«Правовые» исследования Аристотеля

Собственно юридическое мышление формируется в античной культуре (Древняя Греция, Рим), когда складывается судопроизводство и решение вопроса о санкциях опосредуется выслушиванием сторон и свидетелей и изучением обстоятельств дела. Излагая и уясняя обстоятельства дела, стороны, свидетели и судьи строили рассуждения на идеальных объектах, причем отсутствие правил, регулирующих эти рассуждения, а также определенного видения действительности приводили к судебным ошибкам и несправедливости.

Обращение к рассуждениям было вызвано тем, что в этот период складывается мышление, поэтому рассуждения постепенно становятся нормой. Определенное значение сыграла также эффективность споров и доказательств, опирающихся на рассуждения: хорошо владеющие рассуждениями софисты за деньги предлагали свои услуги клиентам в суде, готовые доказать что угодно: и за, и против, и нечто одно и прямо противоположное. В результате стороны в суде обвиняли друг друга в искажении положения дел, в том, что противоположная сторона лжет, а судья поступает (решает дело) несправедливо (см. например, «Апологию Сократа», где великий мыслитель античности начинает свою речь против обвинителей, утверждая, что последние лгут, а от Сократа суд услышит только правду). Ценились те судьи, которые слыли справедливыми. «Потому-то, — пишет Аристотель, — люди, когда спорят о чем-либо, прибегают к судье, идти в суд значит обратиться к справедливости, ибо судья желает быть как бы олицетворенною справедливостью; к тому же люди ищут беспристрастного судью, и кое-где судей называют „посредниками“, чтоб этим обозначить, что люди, достигнув справедливого решения, станут держаться середины» [90, с. 89—90].

Здесь важно обратить внимание на два обстоятельства: ведя рассуждение, можно было доказать все, что было угодно заинтересованной стороне (например, как Зенон, что движение не существует), и второе — способ разрешить эту проблему видели в обращении к посреднику, который, не будучи заинтересованным в том или ином разрешении дела, одновременно был бы и справедливым. То есть выход искали в этической плоскости (говоря в данном случае об этике, мы не имеем в виду современное ее понимание; то, что мы сегодня переводим словом «этика», для античного сознания означало область рассуждений о благе, наслаждении, блаженстве, справедливости и т. д.). Именно поэтому Аристотель, во-первых, пытается нормировать область рассуждений, чтобы стало невозможным доказывать что угодно против существа дела и реальных обстоятельств, во-вторых, обсуждает понятие справедливость, как задающее тот род бытия (то «начало»), которое характеризует мышление в области рассуждений в суде. При этом центральным понятием, которое им обсуждалось, было понятие справедливости, поскольку считалось, что, только будучи справедливым, судья («посредник» в споре) принимает правильное решение.

Что же Аристотель понимает, говоря о справедливости? И «следование закону», и «середину ущерба и выгоды». «Несправедливым, — пишет Аристотель, — называют как нарушающего закон, так и берущего лишнее с других, и человека не равно относящегося к другим людям… Если человек, преступающий законы, несправедлив, а держащийся законов — справедлив, то ясно, что все, установленное законом, в известном смысле справедливо» [90, с. 83—84]. Тем не менее Аристотель в «Никомаховой этике» бьется над вопросом, как определить, что такое справедливое действие (решение) независимо от его законности. Дело в том, что в Древней Греции законов было относительно мало, они были несовершенны, следовали им не всегда, поэтому Аристотель старался решить вопрос прежде всего в плоскости мышления, создавая для него особую норму — этическую. Определив справедливое как «средину ущерба и выгоды, ограничивающую произвол», как «равное отношение» в суде, Аристотель вроде бы решил задачу, причем в этическом плане. Во всяком случае он и его последователи так думали. Однако что такое ущерб или выгода и как определить нечто среднее между ними? Разве эти представления сами не допускают разные толкования? Пока оставим эти вопросы без ответа и посмотрим, что еще сделал Аристотель.

На основе понятия справедливости Аристотель обсуждает и ряд других, в частности, понятие «преступление». «Преступление и справедливый образ действия определяются понятием произвольного и непроизвольного: когда преступление произвольно, его хулят, и в силу произвольности именно оно и есть преступление; следовательно, нечто может быть несправедливым, не будучи еще преступлением, а именно, если отсутствует произвольность. Произвольным же я называю, как уже ранее сказано, — продолжает Аристотель, — то действие, которое находится во власти человека и которое он совершает сознательно, не будучи в неведении ни относительно лица, ни средств, ни цели…» [90, с. 97].

