Особенности политического дискурса и его интерпретация

Особенности политического дискурса и его интерпретация

политический дискурс языковый Уже сама речь, как считает Э. Косериу (см. [6]), «политически нагружена», поскольку является знаком солидарности с другими членами общества, употребляющими тот же язык. Связь между языком и политикой очевидна: «ни один политический режим не может существовать без коммуникации» [11. С. 17]. Более того, можно утверждать, что «специфика политики, в отличие от ряда других сфер человеческой деятельности, заключается в ее преимущественно дискурсивном характере: многие политические действия по своей природе являются речевыми действиями» [Там же]. По мнению Е. И. Шейгал, «политический дискурс представляет собой своеобразную знаковую систему, в которой происходит модификация семантики и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых действий». Другими словами, речь идет не просто о языке как важном факторе политики, а о «языке политики» [12].

Иного мнения придерживается П. Б. Паршин, который подвергает сомнению существование политического языка как феномена: «То, что обычно имеется в виду под языком политики, в норме не выходит за рамки грамматических, да, в общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических („национальных“) языков — русского, английского, немецкого, арабского и т. д.» [7]. В связи с этим П. Б. Паршин предлагает «считать преждевременными и, более того, неправомерными широко распространенные обобщающие утверждения относительно структурных свойств „политического языка“ вообще. На практике объектом исследования являются конкретные идиополитические дискурсы — способы говорения, характерные для индивидуальных, коллективных или метафорических субъектов политического действия» [7].

По мнению большинства лингвистов, понятие «политический язык» все же имеет право на существование. В качестве объекта лингвистического исследования область речевой деятельности в политике рассматривалась в разных отношениях: как разновидность статусно-ориентированного общения [5]; как сфера преимущественного употребления некоторых языковых форм и речевых приемов [8]. А. Н. Баранов развивает представление о политическом языке, который понимается как «особая знаковая система, предназначенная именно для политической коммуникации: для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования политических и социально-политических решений в условиях множественных общественных интересов истинно плюралистического общества, в котором каждый человек является не объектом идеологического воздействия и манипулирования, а субъектом политического действия» [2. С. 108]. Аналогичная точка зрения представлена в работе Е. И. Шейгал, которая определяет язык политики как «структурированную совокупность знаков, образующих семиотическое пространство политического дискурса», в которое включаются «специализированные знаки — как вербальные (политические термины, антропонимы и пр.), так и невербальные (политические символы и пр.), а также неспециализированные знаки, изначально номинативно не ориентированные на данную сферу общения, однако, вследствие устойчивого функционирования в ней, приобретающие содержательную специфику» [11. С. 22].

Даже исходя из столь неполного набора характеристик, можно говорить об отличительных особенностях языка в политике. Во-первых, «политическая лексика» терминологична, а обычные, не чисто «политические» языковые знаки употребляются не всегда так же, как в обычном языке; во-вторых, специфичны речевые приемы; в-третьих, специфично языковое оформление — звуковое или письменное.

В свое время В. фон Гумбольдт, Х. Г. Гадамер, позднее В. Н. Волошинов и другие, в частностиР. Лангакер, подчеркивали, что «мир не дан человеку непосредственно, а созидается им и интерпретируется», поэтому вполне уместным будет утверждение, что мы созидаем мир с помощью нашей психики. И как следствие, описывая мир вокруг себя, говорящий интерпретирует наблюдаемое, исходя из личностных установок и понимания того, что его окружает; он преобразует эту действительность, используя в речи формальные элементы языка, которые, в свою очередь, подстраиваются под фоновые знания слушающего; говорящий, помимо прочего, способен описывать состояния и качества объектов через состояния и качества, присущие совсем иным объектам, так появляются в речи метафоры; говорящий всегда учитывает определенную временную/пространственную перспективу, а также оценивает структуру своего окружения в терминах «существенное/несущественное». В результате действия данных факторов, согласно Р. Лангакеру (см. [13]), возникает некий конструкт. Этот новый объект, отражающий созданный субъектом мир, и предлагается называть дискурсом, который понимается как вербализация определенной ментальности, такой способ говорения и интерпретирования окружающей действительности, в результате которого не только специфическим образом отражается окружающий мир, но и конструируется особая реальность, создается свой (присущий определенному социуму) способ видения мира, способ упорядочения действительности.

Дискурс является неотъемлемой частью социальных отношений, ибо, с одной стороны, формируется ими, а с другой — сам формирует эти отношения. Поэтому всякий дискурс можно рассматривать как «особое использование языка» [9. С. 38], как коммуникативное событие («дискурс — это речь, погруженная в жизнь» [1. С. 136]), а также как «способ упорядочения действительности» [10. С. 18]. Дискурс, таким образом, является «сложным единством языковой формы, знания и действия» [4. С. 121], поскольку в его реализации участвует не только язык в актуальном употреблении, но и экстралингвистические факторы, предопределяющие общение, и — главное — ментальные (когнитивные) структуры, обусловливающие существование дискурса. Следовательно, вполне правомерно говорить о такой разновидности, как политический дискурс.

Политический дискурс является специфической разновидностью дискурса, поскольку имеет своей целью завоевание и удержание политической власти. Он обладает набором системообразующих признаков, в число которых входят (а) цель общения, (б) участники общения, (в) способ общения — избираемые стратегии и тактики.

