Национальная концептосфера в романе А. Макушинского «Пароход в Аргентину» (английские включения)

АННОТАЦИЯ

В статье рассматриваются англоязычные включения в романе Алексея Макушинского «Пароход в Аргентину» (2014) в аспекте теории национальной концептосферы. Выявленные черты «английскости» соотносятся автором работы с общей стилистической и содержательной идеей произведения.

макушинский аргентина пароход.

ABSTRACT

The author of article reviews English fragments in the novel «Steamboat to Argentina» by A. Makushinsky (2014) in terms of the theory of national conceptosphere. Revealed features of «Englishness» correlate with the general idea and stylistics of the text.

Идеи сравнения, взаимодействия и диффузии различных культур привлекают все большее внимания у сторонников самых разных научных направлений. История, политология, культурология, социология, психология, философия и, разумеется, филология в равной степени считают данную сферу исследований одним из своих приоритетов. С точки зрения лингвистики и литературоведения особого внимания заслуживает феномен мультикультурной художественной реальности, ставшей главным трендом романного жанра во многих странах, особенно среди писателей-мигрантов [6].

Одним из таких авторов является Алексей Макушинский — поэт, прозаик, переводчик, литературовед, уже более десяти лет живущий и работающий в Германии. «Пароход в Аргентину» — самый свежий из его романов — вышел в России в 2014 году и принес своему создателю победу по итогам читательского голосования Национальной литературной премии «Большая книга». Этот стилистически безупречный и сложный текст, в котором самым естественным образом сосуществуют реальные и вымышленные миры, прежде всего интересует нас как замечательный пример актуализации полилингвизма в романном слове. Кроме русского (основного) языка автор использует еще семь: французский, немецкий, английский, испанский, итальянский, латышский, латинский.

Иноязычные включения вводятся Макушинским непрерывно и последовательно на протяжении всего романа и представляют собой не только особую лингвистическую стилизацию — художественное выражение языковой интерференции (героев и/или автора), — но, на наш взгляд, являются ключевым элементом эстетики романа и собственно ключом к пониманию смысла «Парохода в Аргентину».

В книге рассказывается история Александра Николаевича Воскобойникова (Александр Воско, А.Н.В.) и Владимира Граве — друзей детства, разлученных Большой Историей, и ей же возвращенных друг другу спустя три десятилетия. Первый — талантливый архитектор — оставил Россию после гражданской войны, жил в Париже, где не могу воплотить свои проекты, не находил личного счастья. Второй — талантливый инженер — провел полжизни в страхе за «железным занавесом» Советов, все время на грани ареста и едва сумел вырваться в конце концов со второй волной иммиграции.

Случайная, чудесная, если не сказать волшебная, встреча двух друзей происходит на пароходе, идущем в Аргентину (в это «сказочное место», в это «отрицание всего привычного», «страну антиподов», «пространство невозможностей» [4, с. 191]). Воскобойников, разочарованный во всем и в себе, едет туда «умирать» (так ему кажется). Граве, напротив, — наконец-то жить. В результате Аргентина дает новый импульс обоим, открывает новую главу их бытия. О ней, как и о предшествующей истории, мы узнаем от третьего героя романа — безымянного рассказчика, в образе которого угадываются автобиографические черты самого Алексея Макушинского. Этот герой случайно знакомится с А.Н.В. в Париже за полгода до смерти последнего, а потом посвящает всего себя поиску документов и реконструкции судьбы этого человека. По дневникам, письмам, фотографиям, архитектурным сооружениям и рассказанным историям.

Какую же роль здесь играет полилингвизм? Для того чтобы понять это, необходимо взглянуть на исторический контекст изображаемой эпохи. Весь XX век — это череда масштабных трагедий, основанных на идеях национализма, на принципе ненависти ко всему «другому», «чужому»… Этот мучительный опыт заставил человечество усомниться в самой возможности баланса и гармонии, самой возможности счастья — естественных стремлений человека (так, как не верит в них и Александр Воскобойников).

Чтобы вернуть своему герою веру, Макушинский отправляет его в Аргентину — страну, не узнавшую мировых войн, социалистической революции, фашизма и холокоста. Он дарит ему новую любовь, возвращает лучшего друга и позволяет строить свои прекрасные здания, гармонично вписанные в пейзаж.

