Мужественность и женственность: гендерная метафора

Пол осмысляется в категориях «мужчина» и «женщина», а гендер — в терминах «мужественность"(мужское начало) и «женственность» (женское начало). Однако эти понятия сосуществуют в тесной взаимосвязи. К ним применимы положения, развиваемые в трудах Дж. Лакоффа: развитие когнитивной лингвистики способствовало осознанию «человечности» языкового знака. Лакофф установил, что в языке отражается категориальное мышление человека, основанное на ряде принципов. В общих чертах они сводятся к следующему: «В каждой культуре существуют специфические для нее сферы опыта, которые определяют связи в категориальных цепочках.

Существуют идеальные модели мира (в их число входят мифы и различные поверья), которые тоже могут задавать связи в категориальных цепочках «.

По мнению Лакоффа, «принцип мифа и поверья можно рассматривать как частный случай принципа сферы опыта. С этой точки зрения мифы и поверья — это сферы опыта, значимые для категоризации» [Лакофф, 1988, с.16].

Исходя из такого осмысления категоризации, можно заключить, что категории познания не заданы природой вещей, не даны свыше, а образуются в процессе осмысления человеком мира и себя в мире. Категоризация происходит на основе опыта, а опыт человека как физического существа всегда связан с его телесной деятельностью. Отсюда в языке появляется «телесная метафора». Выражения рукой подать, два шага, одна нога здесь, другая там, делать что-либо у кого-либо за спиной и т. п. содержат телесную метафору, то есть осмысление мира через посредство собственного тела — первой сферы человеческого опыта. Следовательно, «наша концептуальная система зависит от нашего физического и культурного опыта и непосредственно связана с ним» [Лакофф, 1988, с.16]. Это объясняет принцип антропоморфизма, действующий в номинативной системе любого естественного языка.

С этой позиции деконструкция, к которой призывают постмодернисты, для лингвиста может быть представлена как попытка через позднейшие наслоения проникнуть в «первосмысл» слова, раскрыть механизм концептуализации тех или иных понятий. В данном случае нас интересуют слова «мужественность» и «женственность» в их категориальном значении. В мифологии любого народа и в большом количестве философских трудов речь идет о женственности и мужественности как космогонических и метафизических категориях: «…например, в международном соперничестве: одни народы являются по преимуществу женственными, другие — мужественными.

Сложность и неоднозначность этих понятий связана с их метафоричностью, корни которой уходят в мифологическое мышление. Эти понятия встречаются во всех космогонических представлениях народов, являясь изоморфными двум ипостасям человеческого бытия — мужчинам и женщинам. Мужественность и женственность объединяют в себе совокупность противоположных начал.

В любой мифологической картине мира присутствует ряд бинарных оппозиций: верх — низ; свет — тьма; правое — левое и т. д. Во многих философских системах также имеет место ряд полярных категорий: природа — культура; активность — пассивность; рациональность — иррациональность, логика — эмоции; дух — материя; содержание — форма; власть — подчинение Левый член каждой из оппозиций атрибутируется мужественности, а правый — женственности. Важно подчеркнуть, что каждая пара признаков составляет самостоятельную оппозицию, не имеющую причинно-следственной связи с принадлежностью людей к тому или иному полу. Однако половой диморфизм, имеющий место в реальности человеческого существования, все же рассматривается сквозь призму женственностимужественности. Каждому из полов приписывается набор соответствующих качеств, играющих важную роль в создании прототипа мужского и женского в общественном и индивидуальном сознании. Так, в древнекитайской мифологии и натурфилософии обнаруживаются два противоположных начала — темное инь и светлое ян, практически постоянно выступающие в парном сочетании. Примечательна история происхождения этих понятий: «Первоначально инь означало, видимо, теневой (северный) склон горы. Впоследствии при распространении бинарной классификации инь стало символом женского начала, севера, тьмы, смерти, земли, луны, четных чисел и т. п. А ян, первоначально, видимо, означавшее светлый (южный) склон горы, соответственно, стало символизировать мужское начало, юг, свет, жизнь, небо, солнце, нечетные числа и т. п.. Предполагают, что в основе этой символики лежат архаические представления о плодородии, размножении и о фаллическом культе» [Мифы народов мира, т.1, с.547]. Такая символика, подчеркивающая дуализм мужского и женского начал, существовала и в дописьменный период, получая иконографическое выражение. В индоевропейском мифологии «находящемуся на небе отцу — сияющему небу соответствует оплодотворяемая небом обожествляемая земля (часто в противоположность светлому богу — „темная“, „черная“) как женское божество — мать». В индоевропейской мифологии также прослеживается мотив единства неба и земли как «древней супружеской пары — прародителей всего сущего». Связь основных движущих сил мироздания с мужским и женским началом отмечается и в других культурах (ср. Ранги — отец-небо и Папа — мать-земля в полинезийской мифологии и т. д.). Миф об андрогинах также отражает дихотомию пола, раскрывая принцип гармонии, которая воцаряется при соединении мужского и женского начал.

Очевидно, что в основе понятий «мужественность/женственность» лежит концептуализация человеческого опыта и «телесная метафора». Эти категории отражают классифицирующую деятельность человеческого сознания, выводимую из названной уже «сферы опыта». Наличие двух типов людей — мужчин и женщин — мотивировало название философских категорий «женственность» и «мужественность», составив tertium comparationis (базу сравнения) метафоры.

