Публика кино второго десятилетия: блокирование лубочной традиции и вторжение поэтики литературного ренессанса XIX века

Публика второго десятилетия развития и функционирования кино — это публика уже другого рода. Переходя в этот период в городские кинотеатры, читатели публичных библиотек видоизменяют кино и на целое десятилетие придают его развитию свойственный позднему этапу литературного развития характер. Происходит и резкая смена социального состава публики. Публика иного социального происхождения приносит с собой и обновление кинорепертуара. Таким образом, вкусы публики, а следовательно, и отношение ее к кино не были статичными. Когда в середине 20-х годов пытаются представить социальный состав кинопублики, определяющий к этому времени качество кинопродукции и позволяющий кино быть в экономическом смысле рентабельным, выделяют в зрительном зале чиновника, инженера, врача и т. д. По мнению идеолога, верхушку этого слоя публики составляет интеллигенция больших городов (писатели, журналисты, врачи, юристы, педагоги и т. д.). «Эта часть интеллигенции представляет собой публику, читающую более или менее серьезные, более или менее хорошие книги, получившую порядочное образование, имеющую более или менее выработанный вкус, так называемый изящный вкус»³⁷⁸. С этим слоем кинопублики, пришедшим в кинотеатр из публичной библиотеки и превращающий его в подобие салона и представляющим уже сложившуюся на основе книги коммуникативную общность, связывается появление в кино психологического жанра.

Верно фиксируя характерную для публики середины 20-х годов ситуацию, за точку отправления А. Луначарский готов, однако, был принять то, что на самом деле оказывалось лишь результатом определенного периода функционирования кино. Он дает «портрет» кинопублики в тот момент, когда в кинотеатры приходит мелкая буржуазия, чиновники, служащие, врачи, учителя и т. д., т. е. посетители публичных городских библиотек. В истории кино это «вливание» в публику кинотеатров буржуазной и мещанской публики составило второй этап. До этого уже успело произойти приобщение к кино низовых слоев города. Причиной такого обновления оказываются тоже культурные традиции, но уже иного, не лубочного, фольклорного плана. Со стороны читающей публики отношение к лубочным сюжетам было отрицательное, оно передавалось от поколения к поколению. В XIX в. лубочная литература считалась литературой кухарок и горничных. Когда в середине XIX в. «Милорд Георг» был напечатан одиннадцатым изданием, правительство, обратив внимание на необычайную его популярность, потребовало объяснить, не свидетельствует ли эта его популярность о каких-то крамольных общественных настроениях. В предназначенных царю донесениях «революционная» направленность «Милорда Георга» отрицалась. Для нас же интерес представляет то место в донесении, которое связано с определением «портрета» поклонников «Милорда Георга»:

Она (книжка. — Н. X.) составляет не более, как принадлежность нашей дворни в столицах, губернских и уездных городах, а отчасти и в помещичьих селениях, куда доставляется посредством ярмарок и развозки странствующими промышленниками. К разряду читателей «Милорда Георга» можно разве только причислить, весьма впрочем, в ограниченном числе, некоторых низшего сословия городских обывателей³⁷⁹.

Подобное отношение к лубочной литературе существовало еще в конце XVIII — начале XIX века, т. е. в эпоху ее ренессанса:

Замечу еще мимоходом, что все свое, простонародное, издавна в высшем служилом обществе нашем считалось подлым, только так, как и простой народ в документах XVIII века, постоянно назывался подлым. Тредьяковский и Сумароков считали подлыми даже все народные песни, а Кантемир и Барков признавали народные картинки негодными и гнусными. Сатирик Кантемир, не без некоторого самоуважения, замечает, что творение его «гнусно не будет лежать в одном свертке с Бовою или Ершом».. Эти чопорные господа, в большинстве сами вышедшие из «подлого» народа, никак не могли вообразить, что Ерш, Бова и Петр Златые ключи переживут их бессмертные творения³⁸⁰.

Авантюрное повествование стало оттесняться, как стали оттесняться доминировавшие в первом десятилетии слои кинопублики. Вместе с тем эти слои публики из кинотеатров совершенно не вытесняются. Так, критик середины 10-х годов описывает и социальный «портрет» этой публики, и характер ее реагирования на фильмы, и типы самых популярных в этих слоях публики фильмов. Набрасывая дифференцированный «портрет» публики, он специально выделял поклонников «Зигомара» и «Фантомаса». «Кого, — пишет он, — не встретит глаз при обзоре собравшихся сюда в тесноте, да не в обиде, сотен загорелых, обветренных, запыленных или вспотевших лиц: рабочие, мастеровые, прислуга, интеллигентные пролетарии, швейки, продавщицы, — одним словом, целая мозаика сословий и профессий. Здесь требуется картина с ярко очерченными типами, тут необходима фабула, на канве которой, как в народном рассказе о семи Семионах, были бы разыграны сцены с сильно действующими эффектами»³⁸¹. Однако вскоре место авантюрного повествования начинает занимать сюжет с психологическими мотивировками. В синематографах истреблялся дух демократического балагана и насаждалась атмосфера светского салона. Аттракционная структура повествования отступала перед психологической драмой. Это изменение — следствие того, что на сознание кинематографистов начинают оказывать давление социально-психологические установки восприятия, сформированные литературным ренессансом XIX в., выразившим другие представления о времени. В смене одного жанра другим А. Пиотровский усматривал изменение социального состава кинопублики:

Известную роль сыграл тут, вероятно, и социальный сдвиг в составе киноаудиторий, сделавший основной массой кинозрителей городское, в особенности же провинциальное мещанство, предпочитавшее авантюрной фантастике более знакомый и более эмоциональный материал³⁸².

Несомненно, социальный состав кинопублики второго десятилетия оказывался шире, чем только городское и провинциальное мещанство, оно захватывало слои высших сословий общества. Но очевидно, что к этому времени многие слои городского и провинциального мещанства успели стать читателями публичной библиотеки. Так начинался новый период в истории кино и культуры XX в. в целом.