Стрессогенная модель фиксированных форм поведения (ригидность как состояние: временные характеристики психической ригидности)

Связь проблемы ригидности и психических состояний с наибольшей отчетливостью выступает при анализе эмоциональных состояний напряженности, или стрессовых состояний.

Явление стресса (от англ, stress — напряжение) особенно интенсивно стало изучаться лишь в последнюю четверть XX в. в связи со все большим усложнением отношений в системе человек — машина. Но, как совершенно справедливо отмечал М. С. Роговин, знание психологических особенностей возникновения и течения эмоциональных состояний напряженности, или стрессовых состояний, очень важно не только для летчика, космонавта, офицера, оператора электростанции, диспетчера, машиниста, шофера, но и, например, для судьи, решение которого так много значит для обвиняемого, руководителя предприятия, педагога, экзаменующего учеников, и т. д. (Роговин, 1970, с. 352).

Изучение стресса получило физиологическое обоснование в учениях У. Кеннона о гомеостазисе и Г. Селье об «общем адаптационном синдроме», т. е. о своеобразной, защитной по своему характеру реакции организма, мобилизующего свои ресурсы (прежде всего, эндокринные) в ответ на сильные и травмирующие (сверхсильные) внешние воздействия — будь то физические или нервно-психические, эмоциональные перегрузки.

В случае стрессовых состояний имеют место физиологические и психологические изменения. При не очень сильном и длительном стрессе физиологические изменения могут почти не проявиться внешне или просто не поддаться регистрации; тогда приходится прибегать к анализу более тонких и своеобразных изменений поведения. М. С. Роговин указывал, что к их числу относятся в первую очередь затруднения в осуществлении функций, требующих сознательного контроля и связанных с направленностью мышления на решение той или иной задачи. При этом наблюдаются трудности в распределении и переключении внимания. В то же самое время навыки, заученные и автоматизированные формы поведения не только не тормозятся, но могут даже против воли человека заменять собой сознательно направленные действия. В связи с этим автор приводит очень интересный пример: мать, взволнованная внезапным заболеванием ребенка, никак не может дозвониться к врачу, так как многократно ошибочно набирает номер собственного телефона (Роговин, 1970, с. 353). Здесь же указывается, что, помимо торможения некоторых сторон сознательной деятельности, при стрессе возможны и ошибки восприятия, памяти, неадекватные реакции на неожиданные раздражители, сужение объема внимания и восприятия, ошибки в распределении длительности интервалов времени и т. п.

При исключительной многоплановости этой темы, отраженной в публикациях М. С. Роговина (1962, 1963), а также в более поздних работах Н. И. Наенко и О. В. Овчинниковой (1967), Э. Ю. Пунг (1969), Н. И. Наенко (1976), по существу, все исследователи сходятся на том, что «отличительной особенностью поведения в ситуации напряженности является его негибкость. Поведение утрачивает пластичность, свойственную ему в нейтральной обстановке. Как показывают опыты, при прочих равных условиях, в состоянии напряженности в первую очередь страдают сложные движения, что не только нарушает деятельность, но может привести к ее срыву» (Наенко, 1967, с. 60). Это было показано еще Гамильтоном и Кречевским (Hamilton and Crechevsky, 1933); при стрессе поведение в значительной степени утрачивает свойство пластичности и характеризуется преобладанием стереотипий. Известно также, что при очень высоких степенях этой напряженности отмеченное сужение диапазона действий (реализующееся в крайних формах как возбуждения, так и торможения) может достигать уровня патологии. Это можно наблюдать в случаях осуждения заключенных на смертную казнь. Осознание того, что жизнь кончена, отсутствие всякой надежды (а ведь человек живет именно ею), длительное ожидание приведения смертной казни в исполнение, сенсорная депривация и отсутствие нормального человеческого общения приводят к кардинальным перестройкам психики осужденного, и в первую очередь одной из основных составляющих ценностно-потребностной сферы личности. Одни потребности и ценности в таких условиях вообще теряют смысл, другие приобретают гипертрофированное значение (Морогин, Залевский, 1993).

Несомненно, что данные изучения стресса говорят о нечеткости и в то же время ограниченности применяемого в психологии и психиатрии понятия «состояние». Под последним понимается и непосредственное проявление вовне физиологических параметров (главным образом, возбуждения и торможения), или состояния рассматриваются как синонимы синдромам — навязчивости, оглушения, маниакальному, депрессивному, истероидному, деперсонализации, комы и т. д.

