Введение. 
Жанр молитвы в лирике А. Ахматовой и Н. Гумилева

Молитва — исправление жизни, мать сердечного сокрушения и слез; сильное побуждение к делам милосердия; безопасность жизни; уничтожение страха смертного; пренебрежение земными сокровищами, желание небесных благ, ожидание всемирного Судии, общего воскресения и жизни будущего века; усиленное старание избавиться от вечных мучений; непрестанное искание милости (помилования) у Владыки; хождение перед очами Божиими; блаженное исчезание перед воссоздавшим и всеисполняющим творцом; живая вода души; молитва — вмещение в сердце всех людей любовию; низведение неба в душу; вмещение в сердце Пресвятой Троицы, по сказанному: к нему приидем и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23).

Праведный Иоанн Кронштадтский (1829−1908).

" Доказывать, что Анна Ахматова была христианским поэтом, не приходится. Слишком явна христианская тональность ее поэзии, слишком отчетливы свидетельства о ней или ее собственные, хотя редкие, высказывания. Напомню кратко известное «утешительное» письмо Пастернака 1940 года, в котором он называет ее «истинной христианкой» У нее, и в этом ее исключительность, не было эволюции в религиозных взглядах. Она не стала христианкой, она ею неизменно была всю жизнь" [1, с.243−244].

Религиозные мотивы в стихах Ахматовой имеют определенную культурно-историческую и идеологическую основу.

Данная основа состоит из соответствующих реалий: библейско-евангельские цитаты и реминисценции, имена, упоминаемые даты, святыни создают особую атмосферу в ее творчестве.

Наряду со стихами, в чем-то близкими к молитве и пророческому обличению, встречаются произведения совершенно иного плана. Их можно счесть проявлениями «простой бытовой религиозности» [2, с.120], а иногда и невольного кощунства. Так, крест для ахматовской героини — не только знак «сораспятия» Христу, но и «золотой нательный крестик», которым можно расплатиться с цыганкой за гадание о женихе («У самого моря»), «залог любви» («Черная вилась дорога…»), памятный сувенир о бывшем возлюбленном («Когда в мрачнейшей из столиц…») и даже как бы некий амулет, приносящий удачу в страстной любви («Побег»). В стихах такого плана налицо некий комплекс культурологии, мифологизма, кощунства и тонкого соблазна, в той или иной степени присущий самой атмосфере «серебряного века» .

В них мы находим множество предчувствий, примет, снов и гаданий, отождествление земного возлюбленного с женихом, ожидающим венчания, почти молитвенные обращения к Музе, как известно, все же демоническому существу (хотя это, конечно, условность, поэтическое иносказание).

Есть и прямо нехристианское отношение к действительности, особенно в связи с темой смерти. Для человека, сознающего себя христианином, невозможно молить Бога о смерти, «томясь в неволе», а тем более утешать себя мыслями о самоубийстве.

Но героиня даже просит на это благословения: «И я стану — Христос помоги! — / На покров этот, светлый и ломкий» [3, с.54], Заметим также, что в ранних стихотворениях слово «рай» применимо обычно к другим: это путь другого; свое чаще — ад: любовь, смерть, посмертные муки: вообще вся своя «жизнь — проклятый ад!» («Белой ночью», 1911, с. 37).

Безусловно, религиозность Ахматовой была и поэтической, поэтизирующей, преображающей мир. Религия расширяла сферу красоты, включая и красоту чувства, и красоту святости, и красоту церковного благолепия. С годами поэзия Ахматовой становится в духовном плане более уравновешенной и строгой, усиление гражданского звучания сопровождается углублением изначально присущего ей христианского мироощущения, мыслью о сознательно избранном жертвенном пути.

Но самые сокровенные чувства почти зашифрованы, утаены от профанного взгляда; часто, чтобы проследить до конца мысль поэта, необходимо уловить особую роль той или иной интонации, слова, цитаты.

