«Учение о воле в юридической сделке» Н. В. Курмашева

В последние годы интерес к проблематике общего учения о сделках определенно возрастает^[1][2]. К сожалению, происходит это под влиянием главным образом чисто практической потребности в разработке смежного понятия — феномена недействительных (или недействительности) сделок^[3]. Иными словами, повышение научного интереса является здесь, скорее, побочным эффектом, чем специально поставленной целью; к тому же происхождение процесса, о побочном эффекте которого идет речь, вряд ли можно назвать здоровым. В одной из наших публикаций мы отмечали, что институт недействительной сделки «стал хитом современной российской судебной и арбитражной практики и распространил влияние далеко за отведенные ему пределы»¹. Понятно, что в таких условиях, так сказать, на волнах торжества практических потребностей и запросов, литература наводняется работами, не имеющими не только научной, но даже и познавательной ценности. Эти работы, а также исследования о недействительных сделках мы в настоящей части статьи специально рассматривать не будем, планируя ограничиться упоминанием необходимого в позитивной части исследования. Здесь мы разберем лишь одну (!) работу, автор которой профессионально направил свои усилия именно на разработку общетеоретической проблемы, относящейся к институту сделок в целом.

В статье Н. В. Курмашева, опубликованной в одном из новейших цивилистических журналов, на основе в общем всестороннего обзора высказываний советских и современных авторов о сущности понятий «воля», «сделка», «действие» и «юридический факт» предпринимается попытка доказать несостоятельность господствовавшей в советской литературе «психологической концепции воли», а точнее — существование не только воли как психического феномена, но и некой особой правовой или юридической воли, воли как специфического правового явления. Основой этой концепции автор считает рассмотренную выше монографию О. А. Красавчикова, а своеобразной вершиной, на которой она приняла законченный вид, — указанную работу В. А. Ойгензихта. Н. В. Курмашев видит три основных причины для того, чтобы усомниться в правильности этой концепции: 1) ее господство зиждется не на «детальном рассмотрении применимости психологического понимания воли к различным институтам гражданского права», а на малоубедительных «общих рассуждениях, основанных зачастую на учении марксизма-ленинизма»^[4][5][6]; 2) многими советскими учеными — теоретиками и цивилистами — отмечалась невозможность сведения воли к одним только желаниям участников сделки (в качестве примеров автор приводит высказывания М. М. Агаркова, С. Н. Братуся, А. В. Венедиктова, К. А. Граве, С. Ф. Кечекьяна и О. А. Красавчикова)^[7]; 3) понимание воли исключительно как психологической категории не вполне совмещается с сущностью некоторых гражданско-правовых институтов, в частности таких, как дееспособность, юридическое лицо, представительство¹. Кратко остановимся на этих соображениях.

a) Недоказанность концепции сама по себе не означает ее неправильности, тем более — «прискорбности»; тот факт, что господствующее воззрение расходится со взглядами Н. В. Курмашева, вовсе не означает «равнодушия к проблеме понятия „воля“ в контексте юридической сделки»^[8][9]. Даже, если считать, что Н. В. Курмашев прав и «психологическая концепция воли» в советское время приобрела господствующее значение благодаря идеологическим соображениям, это автоматически не означает, что данная концепция неверна. Но мало того: самый этот тезис Н. В. Курмашева не имеет ничего общего с действительностью. Мы провели исчерпывающий обзор нашей «сделочной» литературы — где в ней «идеологические соображения»? Очень жаль, что автор посчитал возможным ограничить литературный обзор работами только советского и современного периодов, ибо если бы он потрудился ознакомиться с детально разобранной здесь монографий Д. Д. Гримма (которого менее всего можно заподозрить в приверженности догматам марксизма-ленинизма), то господство психологической концепции воли с советской идеологией не связал бы никогда.