Как считают нужным подчеркнуть Эй, Бернард и Бриссе в своем известном руководстве по клинической психиатрии в отношении состояния депрессии, этот термин используется даже в трех смыслах: симптома, синдрома и нозологической единицы (Еу, Bernard, Brisse, 1967, р. 239). О сложности вопроса состояний можно судить хотя бы по тому, что при приложении этого понятия к шизофрении «речь идет о разном выражении, разной структуре, различном темпе развития, своего рода изомерии свойственных шизофрении расстройств. На основе эпидемиологического исследования 1400 больных шизофренией было обнаружено около 100 различных состояний. Но все они представляли собой варианты девяти видов приведенных выше синдромов, из которых каждый выражает соответствующий ему предел расстройства психической деятельности («уровни» Джексона, «регистры» Крепелина) (Снежневский, 1968, с. 13).

В контексте данного анализа особенно важно отметить еще одно специфическое понимание состояний в их связи с психопатиями. Еще П. Б. Ганнушкин указывал на обычно недостаточную определенность в психопатологии понятия «состояние»; в своей известной статье «Постановка вопроса о границах душевного здоровья» он справедливо критикует Циэна за смешение понятий «состояние» и «психопатическая конституция» и указывает на возникающее в результате этого логическое противоречие (Ганушкин, 1964а, с. 104). Ганнушкин считал возможным говорить о психопатии как состояниях стационарных, а не прогредиентных только в том смысле, что ненормальные явления не представляют результата вмешательства инородного процесса, а оказываются врожденными, присущими самому существу личности и развивающимися в тех пределах, в которых это требует ее обычное жизненное развитие или условие ее соотношений с окружающей средой. Если при данном подходе несомненно различение этих понятий, а вопрос о психопатологической природе состояний остается открытым, то нередко более поздние авторы повторяли, по существу, ошибку Циэна. Так, Г. Биндер, автор раздела «Психопатии, неврозы, патологические реакции», в руководстве Груле и др., говорит о стойких психопатических состояниях как о проявлениях определенных сторон личности, «усилении или ослаблении обширных психических сфер, как, например, отклонения в окраске основного настроения, интенсивности импульсов и т. д.» (цит. по: Груле, 1967, р. 152). Таким образом, между понятиями «психопатия» и «состояние» грани во многом оказываются стертыми, ибо первая есть не что иное, как в какой-то мере стабилизированное, а точнее, зафиксировавшееся состояние.

По-видимому, психопатологи, отказавшись от однозначного соответствия между нозологическими формами и состояниями, как это пытались установить еще в начале XX в. известные французские психологи Бине и Симон (Binet et Simon), не сочли нужным уточнять это важное клиническое понятие — «состояние».

Несомненно, что именно на это в первую очередь наталкивает анализ ригидности и вообще фиксированных форм поведения.

Психологи разных направлений отмечали, что причиной ригидности поведения могут быть напряжения, связанные с тревогой, страхом, фрустрацией, шоком, катастрофическими ситуациями и т. п. Отсюда ряд исследователей начинают рассматривать ригидность не как свойство личности, а как состояние, т. е. смещают акцент исследования с ригидных реакций на ситуации, обусловливающие эти реакции, поскольку, по выражению Вольперта, «этот синдром может быть вызван у любого индивида» (Wolpert, 1955, р. 594).

С этих же позиций ригидность рассматривается и Н. Д. Левитовым, который наряду с такими явлениями, как стресс, тревога, фрустрация и т. п., относит к категории состояний и ригидность, «имея в виду те случаи, когда под влиянием особых причин (правда, остается неясным, каких причин. — 773.), привычное, известное так бережно и упорно охраняется, что к новому, к изменениям проявляется недоброжелательность» (Левитов, 1969, с. 105).

Выявление этой стороны психической ригидности вызвано тем, что она действительно может выступать и в виде преходящей характеристики поведения разной степени длительности. Наблюдается эта динамичность поведения, по мнению исследователей, при психоэмоциональном напряжении или стрессе разной длительности, вызываемых тревогой, фрустрацией, страхом, шоком, характерных чаще всего для так называемых экстремальных ситуаций (Горбов, 1964; Наенко, Овчинникова, 1967; Наенко, 1976; Вилюнас, 1976; Немчин, 1983; Goldstein, 1943; Wolpert, 1955; Blum, 1984).