О сдержанном целомудрии творчества Ахматовой писал В. М. Жирмунский: «Она не говорит о себе непосредственно, она рассказывает о внешней обстановке душевного явления, о событиях внешней жизни и о предметах внешнего мира, и только в своеобразном выборе этих предметов и меняющемся восприятии их чувствуется подлинное настроение.

То особенное душевное содержание, которое вложено в слова" [4, с.116]. Действительно, у Ахматовой почти нет чисто религиозных стихотворений, она редко говорит о предметах веры напрямую. «Церковные имена и предметы никогда не служат ей главными темами; она лишь мимоходом упоминает о них, но они так пропитали ее духовную жизнь, что при их посредстве она лирически выражает самые разнообразные чувства» , — отмечал К. И. Чуковский[5, с.181],.

Даже цитируя, Ахматова редко заявляет не свои слова как цитату, хотя обычно имеется довольно определенная отсылка к тексту или событию. Каждая из реминисценций нуждается в интерпретации и комментарии; в данной статье придется ограничиться несколькими примерами. В стихотворении «Дал Ты мне молодость трудную…» (1912) — ряд евангельских реминисценций, значимых в общем покаянном тоне стихотворения. Так, отсылают к Евангелию строки: «Господи! я нерадивая, /Твоя скупая раба» (с. 62). У этих, казалось бы, общих слов есть точный адрес. Это притча о злом рабе (Мф. 18, 23−35), которому хозяин (Господь) простил огромный долг, но тем не смягчил ожесточенного, скупого сердца. О «нерадивом рабе» сказано у Матфея (25, 14−31) и у Луки (19, 12−27) в притче, известной в обиходе как притча о талантах (минах). У нее есть одна особенность: в обоих источниках она звучит в контексте слов Христа о Втором пришествии. Эсхатологическкй характер притчи заявлен в первой же фразе: «Итак бодрствуйте; потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25, 13). Похожий текст мы находим и у Луки.

Притча о талантах — это притча о Суде, об ответственности, которую человек несет за собственную жизнь как за дар Бога, о воздаянии за внутреннюю способность понять и принять свое назначение, ибо «…имеющему дастся и приумножится; а у не имеющего отнимется и то, что он имеет» (Мф. 25, 29). О верном и нерадивом рабах говорит Христос еще в одной притче — с призывом к постоянному «бодрствованию» ввиду того, что никому не известен час Пришествия Сына Человеческого (Мф. 24, 42−51; Лк. 12, 36−48). Это пророчество Ахматова затем недвусмысленно повторила: «Скоро будет последний суд» («Как ты можешь смотреть на Неву…», 1914, с. 83). В «Песне о песне» (1916) евангельская цитата звучит в общем контексте размышлений о пути и предназначении поэта, здесь — не только избранника, но и Божьего раба, в простоте сердца исполняющего «все повеленное» и не требующего какой-то особенной благодарности или мзды за свой труд. В связи с этим вспоминается вопрос о стихах, заданный примерно в то же время оптинскому старцу Нектарию (Тихонову), с которым уже после революции Ахматова имела несколько бесед. «Заниматься искусством можно, как и всяким делом, как столярничать или коров пасти, но все это надо делать как бы перед взором Божиим… Есть и большое искусство — слово убивающее и воскрешающее (псалмы Давида, например), но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника, это путь жертвенный, и один из многих тысяч доходит до цели» , — сказал старец[6, с.19].

Смиренный, как известно, просит у Бога только сил, терпения и благословения на труд.

Именно такого благословения на общее дело просит героиня стихотворения: «Я только сею. Собирать / Придут другие. Что же! / И жниц ликующую рать / Благослови, о Боже!» (с. 74). Сравним: «Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут. Ибо в этом случае справедливо изречение: «один сеет, а другой жнет» «(Ин. 4, 36−37).

