Введение. 
История германии с конца средних веков

Германцы и римляне

При своем вступлении в историю, приблизительно в начале нашей эры, германцы были еще варварами. Они, составляя до 20 племен, обитали между Рейном и Эльбой; на севере границей их распространения было Северное (Немецкое) море, на юге — линия от Майна, приблизительно около Ганау, до впадения Заала в Эльбу. Из этой территории, охватывающей до 2.300 квадратных миль, на каждое племя приходилось почти по сотне квадратных миль. Очень большая часть страны еще была покрыта болотами и лесами; обитатели в малой мере занимались земледелием и питались преимущественно сыром, молоком и мясом. В соответствии с таким состоянием производства средств существования население было очень редкое; на одной квадратной миле едва ли могло существовать более 250 человек. Общее число душ во всех германских племенах составляло самое большее около миллиона.

Высшая суверенная власть внутри этих племен принадлежала общему народному собранию. Так как границы территории вследствие враждебных вторжений оставались необитаемыми, то 6.000—10.000 человек, входившие в состав известного племени, в однодневный переход могли достигнуть места собрания, хотя бы оно лежало в центре территории, и хотя бы они жили около самой границы. Основу этого демократического строя составляли роды, на которые распадалось каждое отдельное племя. Роды представляли группы кровных родственников, охватывавшие до сотни семей; поэтому они назывались также сотнями. Каждый род располагал территорией в одну или в несколько квадратных миль и жил в общей деревне, имевшей вид слабо связанного и далеко разбросанного селения. При таком состоянии земледелия место поселка часто изменялось в пределах территории рода с той целью, чтобы можно было время от времени обращаться к возделыванию новой плодородной почвы. Германское право даже в позднейшие времена относило дом не к недвижимому, а к движимому имуществу. Хотя германцы уже не были номадами, однако они лишь очень слабо были связаны с землей, которая оставалась коммунистической собственностью, принадлежала совокупности рода.

В соответствии с этим организация рода была решительно демократическая, все его члены были свободные люди, обязанные каждый защищать свободу остальных, равные по своим личным правам, представлявшие братство, связанное кровными узами. Во время мира избирались старейшины родов, во время войны — предводители, но они оставались такими же рядовыми свободными членами, как все остальные. Разделение труда существовало лишь в чисто стихийно сложившейся форме: оно осуществлялось только между мужчиной и женщиной. Мужчина вел войну, занимался рыболовством и охотой, добывал сырые материалы для приготовления пищи и необходимые при этом орудия. Женщина вела домашнее хозяйство, изготовляла одежду и пишу, варила и шила. Домашнее хозяйство было общее, коммунистическое для нескольких, иногда для многих семей.

Тем не менее, если не внутри родов, то внутри племен мы находим первые следы аристократии. В самом существе всякой бюрократии лежит тенденция к превращению в наследственное сословие; сыновьям должностных лиц, отличившихся в мирное время и в особенности на войне, обыкновенно предоставлялись известные преимущества, и, если они обладали соответствующими способностями, они становились преемниками своих отцов. Таким образом, в каждом племени над массой обыкновенных рядовых свободных начали возвышаться одна или несколько семей, которые в виде долей добычи, даней, подарков и т. д. приобретали большие богатства по мерке тогдашних германцев. Это дало им возможность держать при себе дружину, — свободных людей, наиболее храбрых воинов, которые обязывались следовать за своим господином на смерть и жизнь и жили возле него, как члены его семьи. Из этих семей обыкновенно избирались «первейшие», «князья», которые в мирное время разбирали судебные дела племени, а на войне были его главными предводителями. Однако за ними отнюдь не признавалось право на эти функции: решающей инстанцией для каждого племени оставалось общее народное собрание.

