Символическая теория. 
Логика естествознания

Легко понять, что энергетика должна сильно стеснять исследователей, ограничивая свободу выбора научных средств, навязывая гипотезы, исключительно согласующиеся с постулатом простоты природы. Ввиду указанных недостатков энергетика не смогла удовлетворить ни натуралистов, огромное большинство которых тяготеет к индуктивному методу, ни теоретизирующих математиков, которые развили строго последовательное применение дедуктивного метода к естествознанию, известное под именем «символической теории».

Теоретики символического метода (напр., Пуанкаре, Пирсон, Де-Геен) признали необходимость построения гипотез, признали «удобство» механистического воззрения на природу и целесообразность построения механических моделей. Однако упомянутым средствам, т. е. гипотезам и моделям, символисты приписывают не то значение, которое им приписывалось традиционно, «некритические» натуралисты так же, как и энергетики, рассматривали гипотезы и модели, как выражения реальных явлений, в качестве таковых принимали их или отвергали. Между тем символисты рассматривают гипотезы и модели только как средства, удобные для математической обработки данных опыта, для сведения их к небольшому числу постулатов, из которых возможно было бы дедуцировать все известные факты, также предсказывать неизвестные. Вопрос об отношении моделей и формул к реальности принципиально исключается.

Пуанкаре так выражает позицию символистов в этом вопросе: «Нас мало касается, существует ли эфир в действительности: это — дело метафизиков, для нас важно, что все происходит, как если бы он существовал, и что эта гипотеза удобна для объяснения явлений» (Н. Poincare «La Science et Hypothese», Paris, 245 p.); на страницах указанной книги Пуанкаре не раз высказывается подобным образом. Аналогично этому высказываются и другие авторы. «Является ли физика наукой философской?.. Полезно ли с точки зрения ее прогресса знать, существуют ли действительно материя, эфир, атомы, теплота, электричество, одним словом, совокупность всех вещей, представляющихся нашим чувствам также, или эти чувства являются только обманчивыми видимостями?.. Что касается меня, я думаю, что это совершенно безразлично и что подобные рассуждения приносят большой вред науке, бесцельно задерживая ее эволюцию». (Де-Геен: «Введение в изучение физики; теория субстанции», пер. Колосовского, стр. 9).

Итан, Пуанкаре, Пирсон и Де-Геен предоставляют Маху и Оствальду тратить красноречие в стремлении доказать, что теплота в действительности не есть род движения, что тела в действительности не имеют атомной структуры и т. д. Для них безразлично, что происходит в действительности. Но атомистическая теория и механическая теория тепла дают символы, удобные для описания, и коэффициенты, удобные для выкладок. Такие теории позволяют предвидеть факты, — этого достаточно. Соответствуют ли они действительности? — Это безразлично.

В указанном отношении символический метод ближе к традиционному, чем к энергетике; построение гипотез является индуктивным приемом; оба метода, символический и традиционный, таким образом, широко прибегают как к дедукции, так и к индукций. Но натуралисты прибегают к индукции иначе, нежели математики. Для подлинного натуралиста центр тяжести индуктивных умозаключений лежит не в том, что они объясняют наблюденные явления, а в том, что они позволяют судить о явлениях не наблюденных. На индуктивные умозаключения натуралист смотрит как на действительный способ получить косвенным путем сведения о процессах, до сих пор не поддающихся непосредственному наблюдению, как, например, сведения о мире атомов и электронов. Ввиду этого натуралист пользуется индукцией весьма осторожно, опасаясь сделать ошибочное заключение и стремясь проверить каждую деталь гипотезы, по возможности, путем непосредственных наблюдений, а также путем выведения следствий и проверки последних. Натуралист допускает в качестве гипотезы только то, что представляется для него правдоподобным; в сомнительных случаях он воздерживается от преждевременной конкретизации гипотезы и выражает последнюю в форме общей и неопределенной, подобно, например, гипотезе Ньютона о приложенных силах.

Между тем, индукция, допускаемая символическим методом, носит совершенно другой характер. Здесь факты не рассматриваются, как следствия чего-либо; здесь подыскивается произвольный, более или менее удобный, символ математического характера, который бы позволил логически связать опытные факты, экономно описать и затем дедуктивно воспроизвести их. Все внимание здесь обращено исключительно на обратный процесс дедукции фактов из произвольно построенной гипотезы. Построение же символов и гипотез не признается средством для познания явлений; гипотеза строится заведомо произвольно, она не может быть ни истинной, ни ложной, поэтому она не подлежит никакой проверке, никакому непосредственному сравнению с фактами. Поэтому также считаются излишними и все приемы, выработанные натуралистами с целью избегнуть ложных индуктивных заключений. Символисты готовы спокойно принять любую фикцию, любой парадокс, лишь бы иметь посылки, удобные для математических выкладок. Одним словом, подыскивание логических оснований для данных опыта, которое фактически применяется символическим методом, вовсе не признается здесь логически правомерным умозаключением, но рассматривается как акт произвола, все оправдание которого — в выводе следствий.