b) Н. В. Курмашев признает, что ни одному из советских авторов не удалось создать сколько-нибудь законченной концепции воли как правового феномена, а приводимые ими замечания и высказывания в этом направлении носят случайный характер^[10]. Но можно ли, в таком случае, опираясь на подобные замечания, возводить на них хотя бы какую-то целостную концепцию? Не уверены. Да и правильность авторской трактовки некоторых из приведенных им высказываний вызывает, мягко говоря, сомнения. Таково, в частности, используемое им известное замечание М. М. Агаркова о том, что правоотношение «не прекращается от того, что участники его спят, о нем не думают или даже не знают о нем»^[11]. Сам по себе этот тезис никаких возражений не вызывает, но разве он подрывает позиции психологической концепции воли? Ничуть; чтобы это случилось Н. В. Курмашеву сперва нужно было бы доказать, что правоотношения возникают исключительно по воле их участников. Ошибочность подобного тезиса, однако, слишком очевидна, чтобы всерьез его критиковать.

c) Говоря об институтах, с конструкциями которых психологическая концепция воли якобы не вполне совмещается, Н. В. Курмашев воспроизводит ряд общеизвестных заблуждений, коренящихся главным образом в несообразностях методологического свойства.

Например, широко известна оценка психологической составляющей дееспособности как весьма условной и приблизительной. Действительно, вряд ли закон (который по сути своей представляет общее правило — равную мерку неравных лиц и отношений) способен учесть индивидуальность каждого конкретного физического лица: кто-то до самой старости может не приобрести ни знаний, ни зрелости, достаточных для полноценного ведения гражданской жизни, а кто-то и в 10 лет сумеет продемонстрировать завидную опытность и сметку. Все это верно, только при чем здесь воля? Тот же В. А. Ойгензихт ясно и совершенно правильно написал, что «установление в законе конкретного возраста частичной и полной дееспособности… отнюдь не означает, что именно с этого возраста возникает волеспособностъ лица… Этот возраст определяет, с одной стороны, возможность применения ответственности, а с другой — возможность выражать свою волю, вступая в правоотношения»¹. Наличие воли и способность к совершению действий, по внешним признакам похожим на выражение воли, — это явно не одно и то же. Если институт дееспособности что-то и иллюстрирует, то только неосновательность признания юридического значения за психологической волей лица во всяком случае совершения действий, похожих на выражение воли.

С институтом представительства Н. В. Курмашев поступает, мягко говоря, предвзято, а именно — отталкивается от взгляда, согласно которому для оценки действительности сделок, совершенных через представителя, необходимо всякий раз принимать во внимание волю не только представляемого, но и представителя. Именно это воззрение и оставляет ему необходимое «пространство» для критики. Стоит, однако, только лишь согласиться с тем (вполне очевидным, на наш взгляд) утверждением, что воля представляемого если и имеет какое-то юридическое значение, то далеко не как общее правило, как все становится на свои места.

Об остальных примерах, приводимых Н. В. Курмашевым, много говорить не приходится. Тезис о том, что «правовое значение имеет не все содержание воли, относящееся к сделке, а лишь какие-то его части»^[12][13] (абсолютно верное), на самом деле не доказывает ровным счетом ничего — ни истинности психологической концепции воли, ни ее ложности. Оно лишь иллюстрирует, что не всякий содержательный элемент воли имеет юридическое значение; не имеют такового, например, мотивы сделки. Пример с институтом кабальной сделки доказывает лишь неправильность ее расхожей литературной трактовки как сделки с пороками воли, т. е. совсем иной тезис, нежели тот, что пытается обосновать автор¹. Причислять же к аргументам в пользу «правовой концепции воли» тот факт, что расхождение между волей и ее изъявлением участника кабальной сделки отнюдь не всегда «замечается» правом, — значит пренебрегать предостережением Д. Д. Гримма о недопустимости смешения вопроса о несоответствии воли и волеизъявления с вопросом о том, когда такое несоответствие имеет юридическое значение^[14][15].