С пониманием поэзии как благословенного труда и поэта как «Божьего раба» в самом широком смысле слова, включающем и избранничество, и жертвенность, и смиренное сознание своей немощи, и то «послушание», благую подневольность, что основывается на полном доверии Творцу, связано стихотворение «Я так молилась: «Утоли…» «(1913). Тема отвергнутой жертвы как наказания или особого испытания, посылаемого призванному на высокое служение, не случайна у Ахматовой. Возможно, это связано с эпизодом жития св. праведной Анны, празднуемым 9/22 декабря как церковный праздник Зачатия св. Анной Пресвятой Богородицы. В этот день отмечается память еще одной святой Анны — пророчицы, а также иконы Божией Матери, именуемой «Нечаянная радость» .

В ахматовском стихотворении появляется «дым от жертвы, что не мог / Взлететь к престолу Сил и Славы, / А только стелется у ног, / Молитвенно целуя травы…» (с. 79). Сложное учение о видах жертв, характере, способе и цели их принесения подробно изложено в Ветхом завете. Там мы находим и мотив небесного огня, попаляющего жертву праведного, и признаки Божьего «отношения» к приносящему жертву. Стелющийся по земле дым — знак неблагоприятный; так, например, в повествовании о жертвах Авеля и Каина. Об одной из самых знаменательных жертв рассказывается в III Книге Царств. Ее принес пророк Илия на горе Кармил во время испытания силы Бога Израиля и Ваала. Знаком победы должен был послужить небесный огонь, попаляющий жертву (тушу тельца) без участия огня земного. Усилия жрецов Ваала были бесплодны, тогда как по молитве Илии на жертвенник, залитый к тому же водой, «ниспал огонь Господень» .

Прося у Бога милости, героиня вспоминает и евангельские исцеления слепых и немых: «Так я, Господь, простерта ниц: / Коснется ли огонь небесный / Моих сомкнувшихся ресниц / И немоты моей чудесной?» (с. 79). В Евангелии физическая немощь часто — знак немощи духовной. Так сомкнувшая ресницы слепота означает не только внешний мрак, но и помрачение души — грехом или неверием. Как в рассказе об исцелении слепых: «Веруете ли, что Я могу это сделать?» -…" ей, Господи!" -… — И открылись глаза их" (Мф. 9, 28−29). В христианской традиции немота — нередко и знак «высшего знания», соприкосновения с реальностью иного мира, особый аскетический подвиг безмолвия. Молчание есть добродетель и награда «будущего века». Посвященный в последнюю тайну молчит — от полноты знания. Немота бывает таинственна и священна. У Ахматовой она «чудесна». В соответствии с принципом своеобразного выбора предметов внешнего мира, столь значимым, по мысли В. М. Жирмунского, для Ахматовой, находятся связанные с религией реалии, которых немало в ее стихах. Касаясь здесь лишь внешней, фактической стороны вопроса, хочется все же отметить, что значение этих реалий не ограничивается воссозданием внутреннего облика героини, но распространяется на область символов и знаков. В стихотворении «Стал мне реже сниться, слава Богу…» (1912), где явно присутствует восприятие о Светлой Седмице, единственной в году, когда весь день действительно не замолкают звоны колоколен, на которые пускают всех, желающих таким образом возвестить о Воскресении Христовом, есть загадочные в своей невнятности, столь редкой и непривычной у Ахматовой, строки: «Здесь всего сильнее от Ионы / Колокольни Лаврские вдали» (с. 105). Иону в лучшем случае трактуют как «Ионинский монастырь в Киеве» [7, с.401]. Но подобного монастыря в Киеве не было и нет. Речь идет о киевском Свято-Троицком мужском монастыре, расположенном на правом берегу Днепра, в нескольких километрах от Киево-Печерской лавры. Он был основан и отстроен подвижником — старцем Ионой, не успевшим увидеть исполнения заветной мечты — окончания постройки грандиозной колокольни, для которой, впрочем, он успел приобрести в 1896 году колокол весом 1150 пудов. Старец Иона скончался 9 января 1902 года, приняв схиму с именем Петра[8, с.585]. Упоминание о другой киевской святыне мы находим в позднейшем стихотворении «Широко распахнуты ворота…» (1921): «И темна сухая позолота / Нерушимой вогнутой стены» (с. 170). В этих строках говорится о знаменитом мозаичном золотофонном изображении Богоматери Оранты в конхе абсиды алтаря Софийского собора, имевшем, как считалось, чудотворную силу. Этот иконографический тип, напоминающий верующим об особом молитвенном предстательстве и заступничестве Божией Матери за весь мир, получил в народе название «Божья Матерь Нерушимая Стена» (память 31 мая и в Неделю Всех Святых).