Очень иллюстративно в этом смысле описание Энгельсом (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 11, с. 136—138) поведения Наполеона в экстремальных ситуациях войны до и после 1812 г. Если Наполеон в начале и на пике своей карьеры приходил к выводу, что начатое им предприятие нерационально, то он умел найти иной выход, неожиданно перебрасывал свои войска к новому объекту нападения. Только в дни своего заката, когда после 1812 г. он потерял веру в себя, сила воли превратилась у него в слепое упрямство, заставляющее его удерживать позиции (как у Лейпцига), непригодность которых он как полководец ясно сознавал. Об опасности для полководца упрямства, косности воли и ума писал и Б. М. Теплов (1985).

Поскольку экстремальные ситуации и вызываемые ими психоэмоциональные напряжения могут быть разной длительности, то и ригидность, по всей видимости, может проявляться в виде реакции, состояния, а при определенных условиях формироваться как устойчивое свойство или черта личности. Разумеется, ригидность как свойство личности формируется и вне экстремальных ситуаций, но тем не менее в несвободных от них педагогических условиях жесткой регламентации поведения.

Что же касается экспериментальных данных по этому вопросу, то они, во-первых, довольно немногочисленны, а во-вторых, далеко не однозначны.

Так, Апплецвайг (Applezweig), проведя группу испытуемых (поступающих в американскую школу подводников) через ряд экспериментов на ригидность — одна группа подверглась испытанию за день до экзамена, другая — на следующий день, а третья — спустя неделю после экзамена, нашла, что чувство тревоги или неуверенности заметно повлияло на поведение испытуемых в тестах на ригидность. К подобным выводам на основании своих данных приходят также Кауен (Cowen, 1952) и Френч (French, 1955). Правда, последний, предъявив 50 военным летчикам ряд тестов («решение арифметических задач», тесты «на смыкание»), обнаружил значимую корреляцию только между тестами «на смыкание» в нормальных и стрессовых условиях. Уесли (Wesley, 1953) провел три группы испытуемых через тест «унификация предметов с переключением» и шкалу ригидности, скоррелировав данные по этим тестам с показателями шкалы тревожности Тейлора. Не обнаружив каких-либо связей, он делает вывод о том, что, видимо, есть люди тревожные, но не ригидные, и наоборот. Его результаты противоречат данным Мальцман и др. (Maltzmann et al., 1953), которые установили положительную связь между данными экспериментов на ригидность («решение арифметических задач» и «анаграммы») и той же шкалой тревожности, и Гайер, обнаружившего прямую зависимость между ригидностью и тревожностью (Chown, 1959, р. 202). С данными последних авторов согласуются результаты экспериментов А. Лачинз и И. Лачинз (Luchins and Luchins, 1959). Эти исследователи создавали в своих экспериментах на ригидность «социальную атмосферу, провоцирующую тревогу», предъявляя учащимся начальных классов свой тест «решение арифметических задач» как тест на скорость. Учащимся при этом говорилось, что их работу будет проверять не только учитель, но и директор школы. Результаты эксперимента свидетельствовали об увеличении ригидных реакций в экспериментальной группе по сравнению с контрольной (97 против 58%). Подобный же эксперимент был проведен и с учащимися старших классов колледжа. Им было сказано перед началом опыта, что предъявляемый тест является частью испытаний по определению их интеллекта и что скорость его выполнения будет оцениваться. Во время эксперимента демонстративно использовался секундомер, на стене висели большие часы, минуты записывались на доске. В то же время учащимся неоднократно говорилось, что они очень медленно работают и что младшеклассники решали эти задачи значительно быстрее. В результате 84% испытуемых не решило восьмой задачи (индикатор ригидности), в то время как в контрольной группе было только 56% таких «неудачников» (там же, р. 121). Кроме того, А. Лачинз провел еще ряд интересных опытов в этом плане. Например, студентам Бруклинского колледжа перед проведением эксперимента «решение арифметических задач» показывали, как дети вырабатывали установку на решение задач В — 2С — А способом и как они не замечали прямого или простого способа решения. Экспериментатор говорил студентам, чтобы они «держали глаза открытыми» и попытались решать проблемы как можно проще, прямым способом, вместо механического повторения одного метода. Их предупреждали, чтобы они не попадали в ту же ловушку, что и дети. После такого предупреждения в контрольной группе оказалось лишь 7% ригидных реакций, а в экспериментальной, где тот же тест давался на скорость, не решило 8-й задачи 55% испытуемых. После эксперимента эти испытуемые говорили, что они осознавали необходимость поиска подвоха и нового (простого) способа решения, но не могли этого сделать в связи с нервным напряжением и спешкой (там же, р. 122). Эта же методика была предъявлена как эксперимент на скорость учащимся начальных классов после трехмесячного перерыва со времени первого ее предъявления. Если в контрольной группе ригидных оказалось всего 40%, то в экспериментальной 88%. Эти данные, — пишет А. Лачинз, — проливают свет на роль скоростных условий (временных ограничений) работы в детерминации проявления ригидности (Luchins, 1952, р. 456).