Автор смешивает языки, открывая перед нами национальные отличия и особенности культур, которые отнюдь не противопоставляются друг другу. Макушинский ведет своего читателя к пониманию того, что познать Мир в его целостности, полноте и гармонии можно лишь через соединение в одно всех существующих миров. К пониманию, что границы культур и национальных ментальностей условны и преодолимы. И это новое полилингвистическое и мультикультурное пространство — то самое место, где только и может быть счастлив человек.

Таким образом, на долю включений на разных языках выпадает особая задача раскрыть ту или иную национальную концептосферу, чтобы затем она оказалась вписана в общую глобальную языковую картину мира. Под термином национальная концептосфера историк литературы З. И. Кирнозе подразумевает такие понятия, как «национальный культурный мир», «подсистему культуры», «микрокосм по отношению к макрокосму мировой культуры». То есть «изучение национальной концептосферы является исследованием идеального аспекта системы „культура“. Концепт всегда нуждается в интерпретации, потому что в нем соединены понятия и представления, стандартизованность и уникальность» [3, с. 93]. В результате в романе можно описать феномены «английскости», «французскости», «немецкости» и так далее, опираясь на лексические и ситуативные особенности использования того или иного языка.

При анализе текста романа «Пароход в Аргентину» нами было выделено пятьдесят два англоязычных включения, их составляют отдельные слова и словосочетания. Это вдвое меньше, чем количество фрагментов на немецком языке и в два с половиной раза меньше, чем количество фрагментов на французском. Подобное количественное соотношение можно объяснить тем, что действие романа происходит преимущественно в Париже, Мюнхене, Берлине, но никогда в Великобритании или Соединенных Штатах Америки. В таком случае возникает вопрос, для чего вообще автору понадобился английский язык? И «чей» это английский, какой из двух упомянутых наций он принадлежит?

Английские включения мы условно разделили на три группы, взяв в качестве критериев соотнесенность с конкретными историческими реалиями и контекст, в котором данные выражения были использованы.

В первую группу вошла лексика, несущая определенные исторические смыслы, фрагменты «языка дня», «языка эпохи», как назвал их М. М. Бахтин [1, с. 86]. Часть из них носит явно выраженный негативный характер, отсылая читателя ко временам после окончания Второй мировой войны, попыткам советских граждан остаться в Европе и попыткам западного мира этому помешать. Например, выражение displaced persons — перемещенные лица, как называли вторую волну русской эмиграции. Или GI (аббревиатура выражения government issue) — солдаты армии США. Контекст также негативный «во дворе, и в других бараках, и вообще повсюду идет облава на счастливых советских граждан, которых GI’s в касках загоняют в утробно рычащие грузовики» [4, с. 223].

Вторую группу англоязычных включений составляет нейтрально окрашенная лексика — имена собственные: бренды товаров (сигареты Camel, табак Drum, автомобиль Dodge), названия средств массовой информации (Architectural Design, Times, Herald Tribune), сооружений архитектуры (мосты George Washington Bridge, Golden Gate Bridge).

По сравнению с первыми двумя, третья группа самая большая и самая интересная для разгадывания феномена «английскости» в концепции Макушинского, так как в нее входит собственно речь героев, их мысли и суждения, изложенные на неродном языке.

Во-первых, это одно «очень позднее» интервью (1985 год), которое взял у А.Н.В. корреспондент лондонского журнала. Речь в нем идет об архитектуре, преимущественно в ее философском аспекте, и о биографии самого героя. Интервью пересказывается автором на русском языке с выборочным переводом некоторых выражений: «Важнейшим для архитектора ему кажется чувство пространства (a sense of space)», «А сама идея проста (very simple), это стеклянный куб, более ничего», «Мы обречены, говорит он, на поиски некоего смысла (a sort of sense). Вновь и вновь переживаем мы откровения смысла, проблески смысла, промельки смысла… Мы не можем его высказать, но можем его осуществить (realise)» [4, с. 128, 130] и т. д. Как видно из приведенных фрагментов, английские выражения буквально дословно повторяют смысл выражений русских, не добавляя дополнительных звучаний и смыслов.