d) Отдельно следует сказать об институте воли юридического лица. По мнению Н. В. Курмашева, он также иллюстрирует несостоятельность психологической концепции воли. На первый взгляд, действительно, как бы ни трактовалась воля — как особый ли психический процесс, одна ли из его сторон или одно из свойств психики — совершенно очевидно, что ничего подобного не может быть присуще юридическому лицу — образованию, лишенному психики. В совокупности с представлением о вине понятие о воле юридического лица было камнем преткновения цивилистики советской и продолжает волновать умы современных ученых. Но так ли все страшно и неразрешимо, как кажется на первый взгляд? Самое поверхностное ознакомление с литературой вопроса позволяет выявить следующую общую для всех источников черту: вопросы о воле и вине юридических лиц никем (подчеркиваем это: никем) из их исследователей не связываются с проблемой теоретического объяснения сущности юридического лица. А между тем связь эта настолько крепка и непосредственна, что остается только удивляться, как вообще до сих пор ее удавалось не замечать. Не вдаваясь подробно в проблему сущности юридического лица мы полагаем, что сказать о ней здесь все же кое-что нужно.

Ставить и обсуждать вопрос о воле и вине юридических лиц возможно только в рамках реалистического объяснения сущности юридического лица. Говорить о воле и вине юридического лица, объясняемого с позиций той или другой теории фиктивного направления, возможно в точно таком же смысле, в каком мы говорим о его имуществе, правах, обязанностях и т. д. Юридическое лицо-фикция является лишь точкой приражения (т. е. приурочения или прикрепления) прав, обязанностей, имущества, доходов, воли и вины, в действительности принадлежащих другим лицам; оно — инструмент воплощения в жизнь, проводник чужой воли и носитель чужой вины. Чьей? — руководителя ли, работников ли, учредителей — это следующий уровень проблемы, трактующий о так называемом субстрате юридического лица и для нас непосредственного интереса не представляющий. Здесь важно сказать о другом: если и можно говорить о каких-то традициях советской и российской цивилистики, то одной из закономерностей, которая могла бы претендовать на такую роль, является объяснение сущности юридического лица с позиций теорий именно фиктивного направления. Самый вопрос о сущности юридического лица советские и современные российские цивилисты формулируют следующим образом: кто (или даже что) стоит за юридическим лицом-госорганом (в частности, государственным предприятием или учреждением), чью волю это «лицо» выражает? — волю ли государства (С. И. Аскназий), трудового коллектива (А. В. Венедиктов), руководителя (Ю. К. Толстой), предназначенного служению определенным целям имущества (Е. А. Суханов) и т. д. Апогеем такого подхода стали взгляды О. А. Красавчикова, объявившего юридическое лицо носителем и выразителем воли, являющейся продуктом неких «социальных связей» (каких именно — это вопрос, в каждом конкретном случае индивидуальный) и Б. И. Путинского, не усматривавшего в юридическом лице ничего другого, кроме правового средства кумуляции и выражения вовне чьей-то воли, чьих-то потребностей и интересов (чьих? — вопрос второстепенный).

Как видим, самая постановка вопроса о сущности юридического лица свидетельствует о том, что обсуждающими его учеными заранее отдано предпочтение фиктивному направлению в объяснении сущности юридического лица. Примечательно, что даже те ученые, которые позиционируют себя в качестве сторонников той или другой реалистической теории в действительности оказываются приверженцами теории фикции, элементарно путающими вопрос о сущности юридического лица с вопросом о его субстрате. То, что исследователь занялся поиском субстрата юридического лица, еще не означает, что перед нами приверженец реалистической теории. Субстрат у юридического лица есть при любом объяснении — иначе останется неясным, как и чем юридическое лицо будет проявлять себя в реальной жизни, в фактических отношениях, об участии в которых нередко забывают. Важно, стало быть, не наличие субстрата, а его функциональное соотношение с юридическим лицом. Если юридическое лицо «хочет» и делает то, чего «хочет» и делает субстрат, если действия юридического лица — это действия субстрата, если его потребности, интересы, воля и вина — это воля и вина субстрата, то перед нами, как ни крути будет теория фикции. Если же юридическое лицо обладает своими собственными самостоятельными потребностями, интересами, волей и виной, не совпадающими с потребностями, интересами, волей и виной субстрата, если субстрат является не «подкладкой» юридического лица, а, напротив, носителем и выразителем его автономной свободной воли — вот только тогда перед нами и будет реалистическая теория. Образно говоря, если субстрат стоит «за юридическим лицом», является его «подкладкой» — то перед нами теория фикции; если же юридическое лицо располагается за субстратом, само будучи «подложкой» этого субстрата — теория реалистического направления.