Эта аристократия со своими дружинами, которые удавалось удерживать только благодаря новой и новой добыче, в свою очередь немало содействовала упрочению той склонности к насилиям и разбоям, которая характеризовала германцев, подобно другим варварским народам. Как раз их вторжения в провинции Римской империи и вызвали у римлян решение подчинить себе суровую и неприютную страну, которая сама по себе не представляла ничего привлекательного. Но все усилия римлян разбились о несломленную стихийную силу этих варваров, которые в большом изобилии располагали двумя основными источниками военной силы: во-первых, их воины отличались величайшей личной храбростью, которая закалялась жизнью среди суровой природы, в постоянной борьбе с дикими зверями и соседними племенами; во-вторых, отдельные воины обладали тактической сплоченностью, созданной коммунистическим образом жизни германцев, — благодаря тому, что род и соседи, боевые товарищи и товарищи по хозяйству ю представляли для них одно и то же. У германцев не было ничего напоминающего военную дисциплину римлян, им было совершенно чуждо понятие о солдатском подчинении. Но характер природы, среди которой они шли, внутренняя сплоченность тех каре, в которых они вели сражения, полная взаимная уверенность друг в друге, порождающая моральную силу, оказались непреодолимыми даже для легионов Рима, видавших всякие бури. В сентябрьские дни 9-го года нашего летоисчисления в страшном трехдневном сражении — битве в Тевтобургском лесу — германцы под предводительством вождя херусков Арминия уничтожили римское войско наместника Квинтилия Вара.

Чтобы отомстить за позор этого сражения и, несмотря ни на что, подчинить себе германские племена, римляне через несколько лет предприняли еще три похода, питая надежду, что они со своими огромными армиями и при несравненном превосходстве оружия все же покорят небольшой народ. Действительно, германцы не могли противостоять им в открытом бою; но, если они, употребляя превосходное выражение римского историка Тацита, уже не побеждали в сражениях, то, они, несмотря на то, все же остались непобежденными в войне. Они утомляли римские войска мелкой войной, в которой величайшую помощь оказывали им бездорожье и пустынность их стран; в конце концов римлянам пришлось отказаться от дальнейших нападений. Германцы остались свободными, — не столько потому, что для Римской империи было бы абсолютно невозможно с течением времени покорить их, сколько потому, что это покорение потребовало бы чудовищных жертв, на которые Рим уже не рисковал пойти при том внутреннем разложении, какое, несмотря на весь внешний блеск, переживало его мировое господство.

В самом деле, подчинив себе все страны вокруг бассейна Средиземного моря, римское государство превратилось в гигантский эксплуататорский механизм, который своими данями и налогами ввергал массы населения все в большую нищету. Рим обосновывал свое право на существование тем, что он поддерживал порядок внутри и охранял от варваров извне. Но его порядок был хуже самого отчаянного беспорядка, а в тех варварах, от Которых он обещал охранять римских граждан, последние жаждали найти избавителей. Беспощадные вымогательства чиновников задушили все зачатки торговли и промышленности в Римской империи, и в конечном итоге мировое господство римлян приводило ко всеобщему разорению, упадку сношений, торговли, искусства, к упадку городов, к тому, что земледелие возвращалось к низшей ступени.

Земледелие представляло в древности важнейшую отрасль производства. Класс римских крестьян, в бесконечных войнах завоевавший мировое господство для Рима, в этих войнах растаял. В Италии были сосредоточены воедино чудовищные пространства земли, так называемые латифундии, на которых хозяйство велось рабами. Это были или выпасы для скота, с которых прежнее крестьянское население было вытеснено быками и овцами, или громадные имения, вынужденные искать сбыта на городских рынках. С упадком всеобщего благосостояния хозяйство латифундий, построенное на рабском труде, перестало давать доход. Между тем это была единственно возможная форма крупного земледельческого производства. Таким образом, приходилось возвращаться к мелкому земледелию. Крупные владения разбивались на мелкие участки (парцеллы) и передавались колонам, которые уплачивали за них определенную сумму. Они были прикреплены к своим участкам и могли продаваться вместе с парцеллой. Хотя они не были рабами, однако они не были и свободными. Это были предшественники средневековых крепостных.

Античное рабство не было уничтожено христианством, которое в древнее и новое время умело очень хорошо уживаться с рабством. Оно упало скорее по той причине, что экономически перестало быть прибыльным. Но, умирая, оно оставило свое ядовитое жало, так как оно привело к тому, что всякий производительный труд представлялся рабской деятельностью, недостойной свободных крестьян. Из этого тупика для античной культуры не оставалось никакого выхода: рабство сделалось экономически невозможным, производительный же труд свободных считался морально предосудительным. Таким образом, римское мировое государство в конечном счете пало благодаря рабству.

Оно становилось все беспомощнее перед нападениями варваров, пока не попало — в пятом веке нашего летоисчисления — во власть германских полчищ, которые, несмотря на свою относительную малочисленность, овладели колоссальными пространствами и обновили умирающую культуру.