Ценность подлинного права

Само понятие «естественное право» уже говорит о том, что классические юснатуралисты воспринимали право в качестве естественной, очевидной социальной ценности, которая по определению является первичной, универсальной, объективной и стоит безусловно выше других социальных регуляторов. Классическому юснатурализму свойствен правовой идеализм, ставящий акцент на самостоятельной, собственной ценности права. Представители исторической школы самым подлинным проявлением народного духа считали обычаи, традиции, нравы — подлинное право является лишь выразителем традиционных ценностей общего убеждения народа: здесь акцент делается уже на служебной роли, сугубо инструментальной ценности права. «В романтической философии право выступает как некое органическое существо, тесно связанное с другими органическими же сущностями: языком, культурой, мифологией, поэзией, соединенное с ними в рамках одной национальности. /…/ Право — продукт нации и ее неотъемлемая часть, функция общественного организма», — отмечает И. А. Исаев^[1].

Основные идеи естественно-правовой школы XVII—XVIII вв. основываются на вере в безграничные возможности переустройства общественнои и государственной систем через закрепление естественно-правовых нормативов в позитивном праве государства. Именно для представителей классического юснатурализма подлинное право сводится к «системе интеллектуальных представлений, образующейся в соответствии с присущими ей принципами и совершенно независимой от явлений социологического или исторического порядка»¹. Естественное право, как «дар» совершенной и разумной природы человеку, абсолютизируется: оно является конечным и безусловным основанием всей системы социального регулирования; естественное право не зависит ни от морали, ни от религии, ни от традиций нации, оно по определению «над-социально» и «вырастает» из самого себя, являясь совершенно самодостаточным; система норм позитивного права — есть лишь дедуктивное развитие естественно-правовых принципов. Именно поэтому, по мнению многих юснатуралистов Нового времени, достаточно создать и ввести в официальное действие «кодекс природы», который, не имея под собой никаких исторических оснований, способен «сам по себе» в корне преобразовать и общественную мораль, и государственный механизм, и традиции той или иной нации.

Всеобщая кодификация права движима желанием реализовать самодостаточное совершенство естественного права. Познанные просвещенным человеческим разумом идеи естественного права, по мнению представителей классического юснатурализма, способны не только быть актуализированными человеческим волеизъявлением (революционное воплощение норм естественного права в законодательстве государства), но и в корне преобразовать социокультурную действительность, от которой такие, фундируемые в разуме, идеи никоим образом не зависят. Таким образом, естественно-правовой стандарт должного имеет ценность сам по себе и не нуждается в историко-культурных обоснованиях^[2][3]; и потому мир юридического в восприятии классического юснатурализма фактически раздваивается: не имеющая никакой ценности «плоскость» сущего — сословного позитивного права, и безусловно подлинная «плоскость» должного — естественного права, которые нигде не пересекаются.

«От первоначальной преданности авторитетам разум переходит к радикальному отрицанию всего данного, всего, что кажется ему непонятным и неразумным. Так было в Греции в эпоху софистов. То же повторяется в новое время, в эпоху просвещения. Сомневаясь во всем, разум первоначально не сомневается в самом себе и своем сомнении. Критикуя все, разум обнаруживает стремление к безапелляционному догматизму в своих критических суждениях. /…/ Если рационализм отрицает все историческое, не находя в нем соответствия со своими принципами, то этим самым он обнаруживает внутреннее бессилие и бессодержательность этих принципов. Чтобы обладать жизненным значением, они должны иметь корни в действительности и хотя бы частично проявиться в истории. Безусловным отрицанием всего исторического рационализм проявляет лишь собственную неспособность открыть в историческом процессе присутствие разумных начал и понять то, что не подходит под его абстрактные категории. /…/Жизнеспособные исторические начала могут отвергаться лишь поверхностным размышлением; более глубокое исследование обнаруживает их разумную необходимость. Это свидетельствует обыкновенно о подъеме рационалистической мысли на высшую ступень»¹.