Другой важный момент, отмеченный Аристотелем, — необходимость создания новых законов в ситуации, когда законы в силу общности своего строения, касательно частных случаев, не покрывают всех частных случаев. «Итак, — пишет Аристотель, — если закон есть общее положение, а частный случай не подходит под общее положение, то, говоря безусловно, правильно поступит тот, кто исправит пробел, оставленный законодателем…» [90, с. 103]. От этого совета Аристотеля, как известно, пошли сложные проблемы. Что значит «частный случай не подходит под общее положение» (закон)? Все зависит от искусства толкования или интерпретации. Многое зависит и от характера самого общего положения: одни законы достаточно конкретны или содержат в дополнение к себе более конкретные «вторичные правовые нормы», другие законы весьма абстрактны и действительно общи, причем или по природе или по замыслу. Рене Давид, в частности, отмечает, что в европейской традиции законы — «это не более чем ядро, вокруг которых вращаются вторичные правовые нормы… повсюду граница между правом и фактом весьма искусственна, и трудно сказать, в какой мере решение сложного вопроса основывается на оценке данного дела и в какой — на толковании правовой нормы» [21, с. 102]. Далее Рене Давид специально обсуждает вопрос о том, что в современном демократическом государстве сам характер законов (в силу необходимости при их создании удовлетворения противоположных требований) не позволяет непосредственно применять многие из них к конкретным обстоятельствам. «Законодатель, — пишет он, — употребив формулы без уточнения, тем самым дал полномочие на „свободный дополнительный поиск в рамках закона (inter legem). Этот свободный поиск требует от судей самостоятельных ценностных суждений, которые не могут быть выведены из позитивного права… Кроме того, намерения законодателя — это по большей части сфера гадания; особенно сложно их установить в условиях современной демократии, когда закон выступает как коллективная воля, процесс формирования которой весьма сложен“» [21, с. 118—119]. Но вернемся к классической античности и Аристотелю. Что же, в конце концов, он сделал?

Во-первых, выделил область мышления и рассуждений, относящуюся к судопроизводству. Во-вторых, приступил к описанию и нормированию ее, правда, пока в этическом плане; в этой связи речь шла не о юридическом, а этическом мышлении. Однако Аристотель весьма близко подошел к сущности права: утверждая, что справедливость связана с исполнением законов и все законное в известном смысле справедливо, он задает место для права, очерчивает его смысловой каркас. Тем не менее последнего шага — сформулировать идею права — Аристотель сделать так и не смог. Весьма близко к этой идее его представление о политической справедливости, которая, как пишет Аристотель, «имеет место между людьми, принадлежащими к одному общению, и имеет целью самоудовлетворенность их, притом между людьми свободными и равными в смысле или пропорциональности или числа вообще» [90, с. 94—95]. Но только близко; здесь важна мысль Аристотеля о том, что справедливость может быть гарантирована в рамках общины, устанавливающей определенную конвенцию, договор, а также, что необходимое условие справедливости — равенство и свобода субъектов справедливости. Еще одно соображение касается характера нормирования мышления в сфере античного судопроизводства. Именно Аристотель распространил на эту область общий подход, предполагающий следование правилам логики, а также выделение истинных знаний («начал»), на основе которых в доказательстве получались все остальные знания данной области. С современной точки зрения, выделение начал рассуждения — это не что иное, как построение исходных понятий, задающих соответствующую предметную область знаний.

Аристотелевские начала, как правило, содержат в себе два важных элемента: характеристику определенных событий (объектов) и отношение, связывающее эти события. Например, рассматривая понятие «преступление», Аристотель задает такие события, как собственно «преступление», «произвольное» и «непроизвольное» действие, а также «справедливое» и «несправедливое». При этом он специально объясняет, что произвольные действия — это такие, которые «находятся во власти человека», которые последний «совершает сознательно, не будучи в неведении ни относительно лица, ни цели». Отношения между событиями Аристотель задает так: «в силу произвольности (действия) именно оно и есть преступление». Здесь можно прокомментировать два момента. Отношение, заданное понятием «преступление», в том случае, если установлены соответствующие этому понятию события, позволяет в рассуждении и доказательствах получать новое знание (утверждение), не обращаясь к анализу реальной ситуации. Другими словами, осуществлять акт мышления. Например, утверждать, что имярек такой-то совершил или не совершил преступление. Но условием этого (как видно из объяснения о том, что есть произвольное действие) является толкование (интерпретация) соответствующих событий. Можно заметить и еще одно важное обстоятельство — аристотелевские начала представляют собой обобщения (в современном языке науковедения мы бы сказали: являются идеальными объектами), они отличаются от отдельных эмпирических случаев, сконструированы в определенном языке, понимаются не как явления, а как сущности.