Авторы многочисленных работ последних лет (см. работы П. Б. Паршина, Е. И. Шейгал, В. З. Демьянкова, М. Р. Желтухиной, И. М. Кобозевой и др.) используют термин «политический дискурс», вкладывая в него разное содержание. Одни исследователи пользуются данным термином как данным априори, другие отказывают ему в наличии лингвистического содержания, сторонники третьей точки зрения утверждают, что языку политики, напротив, свойственно специфическое содержание, а не форма [8], иные используют его наряду с терминами «язык политики», «политическая коммуникация», «политический язык». Тем не менее, в лингвистической литературе политический дискурс представлен как многоаспектное и многоплановое явление, как комплекс элементов, образующих единое целое.

Политический дискурс — это совокупность «всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом» [2. С. 6]. Данное определение представ ляет широкий подход к содержанию понятия «политический дискурс». В широком смысле «политический дискурс» включает такие формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из составляющих: субъект, адресат либо содержание сообщения. В узком смысле политический дискурс — это разновидность дискурса, целью которого является завоевание, сохранение и осуществление политической власти.

При определении границ политического дискурса, исходя из широкого понимания, включаем в него как институциональные, так и неинституциональные формы общения, если к сфере политики относится хотя бы одна из трех составляющих: субъект, содержание сообщения, адресат. Широкий подход опирается на два уровня в определении политики: при первом «политика определяется как набор некоторых действий, направленных на распределение власти и экономических ресурсов в какой-либо стране и мире между странами. Второй уровень политики — личностный, он представляет собой сам способ, которым первый уровень актуализируется в индивидуальном сознании, как он проявляется в личности, в семье, во взаимоотношениях людей, в профессиональной деятельности, а также в восприятии человеком произведений литературы и искусства» [11. С. 23].

При узком понимании политический дискурс будет ограничен только институциональными формами общения (например, инаугурационная речь, указ, отчетный доклад, партийная программа, послание президента о положении в стране и т. д.), т. е. такими, которые осуществляются в общественных институтах, где общение является составной частью их организации. В данном случае речь идет о неком стандарте поведения, которому, в свою очередь, свойствен определенный набор типичных для данной сферы речевых событий, типичных моделей речевого поведения при исполнении тех или иных социальных ролей, типичной тематики общения.

Помимо вышеупомянутых двух уровней, политический дискурс, с точки зрения Е. И. Шейгал, имеет и два измерения: реальное и виртуальное. Под реальным измерением исследователь понимает текущую речевую деятельность в определенном социальном пространстве, а также возникающие в результате данной деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов. Виртуальное измерение дискурса, по мнению Е. И. Шейгал, — это семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, совокупным денотатом которых является мир политики, тезаурус высказываний, набор моделей речевых действий и жанров, специфических для общения в данной сфере.

Краткий обзор литературы по проблеме позволяет сделать следующие выводы: общепринятого определения политического дискурса на сегодняшний день не существует, а термин «дискурс» в современной лингвистике используется для обозначения разных видов речи и речевых произведений, осмысление которых должно строиться с учетом всей совокупности языковых и неязыковых факторов; однако мы можем рассматривать его как вербальную коммуникацию в определенном социально-психологическом контексте, в которой отправитель и получатель наделяются определенными социальными ролями согласно их участию в политической жизни, которая и является предметом коммуникации. Именно дискурсивный подход к сфере политической коммуникации представляется особенно плодотворным, потому что он задает тот ракурс исследования, который позволяет осмыслить важную, сущностную сторону этой области функционирования языка — специфику осуществляемой в ней концептуализации мира, порождающей широкий спектр форм речевого воздействия.

• 1. Арутюнова, Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990. С. 5−32.
• 2. Баранов, А. Н. Парламентские дебаты: традиции и новации / А. Н. Баранов, Е. Г. Казакевич. М.: Знание, 1991.
• 3. Баранов, А. Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом // Человек. 1997. № 6. С. 108−118.
• 4. Дейк, Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989.
• 5. Карасик, В. И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 2000. С. 5−20.
• 6. Нарумов, Б. П. «Архитектура языка» в концепции Э. Косериу [Электронный ресурс]. URL: http://danefae.org/pprs/venedikt/narumov.htm
• 7. Паршин, П. Б. Об оппозиции системоцентричности и антропоцентричности применительно к политической лингвистике [Электронный ресурс]. URL: http://www.dialog-21.ru/Archive/2000/
• 8. Серио, П. Русский язык и советский политический дискурс: анализ номинализаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 1999. С. 12−53.
• 9. Степанов, Ю. С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца 20 века: сб. ст. М.: Ин-т языкознания РАН; Рос. гос. гуманит. ун-т, 1995. С. 35−73.
• 10. Фуко, М. Порядок дискурса // Воля к истине: по ту сторону власти, знания и сексуальности. М.: Магистериум: Касталь, 1996. С. 4797.
• 11. Шейгал, Е. И. Семиотика политического дискурса: дис. … д-ра филол. наук. Волгоград,
• 2000.
• 12. Шейгал, Е. И. Семиотика политического дискурса: автореф. дис.. д-ра филол. наук [Электронный ресурс]. Волгоград, 2000. URL: www.lib.ua-ru.net/diss /cont/94 853.html.
• 13. Langacker, G. W. Foundations of Cognitiv Gramma. Stanford: Stanford University Press, 1987.