Отрицание существующей социальной действительности и действующих правовых норм также во многом объясняется кардинальными расхождениями между либерально-индивидуалистическими ценностями сторонников школы естественного права и традиционно-религиозными ценностями, заложенными в действовавшее сословное право Европы средневековой культурной традицией, начавшейся формироваться, уже в «темные века».

Справедливо указание П. И. Новгородцева о том, что «естественное право представляет собою протест целостного и живого нравственного сознания против абстрактных постановлений закона. Являясь результатом обособления права от общей нравственной субстанции, оно означает собою стремление сохранить первоначальную связь между нравственностью и правом. /…/ Если историзм знаменует собой преклонение перед историей, то рационализм как логическое орудие естественного права включает в себя идею критики над ней, это есть протест личного нравственного сознания против отживших свой век установлений»^[4][5]. «Образ должного приходит с новыми идеологиями, направлениями социальной философии и теориями на почве критического восприятия действительности, глубокого разочарования фактическим положением дел. Должное является для того, чтобы по-новому связать факты, перевести их в иную плоскость отношений, оно возникает на гребне благих желаний и стремления к лучшему будущему, из романтической мечты принести счастье человечеству. При помощи связки „сущее и должное“ решаются проблемы, лежащие между настоящим и будущим»¹.

Вся социальная действительность настоящего представала в глазах приверженцев естественного права многовековым и глубочайшим уклонением от единственно разумных требований человеческой природы. «Темное средневековье» для просветителей — это, прежде всего, раболепское, абсолютно некритичное отношение к социальной традиции^[6][7], отождествление партикулярных иррациональных обычаев с «естеством» человека, отсутствие аналитических способностей^[8], не обоснованное рациональными аргументами схоластическое преклонение перед религиозными авторитетами. Природа для просветителей-юснатуралистов совершенна и универсальна, поскольку создана механиком-Богом (деизм), и не может не быть справедливой в своем стремлении к общегражданскому равенству, индивидуальной свободе, рационально устроенному обществу. Социальное же, созданное человеческим взаимодействием, по определению вторично и представляет собой лишь развитие природного, и потому законы человеческой природы должны стать законами социальной действительности. Природа — абсолютно гармоничный, слаженный рациональный механизм, который способен быть полностью познанным просвещенным человеческим разумом, поэтому рациональные идеи естественного права не могут проверяться наличной социальной действительностью, ибо качественно выше ее, прежде всего, по источнику создания.

Тем самым был поставлен крест на и без того мизерной вероятности эмпирической проверки умозрительно постигнутых норм естественного права, на попытке проведения кросскультурных сравнительных исследований, которые уже в то время в значительной мере были развиты в просветительской «теории среды» Ш.-Л. Монтескьё, и могли бы помочь классикам юснатурализма в осознании социокультурной и исторической обусловленности «открытых» их разумом нормативов «человеческой природы»¹. Поэтому вполне справедлива критика представлений классических юснатуралистов, высказанная В. М. Хвостовым: «Право, не отвечающее запросам жизни или не соответствующее культурному уровню народа, было бы правом мертвым; такие нормы, хотя бы создание их вызывалось самыми идеальными и высокими побуждениями законодателя, не могли бы с успехом применяться на практике. В игнорировании этого характера права и состояла важнейшая ошибка школы естественного права, которая господствовала в юриспруденции XVII и XVIII века»^[9][10].

Если Аристотель был склонен полагать, что общечеловеческий естественный закон, «не зависящий от места», содержится во всех самобытных обычаях и формах права в качестве их «ядра» (что логически приводило к необходимости масштабных компаративистских исследований правовых систем античности), то французские и английские юристы-юснатуралисты XVII—XVIII вв., напротив, противопоставляли всеобщий рациональный естественный закон партикулярным иррациональным искусственным обычаям, что приводило к исключению исторического и кросскультурного измерений из их исследований. Справедливо указывает Е. Н. Трубецкой: «Односторонность идеализма, господствовавшего в конце восемнадцатого и в начале девятнадцатого столетия, заключается в том, что он считал возможным вывести a priori, без помощи опыта и наблюдения, целую систему права. С этим заблуждением у сторонников старого идеалистического направления связывалось ложное представление о всемогуществе человеческого разума, о возможности создать на началах разума новый порядок, который не имел бы никаких корней в историческом прошлом. Неотъемлемая заслуга историзма XIX века состоит в указании на значение элемента исторического опыта, в частности на значение опыта в развитии права и необходимость для всякого законодателя считаться с конкретными особенностями той исторической среды, в которой ему приходится действовать»^[11].