Что же касается поэтического мира Н. С. Гумилёва. Здесь значима роль традиций. Однако тема традиций в её методологических и историко-литературных аспектах при осмыслении поэзии одного из крупнейших представителей литературы начала XX века далеко не исчерпана.

В то же время без исследования творческого диалога Гумилёва СС Богом и Высшими силами, русскими романтиками, недостижимо целостное представление о его творчестве, невозможно осмысление его поэтики и затруднено определение места поэта в национальном и мировом литературном процессе. Кроме того, рассмотрение произведений Н. Гумилёва в аспекте наследования значимых традиций необходимо для более глубокого понимания творческой индивидуальности анализируемых авторов и определения характера воздействия их творений и творческого поведения на поэзию и личность одного из наиболее значительных поэтов русского Серебряного века.

Актуальность работы определена недостаточной изученностью традиций русской религиозной лирики в поэзии Ахматовой и Гумилёва.

Объект данного исследования — творчество Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, в которых представлены в той или иной форме образы, мотивы, тропы, сюжетно-композиционные, жанровые, стилистические., ритмические особенности лирических произведений, посвященных жанру молитвы.

Предмет исследования — характер усвоения Ахматовой и Гумилёвым, поэтами, теоретиками и эссеистами, традиций русской романтической лирики, осмысление ими эстетики раннего и зрелого русского романтизма и художественные результаты этого осмысления.

Цель работы — доказать обусловленность творческого становления Ахматовой и Гумилёва общностью эстетических принципов и поэтики акмеистов и русских поэтов-романтиков XIX — ХХ в.в.

Целью работы определяются следующие задачи:

• * осмыслить проблему традиций русской романтической лирики XIX — ХХ в.в. в творчестве Ахматовой и Гумилёва, учитывая результаты существующих исследований темы, основываясь на теоретических работах, критических статьях и эпистолярном наследии поэта, воспоминаниях их современников;
• * выявить в поэтическом наследии поэтов корпус произведений с отчетливым культурным подтекстом, отсылающим к религиозным традициям и нередко многосоставным, одновременно углубив представление о ряде отмеченных соотнесений;
• * проанализировать особенности романтической поэтики и её влияние на формирование творческой мифологии Ахматовой и Гумилёва;
• * изучить поэтические и эстетические особенности произведений разных жанров поэтов — Ахматовой и Гумилева, определив ту роль, которую сыграла в становлении его творчества русская романтическая традиция, сформированная лирической поэзией Пушкина, Тютчева, Баратынского.

Теоретико-методологической основой исследования являются философские положения работ Ф. В. Шеллинга, развитые в эстетике немецких романтиков и проявившиеся в художественном творчестве русских поэтов периода раннего и зрелого романтизма; культурно-философские идеи А. Ф. Лосева, H.A. Бердяева, И. Хёйзинги; историко-литературные и теоретические исследования А. Н. Веселовского, М. М. Бахтина, Б. М. Эйхенбаума, В. Б. Шюювского, Б. В. Томашевского, В. М. Жирмунского, М. П. Алексеева, Д. С. Лихачёва, A.C. Бушмина, Д. Д. Благого, Ю.М. Лот-мана, A.M. Панченко, Л. Я. Гинзбург, С. Г'. Бочарова, В. Е. Хализева, В. Э. Вацуро; связанные с изучением творчества поэтов-акмеистов и Н. С. Гумилёва в свете значимых для них традиций классиков труды З. Г. Минц, В. Н. Топорова, Р. Д. Тименчика, Т. В. Цивьян, В. И. Тютты, Е. А. Есаулова, Л. Аллена, H.A. Струве, И. П. Смирнова, O.A. Лекманова, В. В. Мусатова, Ю. В. Зобнина, Л. Г. Кихней, О. Ронена и др.

