то, что применительно к античной трагедии и называют катарсисом, предусматривающим переживание душевного возбуждения и его успокоительное разрешение. Однако, очевидно, что катарсис характерен уже для очистительных дионисийских культов, в которых очищение значило освящение или прикосновение к сакральному, божественному как следствию освобождения от агрессивных и разрушительных инстинктов. В. Иванов расшифровывает сакральный характер ритуального катарсиса:

Что же подлежало удалению из души служителя патетических культов путем очистительных действий, как его miasma? От чего должен был он очищаться? От присутствия в нем хтонической, хотя бы и благодатной, силы. Ее носитель не мог жить на свете солнечном, ни общаться со светлыми богами. Только когда круг его мистических претерпений замыкался очищением, восстановлялась связь его с государственным союзом отечества и с небесным городом олимпийских божеств. Уподобление богу хтоническому (mimesis pathus), соединение с ним (syngenesthai toi daimonioi), — приятие его в себя (enthusiasmos) — вот содержание культового «пафоса», священного претерпения божественных «страстей». Результат — полнота благодатного действия — «очищение», «катарсис»¹⁷⁵.

Расшифровывая смысл катарсиса, В. Иванов обращает внимание на платоновское понимание экстаза как приобщения к богу и как одержимости божественным.

Нельзя не отметить, что в античном мире трагедия возникает в эпоху перехода, в частности, перехода от архаического, религиозного устройства к устройству государственному и правовому. То, что раньше достигалось с помощью ритуала, сейчас, т. е. в секуляризированном обществе, происходит на основе закона. Секуляризированное общество отказывается от жертвоприношения как символического и ритуального способа достижения социального равновесия и стабильности. Однако чтобы социальный порядок утвердить заново, необходимы новые средства, а они должны пройти длительный этап становления. Пока же общество находится в ситуации перехода, жертвоприношение в его ритуальных формах оказывается малоэффективным. Трагедия рождается в момент кризиса ритуала как способа достижения порядка. Поэтому эстетическими средствами она пытается добиться того же, чего добивались с помощью ритуала как внехудожественного феномена. Р. Жирар справедливо замечает, что драма протагонистов оказывается лишь вершиной айсберга. Как и в случае с ритуалом, в трагедии на карту поставлена судьба всей общины¹⁷⁶. Как и в архаические времена, в эпоху расцвета античной трагедии общество оказывается в ситуации вспышки взаимного насилия. Поскольку это так, то в данном случае не обойтись без фармака, смерть которого способна преодолеть угрожающее выживанию общины взаимное насилие. На этот раз жертвоприношение осуществляется в эстетической сфере. Тем не менее, эта последняя осуществляет функции ритуала.

Вместо того чтобы замещать изначальное коллективное насилие храмом и алтарем, на котором будет совершаться реальное убиение жертвы, люди устроили театр и сцену, на которой судьба этой «катармы», разыгранная актером, очистит зрителей от их страстей, вызовет новый катарсис — индивидуальный и коллективный, и тоже спасительный для общины¹⁷⁷.

Собственно, перешедшая от ритуала к трагедии закономерность восприятия и воздействия в большей или меньшей степени оказывается реальной для зрелищ в их художественной форме на всем протяжении их истории, что свидетельствует о их функционировании не только как эстетического явления, но и как социального института, действующего по принципу компенсации, а потому и эффективного для выживания культур и цивилизаций.