Концепция личности в представлении науки

Как всегда, наука оказалась в хвосте прогресса и некоторое время должна была объяснять обществу причины своей несостоятельности. «На долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума… Арена этих беспомощных споров называется метафизика»^[1]. В последующем И. Кант уточняет, что нравственный закон в людях можно сравнить с космосом, который безусловно объективен, доступен нам в ощущениях и действует на нас, но несоизмерим с нашими возможностями. Говоря современным языком, любая модель этого феномена будет построена лишь теми методами, которые нам доступны, так что созданное разумом будет отражать не его сущность, а только нашу потребность. Г. Гегель по-своему интерпретирует это явление, обозначая рассудочные причинно-следственные связи между процессами, где психика реагирует на очевидные обстоятельства, как субъективный дух, при взаимодействии с собственным Я, когда человек воспринимает внутренний мир с помощью тех же процессов (восприятие, мышление, память, эмоции, воля), но источник и продукт психической деятельности ускользает от наблюдателя, как объективный дух. Если же перейти к формам существования нравственного примера и духовной жизни всего человечества, объект вообще исчезает из поля зрения — абсолютный дух^[2].

Констатировав иррациональную природу личности (они употребляли термин «душа»), философы отказались от дальнейшего развития темы. Справедливости ради нужно заметить, что и другие науки в постижении феномена личности продвинулись не дальше, чем это позволяли их методы. Во всяком случае, взяв для сравнения современное определение, «личность — это сложная система психических структур и процессов, организованность которых — результат синергетического взаимодействия множества подсистем»^[3], нетрудно убедиться, что предки хотя бы выражались яснее.

Тем не менее, жизнь и общество заставили науку заниматься личностью с чисто прагматических позиций для решения конкретных социальных проблем. Социальная политика нуждалась в ясном понимании, что из себя представляют маргиналы и те, кто нуждается в посторонней помощи за общественный счет. Это придало первым шагам науки в необозримое пространство личности своеобразный колорит. В конце XIX в. из отраслей знания, занимающихся психикой, только медицина имела более или менее сложившиеся навыки систематизации эмпирического материала. Психология лишь начала осваивать лабораторные методы изучения высшей нервной деятельности, социология занималась исключительно демографической статистикой, а педагогика даже не приступала к обсуждению личностно ориентированной методологии воспитания. Недаром во главе известнейших школ, разрабатывающих тематику субъективного мира человека, стояли психиатры или люди, начинавшие свой творческий путь психиатрами.

По прошествии некоторого времени, когда, следуя логике исторического развития, собственной личностью стали интересоваться обычные люди в повседневной жизни, психотерапевтическое, психологическое и социологическое направления разделились, а когда количество авторских интерпретаций феномена достигло предела, за которым возникает потребность в обобщении и классификации, науке пришлось еще раз смириться с тем, что каждая теория корректна лишь в пределах своей компетенции. «В своей трактовке каждой теории мы исходили из того, что эта теория имеет отношение к любому из нас. Например, работники, получающие почасовую оплату, могут обнаружить, что концепция режимов подкрепления Б. Скиннера проливает свет на их поведение на работе. Однако сомнительно, что чтение Скиннера поможет людям понять, почему они посещают религиозные службы. Здесь скорее будут полезны сочинения К. Юнга, посвященные роли символов в значимости „я“. Таким образом, в различные периоды времени и в разных сферах нашей жизни каждая теория способна стать для нас руководством, просветить нас или внести ясность в какой-либо вопрос»^[4].

Естественно, такой подход не устраивает юриспруденцию, где многозначность в оценке человеческого фактора не практикуется. Таким образом, размещая личность в правовом поле, мы обязаны представлять, в чем должен состоять наш собственный подход с учетом уже сложившихся взглядов на этот феномен. Ориентируясь на интересы юристов, связанные с установлением волеспособности отдельного человека в конкретной ситуации, мы постараемся осветить ситуацию под соответствующим углом зрения.

Первые успехи в исследовании личностно обусловленных мотивов поведения связаны с изучением источников энергии душевной жизни, поддерживающих социально не обусловленные стремления. Конфликт с самим собой, доставляющий страдания, которые, не будучи осознаны, выливаются в невротические расстройства и девиации поведения; способы маскировки от самого себя отрицательных влечений, уберегающие единство тела и души, осмысленные 3. Фрейдом и его последователями, были еще прочно привязаны к психопатологии. В последующем анализ диспозитивных начал уводит мысль от медицинских интерпретаций к экзистенциальным причинам возникновения комплекса неполноценности (по А. Адлеру) из-за несоответствия Я-образа реальным возможностям человека. Еще шаг в направлении психологии приводит к описанию.

«базовой тревоги» как переживания беспомощности в потенциально враждебном мире, побуждающей сначала уступчивость, затем конфликтность, а потом — идеализацию себя с отдалением от реальности (по К. Хорни). А затем внимание исследователей смещается в область чувств, лежащих в основе социальных влечений (социальных инстинктов).

Это деление на три вектора развития (клинической психологии, экзистенциальной психологии, социальной психологии) определяет движение научной мысли, разрабатывающей феномен личности, на всем протяжении XX в. По каждому из них были достигнуты несомненные успехи.

Медицина обогатилась большим количеством психологических тестов, позволяющих устанавливать источники тревоги за пределами рационального ума, что приблизило ее к личности пациента гораздо больше, чем весь предшествующий опыт работы в стенах клиник. Недаром изобретатель такого — проективного — метода обрел всемирную славу^[5].

Экзистенциальная психология сформировала концепцию поля (по К Левину), где внутренние смыслы поведения защищены Я-образами, созданными воображением и воплощенными в социальные роли, поддержание которых требует постоянных усилий, побуждаемых страхом когнитивного диссонанса (по Л. Фестингеру).

Социальная психология разработала методологию измерения сил, влекущих человека к отождествлению себя с реальным окружением (эмпатия, аффилиация) и соглашательству с «единодушно ошибающимся большинством» (конформизм) в целях сосуществования (по С. Ашу), и описала способы защитного поведения в отвергающей и неприветствующей среде.

В целом все это позволило наполнить эмпирическим содержанием отвлеченные понятия «социальный индивид» и «физическое лицо», которыми привычно оперировала наука права, но пока что безотносительно к конкретному и реальному человеку. Полученные знания увеличили объем информации о мотивации поведения, но не более, чем в форме достаточно убедительных гипотез. История же поставила перед психологией новую проблему.

• [1] Кант И. Критика чистого разума // Соч. В 6 т. Том 3. М., 1964.
• [2] Гегель Г. Философия духа // Энциклопедия философских наук. М., 1977.
• [3] Каппара Д., Сервон Д. Психология личности. М., 2003.
• [4] Фрейджер Р., Фейдимен Д. Личность. М., 2004.
• [5] В некрологе на раннюю смерть Г. Роршаха было сказано, что с его смертью умерли надежды целого поколения австрийских психиатров.