Состояние напряженности, указывает Ф. Д. Горбов (1963, 1964), вызывается не только дефицитом времени, но возникает и при болевых воздействиях, отрицательных эмоциях, экстремальных условиях, сильных переживаниях, связанных с опасностью, неуверенностью, новизной обстановки, знанием важности выполняемого задания и т. п. Состояние психической напряженности (стресс) отрицательно влияет на выполнение деятельности определенной категорией людей, дезорганизует их деятельность. Как известно, меньшая степень стресса может вызвать изменения в деятельности как в сторону улучшения, так и в сторону ухудшения.

Собственное исследование. Нами также было проведено исследование ригидности как состояния. Мы использовали, прежде всего, наши основные методы изучения этого явления, вводя перед или во время их выполнения «стрессоры» (Селье). Кроме того, испытуемым давалось такое экспериментальное задание, как «компликаторная методика».

Были получены следующие результаты:

• 1) степень ригидности в группе испытуемых студентов в эксперименте «решение арифметических задач» (контрольная группа — стандартные условия) была равна 54%, а при действии стрессора — поторапливание и критика работы (экспериментальная группа) — 72%;
• 2) степень ригидности в группе испытуемых учащихся (15—16 лет) при решении арифметических задач и унификации изображений предметов с переключением (контрольная группа), соответственно, 46 и 30%, а в группе испытуемых кружковцев (экспериментальная группа), соответственно, 68 и 60%;

• 3) степень ригидности в группе испытуемых школьников (12— 13 лет) — «решение арифметических задач» и «прохождение словесных лабиринтов» (контрольная группа): 57,1 и 41%, а в экспериментальных группах (при решении арифметических задач — предупреждение директора) — 63,1%; при прохождении словесных лабиринтов — соревновательный момент — 46,6%, а при действии «помех» — 62% (степень ригидности в процентах означает отношение числа ригидных в данной группе испытуемых ко всему числу испытуемых данной группы, умноженное на 100);
• 4) степень ригидности в группах испытуемых студентов при проведений их через «компликаторную методику»:

I группа — 1-я серия (только увеличение скорости вращения стрелки): первая скорость — 22,2%, вторая скорость — 66,6%;

II группа — 2-я серия (дополнительно вводится «внушающий момент»): первая скорость — 50%, вторая — скорость — 80%;

5) вероятность совпадения данных по методике «решение арифметических задач» и «унификация изображений объектов с переключением» в группе испытуемых учащихся (15—16 лет) — 45%, а в группе испытуемых кружковцев — 57%.

Как видно из сравнительных данных проявления ригидности испытуемыми учащимися (15—16 лет) и кружковцами того же возраста, значительно больший процент ригидных наблюдается во втором случае. Объяснить это можно, видимо, тем, что поскольку экспериментальные задания во втором случае давались как «проверка пригодности» к занятиям в кружке «Юные космонавты», то для желающих заниматься в нем эти задания приобретали высокую значимость (Добрынин, 1966; Горбов, 1963), они были сильно заинтересованы в успешном исходе проверки. Последнее обстоятельство и стало, видимо, причиной усиления психической напряженности, которая вызвала обратный желаемому эффект — снижение количества успешных решений и увеличение числа ригидных реакций.

В нашем эксперименте были получены данные о психической напряженности, обусловленной отношением испытуемых к экспериментам вообще и к содержанию того или иного эксперимента в частности. Значение отношения испытуемых для реакций напряженности подчеркивал Л. Говард, указывая на случаи получения противоположных результатов даже при одном и том же, по существу, материале эксперимента и при одной и той же методике его проведения, например в работах Дж. Диза и Р. Лацаруса (Роговин, 1962, с. 1735). Так, при предъявлении испытуемым — студентам факультета иностранных языков эксперимента «решение арифметических задач», «прохождение словесных лабиринтов» и «унификация изображений объектов с переключением» мы получили (в среднем по трем методикам) 51,9% ригидных реакций, в то время как при предъявлении тех же экспериментальных заданий испытуемым студентам — будущим психологам — только 31% ригидных реакций. Еще большие различия обнаружены в эксперименте «решение арифметических задач» (64,9 против 33,9%). Нет сомнения, что на результаты экспериментов оказало влияние разное отношение наших испытуемых как вообще к экспериментальной процедуре, так и к конкретному содержанию заданий. При предъявлении студентам, изучающим иностранные языки, математического, по своей сути, задания они заявили, что «не смогут решить задачи, так как математику забыли и вообще никогда не любили ею заниматься и т. д.». Когда же им был дан эксперимент «прохождение словесных лабиринтов», по существу, с лингвистическим содержанием, то они проявили больший интерес, а потому и результаты были другие: 28,3 против 18,3%. Различие между двумя группами испытуемых сократилось в этом эксперименте до 10%.