Как понятия метафорические «мужественность» и «женственность» обнаруживают ряд специфических свойств. Означая «перенос», метафора состоит «в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т. п., для характеризации или наименования объекта, входящего в другой класс». Таким образом, метафора ассоциирует две различные категории объектов и потому семантически двойственна: она имеет два плана, что составляет наиболее существенный ее признак. Употребление метафоры в качестве номинации актуализирует в сознании два класса объектов — тот, с которым сравнивают, и тот, который сравнивают. Базой сравнения является в этом случае некоторая общая черта сравниваемых объектов. Метафора представляется «как пересечение двух концептуальных систем в целях применения к основному субъекту метафоры свойств и ассоциативных импликаций, связываемых с ее вспомогательным субъектом» [ЛЭС, с.296]. Механизм метафоризации обнаруживает закономерности, обусловленные действием принципа антропоморфизма, то есть культурного и телесного опыта человека:

• 1) tertium comparationis метафоры отсылает реципиента к реальным мужчинам и женщинам, которым также начинают приписывать данные природой черты: активность/пассивность, интеллект/эмоции и т. д. Как отмечал А. Белый, «не женщина вовсе определяет женственное: наоборот, женственностью определима она сама» [Белый, 1991, с. 103].
• 2) образность метафоры, референтное несовпадение с tertium comparationis позволяет использовать ее в применении к объектам разного рода, не связанным непосредственно с полом. Так, мы говорим о мужественных поступках, о вечной женственности; в ряде историко-философских работ выдвигается идея о мужественности немецкого национального характера и женственности русского. Совершенно очевидно, что в таких случаях не производится прямого соотнесения с мужчинами и женщинами. Речь идет о комплексе признаков, объединенных под терминами мужественность/женственность. Мужское начало трактовалось «как аполлоновское начало формы, идеи, инициативы, активности, власти, ответственности, культуры, личности, разума, абстрактного понятийного мышления, сознания, справедливости. Женское начало — как дионисийское начало материи, пассивности, подчинения, природы, рода, чувства, инстинктивности, бессознательного, конкретного мышления, милосердия. Следует отметить, что такая трактовка мужских и женских качеств традиционна и для философии, и для массового сознания» [Рябов, 1997, с.29].

Еще Аристотель отождествлял мужское начало с духовным, с формой, а женское — с телесным, с материей. Согласно его взглядам, мужское начало придает форму и движение материальному (женскому) и вносит в него душу. Такой взгляд на два начала сохранился практически до наших дней, и лишь философия постмодернизма систематически подошла к переосмыслению понятий женственности и мужественности, что, однако, мало отразилось на стереотипах обыденного сознания. Так, проблема женственности и мужественности подробно обсуждалась в трудах русских философов серебряного века — Бердяева, Эрна, Иванова, Булгакова, Розанова, Соловьева, Мережковского, Флоренского.

Как видно из сказанного выше, мужественность и женственность — важные атрибуты общественного сознания. Являясь универсальными, то есть присутствующими в любой культуре, концептами, они вместе с тем заключают в себе и определенную специфику, свойственную данному обществу. В соответствии с идеей Ю. Д. Апресяна, «специфические коннотации неспецифических концептов — это источник знания о наивной картине мира, запечатленной в языке, помогающий открыть „стереотипы“ языкового и более широкого культурного сознания»". Разделяя имеющие долгую историю идеи Гумбольдта, неогумбольдтианства, американской этнолингвистики и связанные с ними более современные разработки проблемы в трудах А. Вежбицкой, Ю. Д. Апресяна, Д. О. Добровольского, мы считаем, что «каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка». Следовательно, мужественность и женственность как культурные концепты общественного сознания есть составная часть концептуальной системы личности. Они входят в состав моделей сознания (С-модели) и манифестируются в языке: «…естественный язык является тем инструментом, который дает возможность строить достаточно условные, но тем не менее адекватные модели фрагментов концептуальной системы индивидуума — С-моделей. Таким образом, С-модели в индивидуальном сознании моделируют мир, а с помощью языка в процессе речи строится их материальная модель — устный или письменный текст». Важно учитывать, что гендерные стереотипы, отражаемые языком, с одной стороны, культурно обусловлены, а с другой — осознаются индивидом в соответствии с его личным опытом, то есть С-модели коллективного сознания модифицируются в сознании отдельного человека.

В языке фиксируется гендерная стереотипизация, свойственная коллективному, «наивному» сознанию. В коммуникации с помощью имеющегося в данном языке набора гендерных стереотипов актуализируется отрефлексированный индивидуумом опыт. Средства языка используются как «инструмент, позволяющий индивидууму строить во внешнем мире знаковые модели, более или менее адекватно объективирующие фрагменты его концептуальной системы» [Каменская, 1990, с. 34].

Наивная картина мира, отраженная в языке не примитивна. Она имеет глубокую продиктованную жизненным опытом многих поколений логику, куда входит и наблюдение за типами людей, именуемыми мужчинами и женщинами, приписывание им определенных качеств и одновременно их оценку.

Исследование женственности и мужественности должно, таким образом, включать описание стереотипов, связанных с ними, и средства манифестации этих стереотипов в языке. В следующем разделе рассматривается понятие гендерного стереотипа.