Сказанное позволяет видеть, что в традиционной для отечественной цивилистики постановке проблемы воли юридического лица заложено глубинное внутреннее противоречие: с одной стороны, юридическое лицо рассматривается как фикция, с другой — проблема воли формулируется так, будто феномен юридического лица получает реалистическое объяснение. Нужно выбрать что-то одно. Существующая российская литература по проблеме сущности юридического лица, сама современная ситуация (правопорядок), а косвенно и некоторые положения действующего законодательства, не оставляют сомнений: выбрана теория фикции. В таком случае проблема воли юридического лица попросту испаряется, ибо не находит почвы для постановки и обсуждения.

Резюме к пункту 10 части III. — Итоговым выводам Н. В. Курмашева нельзя не отдать должное, ибо большинство их резко дисгармонируют с содержанием всей статьи надлежащей умеренностью и строгой логикой.

«Основная причина непригодности для целей гражданского права психологического понятия „воля“ заключается в том, что оно носит сугубо субъективный характер, что делает его недоступным для непосредственного восприятия человеком»¹, — пишет он. Верно. Но что это означает? Только то, что право не может, а, стало быть, по общему правилу и не должно считаться с волей (психическим процессом), не должно придавать ей юридического значения иначе, как в тех случаях и постольку, когда и поскольку содержание воли нашло себе внешнее выражение (волеизъявление). Вывод этот вполне традиционен (к нему приходили и с ним солидаризировались, как минимум, О. А. Красавчиков, И. Б. Новицкий, Н. В. Рабинович, В. П. Шахматов и др.) и уж, конечно, не свидетельствует ни о «непригодности» (несовместимости, несоответствии) психологической концепции воли, ни о существовании какой-то особой воли правовой.

Воля, понимаемая как психический процесс или психологическое состояние, «не является элементом правовой конструкции сделки»^[16][17] — верно. Но это означает лишь неправильность традиционного взгляда на волю или на соответствие воле волеизъявления как условия действительности сделки — только и всего! На последнем тезисе, однако, Н. В. Курмашев не настаивает, отчего вновь впадает в противоречие с самим собой:

«„Воля“ как элемент правовой конструкции сделки и психологическая категория „воля“… не являются тождественными… Только понимание воли как правового понятия жизнеспособно с точки зрения теоретического осмысления юридической сделки»^[18] и т. д. Стоп, стоп, стоп! А разве Н. В. Курмашев только что не доказал, что воля не является элементом правовой конструкции сделки? А если доказал, то почему вдруг возобновил рассуждения о воле-элементе? Ответ прост: Н. В. Курмашев разгромил вовсе не психологическое понятие воли, а взгляд, согласно которому воля (сама ли, или в связи с ее выражением вовне) имеет какое-то значение для действительности сделки, чего, однако, сам не заметил и продолжил руководствоваться этим взглядом.

Напрасно.

По крайней мере, к собственным рассуждениям следует относиться более внимательно.

Текст печатается по изданию:

Сделки: проблемы теории и практики: сб. ст. / отв. ред. М. А. Рожкова. М., 2008. С. 5—118.