Иначе выглядят включения в той части интервью, которая касается личной жизни Александра Воскобойникова. «Он вспоминает теперь, как в детстве с отцом ехал в поезде, где-то в Тамбовской губернии, если вы знаете, что это (if You know, what it is)…», или «Мой отец, говорит А.Н.В., был родом из города Нижний Ломов (from the town of Nizhny Lomov), можете себе это представить (can You imagine)?..» [4, с. 124]. Очевидно, что в подобном семантическом окружении английские слова уже не звучат столь нейтрально, не являются практически идентичным отражением русских слов. Может ли знать лондонский журналист, что такое Тамбовская губерния? Едва ли. Этот вопрос, к тому же переведенный Макушинским на английский язык, высвечивает буквально непреодолимые различия между сотрудником лондонского журнала и людьми, живущими «где-то в Тамбовской губернии». Подобную роль играет и перевод на латиницу грубо звучащего для европейского слуха названия Nizhny Lomov. Это словно оксюморон, призванный подчеркнуть, как бесконечно далеки две культуры друг от друга.

Во-вторых, большая часть англоязычной речи принадлежит Марии, второй жене А.Н.В., привезенной им в Париж из Аргентины. Она пишет письма школьной подруге на английском, рассказывая в них о своей «знаменитой бессоннице» и начале романа с Alejandro. И вновь повторяется история с «похожестью» билингвистических пар (английского и русского языков): «Местные сплетницы сразу, наверное, и свели их друг с другом, подражая судьбе; наша дружба (our friendship), пишет она чуть позже, — главная городская сплетня (the main gossip of the town)» [4, с. 262] и т. д.

Отдельного внимания заслуживает описание откровенной сцены, цитируемое героем-рассказчиком полностью и без перевода на русский: «So we just did it in the car and then in the cabin, and I came three times consequently (twice with the clitoris and at the end with the uterus… it’s a sort of a poem, isn’t it?), screaming and biting him like a whore» [4, с. 264]. Дословный перевод этого фрагмента мог выглядеть вульгарно, поэтому английский язык принимает на себя функции коммуникативного посредника (для Марии он тоже не является родным), позволяя свободней говорить на самые личные темы, не боясь переступить черту моральной нормы в собственных глазах и в глазах собеседника.

Подведем итог. В данном тексте у английского языка есть несколько функций. На лингвистическом уровне он, с одной стороны, противопоставляется русскому языку, как СССР противопоставлялся Западу на протяжении почти всего прошлого столетия, и символизирует непреодолимость различий, взаимную непостижимость полюсов мировой политической системы. С другой стороны, английские включения предстают перед нами в своей второй роли «всеобщего», международного языка, языка-посредника, способного буквально отразить переводимые смыслы, позволяющего без неловкости говорить на самые сложные темы. Так «английскость» у Макушинского не становится выражением духа конкретной нации и именно Англии, а представляет некий собирательный образ западной политики, западной истории, западной культуры.

Бахтин М. М. Слово в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 72−233.

Данилина Г. И. Писатели-билингвы: «Письмо между культурами» и литературная традиция // Филологические чтения. Тюмень: изд-во ТюмГУ, 2013. С. 87−91.

Кирнозе З. И. Национальная концептосфера // Россия и Франция: диалог культур. Статьи разных лет: сборник научных трудов / сост. В. Г. Зусман, К. Ю. Кашлявик, С. М. Фомин. Н. Новгород: изд-во НГЛУ им. Н. А. Добролюбова, 2002. С. 242−251.

Макушинский А. А. Пароход в Аргентину. М.: Эксмо, 2014. — 318 с.

Скляр Ю. Алексей Макушинский: «Политика забывается, а литература остается». Интервью с писателем // Журнал «Читаем вместе». Вып. 2(103). М.: Читаем вместе, 2015. URL: http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/material.php?interview=316&journal=133 (дата обращения: 01.03.2015).

Толкачев С. П. Мультикультурализм в постколониальном пространстве и кросс-культурная английская литература // Информационно-гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2013. № 1 (январь — февраль). URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2013/1/Tolkachev_Multiculturalism-Cross-cultural-Literature/ (дата обращения: 20.04.2015).

Топоров В. Н. Пространство культуры и встречи в нем / Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Вып. 4. М.: Наука 1989, С. 6−17.

Халеева И. И. Вторичная языковая личность как реципиент инофонного текста // Язык-система. Язык-текст. Язык-способность / Халеева И. И. М.: Институт русского языка РАН, 1995. C. 277−278.