Привлечены также методики биографического, историко-генетического, мотивного, рецептивного, целостного, мифопоэтического и стиховедческого анализа, развитые Е. М. Мелетинским, В. Н. Топоровым, В.М. ." Жирмунским, В. В. Вейдле, К. Ф. Тарановским, M.JI. Гаспаровьм, Ю. М. Лотманом, М. М. Гиршманом, Е. Г. Эткиндом.

Состояние научной разработанности темы исследовании.

В ряде работ связь поэтики Ахматовой и Гумилёва с романтической традицией (нередко без соотнесения с национальной) констатировалась, но не была предметом специального рассмотрения (А.И. Павловский, В.П. Енишер-лов, Е. А. Подшивалова, И. Делич, O.A. Клинг, Е. П. Беренштейн, B.JI. Полушин, Г. Н. Шелогурова).

Проблема обращения к Богу рассмотрена авторами: М. В. Смелова, Е. Ю. Кармалова, М. Баскер, С. Н. Колосова, О. И. Федотов, Е. Г. Милюгина, Ф. Х. Исрапова, Н. В. Дерина.

Обобщая вышесказанное, следует отметить, что осмысление традиции русской романтической лирики в жанре молитвы в поэзии Ахматовой и Гумилёва должно быть продолжено.

Научная новизна исследования состоит в углублении представления о значении национальных литературных традиций для художественной практики и эстетики акмеизма, развитие и уточнение наблюдений о романтическом характере творчества А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилёва и о диалогичности поэтических шедевров Золотого и Серебряного веков русской литературы.

Новым является осуществленное в работе целостное рассмотрение всех уровней поэтической системы А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилёва на обширном материале с введением новых образных, мотивных и иных соотношений, с дополнением и уточнением ранее установленных параллелей, цитат, созвучий показана действительно значительная, как количественно, так и качественно, роль традиций русской романтической лирики в создании совершенных поэтических произведений Ахматовой и Гумилёва и в творческой эволюции поэзии.

Теоретическая! значимость работы заключается в конкретизации представлений об общности эстетических принципов поэтов Золотого и Серебряного веков, проявляющейся в трактовке ими категорий прекрасного, трагического, гармонического, восприятии искусства как формы приближения к полноте религиозного мироощущения, что вносит существенные дополнения в понимание типологических связей между такими явлениями, как романтизм и акмеизм, а также дополняет представление об их генетических связях: роль Ахматовой и Гумилёва в продолжении творческого процесса предстает тем более значимой, что в его все более совершенных произведениях происходит усиление тенденции гармонизации и обретения гармонии, напряженно искомой литературными предшественниками, а его теоретические изыскания предстают весомыми аргументами, подтверждающими необходимость научного осмысления русской поэзии Нового времени как целостного художественного явления.

В работе развивается аспект представления о русском романтизме как литературном направлении, которое не было исчерпано в первой трети XIX века, и актуализируется ряд существенных положений. Они связаны с пониманием того, что для романтиков изучаемых нами периодов истории национальной литературы значимы определенные философские и теоретические положения. Это положения о равновесии реального и идеального в художественном образе, о преодолении трагических противоречий обретением художественной, а вследствие этого — социальной гармонии и, по этой причине, о необходимости достижения совершенства произведения, являющегося частью национально-исторической и личной мифологии, и наконец, о стремлении поэтов приблизиться к полноте гармонического мироощущения, явленного религией.

Практическая значимость исследования заключается в том, что в нем создана картина развития национальной поэзии, предстающая в реальных творческих взаимосвязях крупнейших поэтов, диалог которых осуществлен посредством формирования, усвоения и продолжения традиций. Это позволяет использовать концепцию и основные положения данного исследования при изучении истории русской литературы в вузе, а также в школьном преподавании истории русской поэзии Серебряного века.

Материалы исследования могут быть использованы в процессе преподавания курса литературы, в проведении курса «Бесед о православной культуре».

Структура работы включает введение, три главы, заключение, библиографический список.