Указание ученых на то, что школа естественного права практически не повлияла на разработку традиционных вопросов юридической догматики^[12] также может быть объяснено стремлением юснатуралистов противопоставить единственно правильное, совершенное естественное право как безусловный стандарт должного праву существующему, которое, начиная с эпохи постглоссаторов (XIV в.), складывалось под влиянием догматических разработок университетских юристов, за полтысячелетия сформировавших «неодолимую многовековую традицию» (О. С. Иоффе¹), которой юснатуралисты и противопоставили подлинно научную юриспруденцию идей, философию jus naturale, не нуждавшуюся, по их мнению, ни в специально-юридических разработках правовых норм, ни в целенаправленном исследовании складывающихся в обществе правоотношений: просвещенный разум per se может указать единственно правильный путь к созданию законодательства, согласного с универсальной и неизменной природой человека и способного в кротчайшие сроки в корне преобразовать социальную действительность: les miracles de la republique. Как отмечал Г. Радбрух, «естественно-правовая доктрина рассматривает содержание идеи права вне конкретной исторической обстановки… идея права призвана стать инструментом создания социальных связей. Естественно-правовой доктрине неизвестно такое понятие, как сопротивление исторического и социального материала»^[13][14].

Таким образом, как масштабные противоречия между ценностями действующего сословного и умозрительно постигаемого естественного права, так и аксиоматичные установки мышления апологетов юснатурализма XVII—XVIII вв. не позволили им обратиться к предметному исследованию существующей социоправовой действительности, который показал бы им зависимость действующей системы социальных регуляторов от общественного сознания и исторического развития нации, выявил отсутствие в действующем праве совершенных, всегда работающих, всенепременно и для всех справедливых универсальных норм, ограниченность, неприспособленность к многообразным конфликтным ситуациям чрезмерно абстрактных требований естественного права, вскрыл бы изначальную иллюзорность попыток мгновенного и чудодейственного насаждения «сверху вниз» рационального общегражданского права, кардинально отличающегося от действовавшего столетиями средневекового сословного права. Как точно отмечает А. Э. Черноков: «„Век разума“ не смог уловить простого положения вещей: человек тысячами нитей связан со своим прошлым, он „включен“ в ментальный круг своей социальной или профессиональной группы и изменить мировоззрение и мироощущение невозможно при помощи самых разумных и правильных законов»¹.

Представители исторической школы права, напротив, исходили из убеждения, что действительно существующее право обусловлено историей и культурой определенной нации. «Исторически данное господствует над нами… всякая эпоха должна признавать нечто исторически данное, которое в одно и то же время необходимо и свободно: необходимо, поскольку оно независимо от особенного произвола настоящего времени, свободно, потому что оно не вышло из чужого произвола (например, из веления господина своим рабам), но добыто из высшей природы народа, как непрестанно становящегося и развивающегося целого»^[15][16]. Исторически необходимое право не может «стоять выше» социокультурной действительности, и, тем более, претендовать на ее кардинальное преобразование исключительно на рационально-идейной основе. Как указывал С. А. Муромцев: «Отрицательное отношение к существующему порядку вещей, пропитавшее собой политическую философию естественного права и поставившее действительность вразрез с требованиями разума, заменилось положительным отношением. Его водворение в науке привело к изучению истории с новыми целями»^[17]. Ученый связывает громадный авторитет немецкой исторической школы с тем, что она сумела примирить юриспруденцию с действительностью, легитимировала политико-правовое status quo, вера в разумность которого была серьезно подорвана классическим юснатурализмом, вследствие чего юриспруденция полностью разочаровалась в результатах предшествующей правовой жизни и сформировался губительный разрыв между теорией и практикой^[18].