• [1] В полном согласии с такой постановкой вопроса находится предлагаемое В. А. Ойгензихтом понятие о дееспособности как о возможности (с одной стороны, для частного лица) выражать свою (частную) волю, а с другой — о возможности (с другой стороны, для третьих лиц) рассчитывать на то, что если кто-то воспользовался такойвозможностью, то его можно рассматривать в качестве дееспособного (а, стало быть, и волеспособного) лица.
• [2] См., например: Ковалев О. А. Аспекты изучения института сделки в теории гражданского права. М., 2001; Он же. Понятие сделки и некоторые вопросы ее недействительности по гражданскому праву России. М., 2001 (брошюрки, не только не имеющиеникакой научной, но и познавательной ценности); Кашанин А. В. Кауза сделки в гражданском праве: дис. … канд. юрид. наук. М., 2002 (интересное высоко профессиональное исследование, к сожалению посвященное узкоспециальному вопросу и потомузатрагивающее общие положения о сделке только вскользь); Мельников В. С. Теоретические проблемы правового регулирования сделок (по современному гражданскомузаконодательству РФ): дисс… д-ра юрид. наук. М., 2003 (образчик словоблудия); Егоров Ю. П. Правовой режим сделок как средств индивидуального гражданско-правовогорегулирования: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 2004 (то же); Денисе-вич Е. М. Основы учения об односторонних сделках в гражданском праве. Екатеринбург, 2005 (интересно, но ничего научно ценного); Сенина Ю. Л. Категория воли в гражданском праве России (в аспекте гражданско-правовой сделки): Дисс… канд. юрид. наук. Томск, 2006 (повторение от собственного имени общеизвестных истин под соусом"коренного изменения законодательства" и «возрастания значения волевого элемента"(С. 4)).
• [3] Лучшие из современных монографий, касающиеся исследуемой проблематики: Гутников О. В. Недействительные сделки в гражданском праве: теория и практика оспаривания. М., 2003; Матвеев И. В. Правовая природа недействительных сделок. М., 2004;Тузов Д. О. Иски, связанные с недействительностью сделок: теоретический очерк. Томск, 1998; Он же. Общие учения теории недействительных сделок и проблемы их восприятия в российской доктрине, законодательстве и судебной практике: автореф. дис. …д-ра юрид. наук. Томск, 2006; Он же. Концепция несуществования в теории юридическойсделки. Томск, 2006; Он же. Ничтожность и оспоримость юридической сделки: Пандект-ное учение и современное право. М., 2006; Он же. Реституция при недействительностисделок и защита добросовестного приобретателя в российском гражданском праве. М., 2007. — См. также диссертации Е. Э. Килиной, Н. Д. Шестаковой (2001), О. А. Ковалева, Н. А. Мамедкеримовой, И. В. Матвеева (2002), М. А. Блиновой, В. Г. Голышева, Д. И. Мындри, О. Ю. Савельевой (2003), О. Н. Алексеевой, А. В. Зарубина, А. А. Киселева,
• [4] Е. В. Мордасова, И. Ю. Павловой, С. Н. Смолькова (2004), В. А. Кияшко, Е. А. Коломиец, С. Д. Мигранова, Е. С. Утехиной, А. В. Черярина (2005), Г. С. Васильева, И. А. Данилова, А. А. Киселева, Ф. Р. Салаватова, С. А. Черняковой (2006).
• [5] Белов В. А. Сделки и недействительные сделки: проблемы понятий и их соотношения // Законодательство. 2006. № 10. С. 20.
• [6] Курмашев Н. В. Учение о воле в юридической сделке в советской и современнойроссийской цивилистической науке // Вестник гражданского права. 2007. № 1. С. 69.
• [7] См.: Там же. С. 70—72.
• [8] См.: Там же. С. 73—77.
• [9] Там же. С. 72.
• [10] См.: Там же. С. 72.
• [11] Цитируется там же, на С. 71. Примечательно, что эту же цитату использовал в своевремя И. Б. Новицкий (см. стр. 19—20 его монографии «Сделки»), но, спрашивается, длячего? Неужели для той же цели, что и Н. В. Курмашев — доказать непсихологическуюприроду понятия воли? Ничуть! — только лишь для того, чтобы продемонстрировать, как было бы опасно связывать правовые последствия с одними только психологическими феноменами. Как мы помним, от этой крайности предостерегал еще Д. Д. Гримм.
• [12] Ойгензихт В. А. Указ. соч. С. 105.
• [13] Там же. С. 77.
• [14] Там же. С. 78—79.
• [15] То же можно сказать и об иных случаях признания сделок недействительными (Там же. С. 79), а также о нормах закона, ограничивающих возможность выяснениядействительной воли сторон при толковании договора (Там же. С. 79—80).
• [16] Там же. С. 80.
• [17] Там же. С. 82, 83.
• [18] Там же. С. 83.