Теоретики дедуктивного метода убеждены в том, что и работа натуралиста в конце концов сводится к тому же, т. е. к подысканию произвольных посылок и к экономному описанию фактов. Когда теоретики дедуктивного метода стремятся изобразить работу натуралиста, то, вследствие односторонней точки зрения, все умственные операции последнего описывают чисто внешним образом, не затрагивая их сущности, наталкиваясь вследствие этого на многочисленные трудности. В качестве примера такого изложения можно привести Duhem: «La theorie physique»:

«Войдите в эту лабораторию. Подойдите к этому столу, на котором установлено множество аппаратов. Здесь и гальваническая батарея, и медные проволоки, обвитые шелком, и склянки, наполненные ртутью, и катушки, и железная палочка с зеркальцем. Наблюдатель вставляет в маленькие отверстия металлическое острие штепселя, головка которого сделана из эбонита. Железная палочка приходит в колебательное движение, и от зеркальца, с ней соединенного, отбрасывается на масштаб из целлулоида светящаяся полоска, движение которой наблюдает экспериментатор. Нет сомнения, — перед нами произведен эксперимент. При посредстве колебательных движений этого светящегося пятна физик точно наблюдает колебание железной палочки. Спросите его, что он делает? Полагаете ли вы, что он скажет: „я изучаю колебательное движение железной палочки, соединенной с зеркальцем…“ Нет, этого ответа вы от него не получите. Он ответит вам, что он измеряет электрическое сопротивление катушки» (Дюгем, «Физическая теория», пер. Котляра, 172 стр.).

Без сомнения, экспериментатор мог бы объяснить свои операции следующим образом: «Подобно тому, как движение светлого пятна является следствием движения „палочки“, так и движение „палочки“, в свою очередь, является следствием некоторого электрического явления — сопротивления катушки. Я потому так внимательно слежу за движением палочки и зеркальца, что могу умозаключать к причинам этих движений».

Но Дюгем не может признать законным такой ход мысли. Вследствие этого Дюгем вынужден дать на нескольких страницах пространные объяснения описанного эксперимента. Объяснения эти сводятся к тому, что экспериментатор занят истолкованием на основе допущенных теорий и символическим описанием колебательных движений палочки, соединенной с зеркальцем.

И далее Дюгем говорит о «весьма сложной интеллектуальной работе» экспериментатора и на протяжении многих страниц описывает внешние признаки этой интеллектуальной работы, не замечая, что ее сущность составляют, главным образом, заключения от следствий к основаниям. Конечно, натуралист отыскивает сходное в различном, связывает факты, устанавливает соотношения, вводит легко запоминаемые формулы, классифицирует — все это так, но все это только описание внешних признаков его деятельности. Равным образом можно сказать, что натуралист сидит, ходит, смотрит через стекло, водит пером по бумаге и т. п. — но все это нисколько не приближало бы нас к пониманию смысла его деятельности.

Так как интеллектуальная работа натуралиста описывается не со стороны содержания, а со стороны ее внешних признаков, то многое, что натуралисту кажется простым и само собою разумеющимся, принимает чрезвычайно сложный и запутанный вид. Умозаключения натуралиста настолько привычны и инстинктивны, что отвлечься от них и изложить результаты исследования, не прибегая к ним, требует значительного остроумия. Любопытный пример такого изложения дает Мило. Он разбирает закон Кеплера: «каждая планета описывает эллипс, в фокусе которого находится солнце». Не замечая, что этот закон является результатом длинной цепи заключений от следствий к основаниям (главным образом, заключений от показаний инструментов к действительному расположению в пространстве небесных тел), Мило находит возможным истолковать этот закон таким образом: «Выбрав несколько основных точек и пользуясь языком обычной геометрии, можно под- юз

чинить некоторому отношению известную движущуюся точку, которая, благодаря нескончаемой цепи промежуточных построений, может считаться отвечающей образу некоторой планеты" (Мило, «Рациональная Наука». Нов. Идеи в филос. Сб. № 2, стр. 102).

Натуралисту в его работе часто приходится вводить поправки в наблюденные величины с целью исключить возможные источники ошибок. Со всей тщательностью отметив показания инструментов, натуралист, тем не менее, считает необходимым исправить еще какие-то ошибки и вместо величин, данных наблюдением, принимает за истинные некоторые другие величины, более или менее близкие к первым.

Какие ошибки подразумевает естествоиспытатель? и как можно изменять по произволу опытные данные, полученные при помощи точных инструментов? Этот прием совершенно не укладывается в рамки символического метода, и истолкование его доставляет символистам немало затруднений. В конце концов, символисты считают, по-видимому, введение поправок произвольным вмешательством разума.

Между тем для натуралиста дело просто и ясно.

Ошибки, о которых идет речь, это — ошибки в заключениях от следствий к основаниям; для того, чтобы заключать от следствия к причине, необходимо сперва устранить те доли следствия, которые произведены побочными причинами. К этому и сводятся вводимые поправки.

Таким образом, точка зрения «удобства» для натуралиста безусловно неприемлема. Если бы натуралист всерьез принял теорию «удобства» и развил бы ее до логического конца, то он потерял бы всякую перспективу, всякое представление о значении своих открытий. Строго рассуждая, с точки зрения символического метода теория мирового тяготения Ньютона, в сущности, представляет собою не более как совокупность некоторых улучшений в математических приемах вычислений астрономических таблиц.

Точка зрения «удобства» (конечно, принятая всерьез и доведенная до логического конца) исключает возможность прочных построений в физике; при подходящем случае исследователь может спокойно принять любую фикцию и затем столь же спокойно ее отбросить.

Допустим, конечно, всякий прием, приносящий какую-либо пользу и облегчающий работу исследователя. Но это характеризует символический метод как односторонний, имеющий второстепенное и всего лишь подсобное значение.