Подлинное право народа, по мнению основоположников исторической школы, не может быть окончательно отграничено от других форм выражения «народного духа» — языка, традиций, учреждений. Именно стремление юснатуралистов классической школы формализовать «естественное право», навязать ему человеческую целесообразность, разложить на элементы, вырвав из органического, живого, природного контекста, явилось, по мнению «истористов», фатальной ошибкой рационалистической естественно-правовой философии, поскольку при таком подходе начисто игнорируется историко-культурное измерение, неразрывная преемственность «живой плоти» права — его бесчисленные связи с другими проявлениями народного духа^[19]. Обычное право, согласно корифеям исторической юриспруденции, развивается единственно в органической взаимосвязи со всеми проявлениями общего сознания нации и только в этой органической целостности оно является подлинным, «живым». Это означает, что в обычном «праве», чтобы оно было настоящим и реально действенным, должны быть воедино слиты и нравственные, и религиозные, и бытовые, и политические, и собственно юридические моменты: подлинное обычное право народа, в восприятии сторонников исторической школы, слитно, неотдифференцировано. Поэтому у юридических правил поведения, взятых в отрыве от всех иных форм проявления народного духа, нет собственной самоценности, подлинное право не способно быть окончательно формализовано, оно не абсолютизируется, а выполняет служебную по отношению к духу и культуре общества роль, является неотъемлемой функциональной частью целостного механизма социальной регуляции. Поэтому есть основания утверждать, что для сторонников исторической школы не стояло вопроса о месте права в системе социальных норм (морали, религии, обычаев, политических норм и др.).

Принимая во внимание социокультурную обусловленность права в понимании «истористов», невозможность его полного «отвлечения» от реальности народной жизни, следует указать, что постулирование единственного источника права в лице самобытного «народного духа» и указание на юридическое сообщество как выразителя народного права на языке юриспруденции историческая школа не отрицает и собственную ценность права как важного института, через который выражается «народный дух». Будучи неразрывно связанным с иными социальными регуляторами, институтами «народного духа» в единую народную традицию, вместе с тем право in se представляет собой органично развивающуюся систему¹. «Самое свойство права, состоящее в том, что отдельные его положения смыкаются в одно органическое целое и являются членами последнего, лежит уже в его природе, в его разумности», — писал Г. Ф. Пухта^[20][21].

Подводя итог данному аспекту сравнительного анализа можно отметить, что школа естественного права воспринимала право как абсолютную, замкнутую на себя самоценность, в то время как представители исторической школы видели право относительной (инструментальной/функциональной) ценностью, подчиненной духу, историческому развитию определенного народа.