Все сказанное подтверждает правомерность рассмотрения ригидности не только как свойства личности, но и как состояния.

Стрессогенная модель фиксированных форм поведения, т. е. возможность проявления ригидности как кратковременного состояния (реакции), изучалась нами экспериментально и во время второго этапа исследований. В целом наши результаты совпадают с данными других исследователей (Wolpert, 1955; French, 1955; Luchins and Luchins, 1959; Singh, 1981). Особенно высокая ригидная реакция наблюдалась у тех, у кого ригидность отмечалась и в обычных условиях, т. е. как свойство личности. О таком «суммирующем» эффекте писали К. Леонгард (1981), а также В. С. Ротенберг и В. В. Аршавский (1984), ссылаясь на эксперименты А. В. Вальдмана. Животные (крысы), которые вне стрессовой ситуации проявляли низкую исследовательскую активность — не обследовали новых помещений, в стрессовой ситуации вели себя панически, в виде стереотипного поведения, завершающегося в конце концов пассивно-оборонительным отказом от поиска. Похожее поведение у людей было обнаружено нами при изучении особенностей проявления психической ригидности у группы горных туристов до похода и в условиях горного похода высокой категории сложности (Залевский с соавт., 1985).

Некоторые исследователи указывают на негибкость поведения людей, оказывающихся в условиях длительно действующего стресса. Так, по данным обследования (Казначеев, 1980) лиц к концу шестого месяца их проживания в условиях Крайнего Севера у них наблюдалось состояние ригидности в когнитивной сфере.

В нашем исследовании посредством шкалы РСО («ригидность как состояние»), включенной в ТОРЗ, удалось выявить особенности поведения людей — здоровых и больных, находящихся в состоянии психоэмоционального напряжения в ситуациях, требующих гибкости. В группе здоровых при квартальной градации шкалы РСО из 219 человек оказалось: «низкоригидных» — 40 (18,3%), «умеренноригидных» — 69 (31,5%), «высокоригидных» — 72 (32,9%) и «чрезмерноригидных» — 38 (17,3%). При сопоставлении с данными шкалы АР, оценивающей ригидность, скорее, как свойство личности, обнаружилось увеличение числа «высоко-» и «чрезмерноригидных» в ситуациях напряжения более чем в 2 раза (51,2 против 21,9%).

Что касается больных с нервно-психическими расстройствами, то среди них значительно большее число лиц, проявляющих ригидность в стрессовых ситуациях, и уровень ее интенсивности и глубины также значительно выше. Об этом свидетельствуют среднегрупповые показатели шкалы РСО: группы здоровых лиц (12,7) и общей группы больных (17,3) при р < 0,001. И это понятно, ведь больные люди более чувствительны к действию разного рода стрессов и при наложении преходящего психоэмоционального напряжения на фоновый, создаваемый самой болезнью, прибегают значительно чаще к привычным (фиксированным) формам поведения, хотя адаптивный эффект их ограничен или вообще может не наступить. Особенно это наблюдается у больных неврозами и шизофренией, а также в случаях невротических развитий личности. Именно в этих группах больных была обнаружена, как будет показано ниже, и самая высокая консистентность психической ригидности. Особо следует отметить значимую корреляционную связь в этих группах между шкалой РСО и шкалой УР при близкой к нулю в группе здоровых лиц. Это говорит об одновременной ригидизации всех сфер личности больных, тотальном проявлении ригидности. Но если в случае невротических расстройств эта тотальность имеет более поверхностный характер, а отсюда и большая податливость коррекции, то при шизофрении она более интенсивна и глубока, а потому и прогноз относительно ослабления психической ригидности менее благоприятный.

Поскольку наличие фиксированных форм поведения внутренне обусловлено, то одна из первых попыток найти объяснение, естественно, приводит исследователей к физиологии. Многие сходятся на том, что главную роль в данном случае играют тормозные реакции, инертность нервных процессов.