• [1] Исаев И. A. Politica Hermetica: скрытые аспекты власти. М., 2003. С. 452.
• [2] Бержелъ Ж.-Л. Общая теория права. М., 2000. С. 35.
• [3] Ср. с причинно-следственной «цепочкой», выстраиваемой Н. М. Коркуновым: «Разосвободившись в построении этического учения от поклонения авторитету церкви, представители новой школы естественного права признали полную свободу исследования, не только приводящую их к полному отрицанию всякого внешнего авторитета в деленауки, но и проводимой до крайности, до отрицания необходимости считаться с темматериалом, какой представляет историческая действительность. Поэтому предметомфилософского изучения права признается не действующее, положительное право, представляющееся продуктом постепенного исторического развития, а противополагаемоеему естественное право, как право абсолютное, неизменное, вечное, подобное законамприроды. Это естественное право основывается на естестве, природе человека, из тогоже источника и познается». Коркунов Н. М. История философии права: пособие к лекциям. СПб., 1915. С. 134.
• [4] Новгородцев П. И. Историческая школа юристов. СПб., 1999. С. 19.
• [5] Там же. С. 18, 20.
• [6] Мальцев Г. В. Социальные основания права. М., 2007. С. 761—762.
• [7] Ср.: «В XVIII веке практический рационализм пошел еще дальше в своем радикальном отвращении к прошлому и его изучению. Там, где мы теперь говорим „история“, рационалисты XVIII века говорили „злоупотребления“ Qes abus). И они не тольконедоумевали, но даже негодовали по поводу того, что историки бескорыстно и дажес любовью изучают прошлое, этот ряд ошибок, заблуждений, узурпаций и предательств. Забыть историю, порвать тяжелую цепь, связывающую нас с прошлыми устремить все силы на создание лучшего, разумного, рационального и планомерногобудущего — таково, казалось им, единственно достойное века Просвещения отношение к истории». Спекторский Е. В. Проблема социальной физики в XVII столетии. Т. II.СПб., 2006. С. 479.
• [8] Ср.: «Просветительский термин „темное средневековье“ относится именно к тому, что знание в это время (в средние века) имело признак предельных обобщений, религиозных сентенций — схоластика обобщала, а не различала, тогда как в эпоху Просвещения суждению о целом должно было предшествовать различение целого на ясные егосоставные части, т. е. в первую очередь должен быть проведен анализ». Царьков И. И. Указ. соч. С. 81.
• [9] Ф. В. Тарановский справедливо указывает, что определения моральной природычеловека черпались представителями школы естественного права «из конкретногосодержания общественной идеологии, слагавшейся под влиянием условий времени, места и социальной среды». Тарановский Ф. В. Указ. соч. С. 213.
• [10] Хвостов В. М. Общая теория права. Элементарный очерк. М., 2010. С. 79.
• [11] Трубецкой Е. Н. Энциклопедия права. СПб., 1998. С. 87.
• [12] См.: Иоффе О. С. Цивилистическая доктрина промышленного капитализма //Избранные труды по гражданскому праву. М., 2000. С. 71; Давид R, Жоффре-Спинози К.Указ. соч. С. 38—39; Тихонравов Ю. В. Указ. соч. С. 99; Бержелъ Ж.-Л. Общая теорияправа. М., 2000. С. 45; Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства: учебник длявузов. М., 2002. С. 385; Тарасов Н. Н. Указ. соч. С. 111, 114.
• [13] Иоффе О. С. Цивилистическая доктрина промышленного капитализма. С. 66. Показателен в этом плане комментарий выдающегося мыслителя О. Шпенглера, который, как известно, по своим воззрениям на сущность и функции права стоял ближе к социологическому направлению: «Все понимают теперь цель действующего права, однаконикто не в состоянии ничего поделать с роковым наследием готики, с тем, что ученоесословие рассматривает создание „прирожденного права“ в качестве своей привилегии». Шпенглер О. Закат Европы. В 2 т. Т. 2. М., 2004. С. 81.
• [14] Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 103.
• [15] Черноков А. Э. Антрополого-юридические проблемы российского правопонима-ния // Социальная антропология права современного общества. Под ред. И. Л. Чест-нова. СПб., 2006. С. 188.
• [16] Тарановский Ф. В. Указ. соч. С. 311.
• [17] Муромцев С. А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции. М., 1886.С. 2.
• [18] Там же. С. 2—3.
• [19] См.: Исаев И. A. Politica Hermetica: скрытые аспекты власти. М., 2003. С. 459.
• [20] Ср.: «Право определенного народа, связывая своими правилами органически необходимые социально-правовые институты, представляет широкую совокупность принципов и норм, которые тесно связаны друг с другом и которые невозможно вырватьиз традиции (в том числе чтобы перенести в другое „право“ или, напротив, заменитьих чем-то случайно заимствованным)». Омельченко О. А. История политических и правовых учений (История учений о государстве и праве): учебник для вузов. М., 2006.С. 439.
• [21] Пухта Г. Ф. Энциклопедия права. Ярославль, 1872. С. 38. Именно восприятие"истористами" права как органически развивающегося и внутренне системного феномена дало основания Г. Дж. Берману считать их идейными предшественниками канонистов XII столетия. См.: Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования.М., 1998. С. 142, 198, 572.