Латиноамериканский интертекст в свете взаимодействия языков и культур

Латиноамериканский интертекст в свете взаимодействия языков и культур

Постоянная необходимость получения и переработки все возрастающего объема знаний, обретаемых человеком через разные источники информации, неизбежно ставит вопрос об уровне и качестве компетенции, достигаемой им в ходе познавательной деятельности. В этой связи все более значимую роль приобретает межкультурная компетенция, создаваемая языковой личностью в результате усвоения интертекстов, то есть текстов, интегрирующих смыслы и знаки разных языков и культур. Согласно мнению специалистов, без овладения данной компетенцией невозможно не только полноценное участие человека в когнитивном процессе, но и его адекватное включение в акты устной и письменной коммуникации [1].

Применительно к работе с письменным и, особенно, художественным интертекстом важность межкультурной компетенции обусловливается еще и тем, что сам художественный интертекст может быть рассмотрен как пространство, где происходит вербальная актуализация этнокультурных концептов, активно участвующих в создании общего содержания произведения. В свою очередь, овладение этнокультурной информацией позволяет провести правильный лингвистический анализ текста, учесть специфику значения лексических и грамматических единиц, соотнеся их с особенностями той национально-языковой картины мира, элементами которой они являются.

На правильность интерпретации и понимания интертекста, несомненно, окажут влияние и обнаруженные расхождения в объеме и полноте передаваемых понятий, находящих свое реальное лексико-грамматическое выражение. Такая полнота может быть связана, например, с тем, что слово, конкретизирующее тот или иной концепт, способно приобрести в тексте статус имплицитной цитаты, отсылающей к одному или нескольким прецедентным текстам, уже существующим в культуре изучаемой читателем страны.

Следует подчеркнуть, что наличие в тексте скрытых и явных цитат, аллюзий и реминисценций требует особо пристального внимания к их атрибуции и значению в тексте-источнике, поскольку их ранее выраженная семантика может оказывать достаточно сильное, а иногда и определяющее влияние на их новое контекстуальное значение. Распознание в художественном интертексте различных видов цитат позволяет устранить в ходе проводимого анализа возникающие смысловые аномалии, противоречия и семантические лакуны, не представляющие трудностей для носителей родного языка, поскольку им известно значение фрагмента текста, полученное при его предшествующих употреблениях. Сфера такого рода прецедентных употреблений, формирующая культурную (и межкультурную) компетенцию читателя, может быть очень широка. К ней относятся мифопоэтические представления того или иного народа, зафиксированные в устных и письменных фольклорных памятниках, вербально выраженные религиозные догматы, авторская литература разных жанров и многие другие культурные контексты, в которых происходит самореализация языковой личности и включающего ее этноса.

Обсуждая проблемы, связанные с меж — культурной компетенцией и с ее практическим значением, следует также иметь в виду, что поскольку овладение ею невозможно без освоения родных языка и культуры, то при недостатке фоновых этнолингвистических знаний в ходе восприятии интертекста может возникнуть явление интерференции, то есть ситуация, когда «чужим» интертекстуальным элементам приписываются собственное национально-культурное содержание.

В качестве примера такого «приписывания» может быть рассмотрен латиноамериканский интертекст. Характеризуя его, уточним, что в современной науке элементом интертекста принято считать «любой знак цитируемой культуры и любое воспроизведение фраз из существующих в языке дискурсов» [2, с. 75]. Иначе говоря, это цитаты взятые из самой жизни и отсылающие к любым культурным событиям и фактам или к определенному «текстовому» поведению, чьим денотатом является «цитируемая» ситуация общения.

Так, элементы интертекста Х. Кортасара Lucas, sus clases de espanol [3] передают ситуацию педагогического общения между директором и преподавателем, преподавателем и студентами, воспроизводя «дискурс лингвокультурных предрассудков» представителей трех романских наций:

En la Berlitz donde lo toman medio por lаstima el director que es de Astorga le pre — viene nada de argentinismos ni de que galica — dos, aqui se ensena castizo, cono, al primer che que le pesque ya puede tomarse el portante. Eso si usted les ensena a hablar corri — ente y nada de culteranismos que aqui los franceses lo que vienen a aprender es a no hacer papelones en la frontera y en las fon — das. Castizo y prаctico, mйtaselo en el dig — amos meollo.

Lucas perplejo busca en seguida textos que respondan a tan preclaro criterio, y cuan — do inaugura su clase frente a una docena de parisienses аvidos de olй y de quisiera una tortilla de seis huevos, les entrega unas hoji — tas donde ha policopiado un pasaje de un articulo de El Pais del 17 de septiembre de 1978, fijese quй moderno, y que a su juicio debe ser la quintaesencia de lo castizo y lo prаctico puesto que se trata de toreo y los franceses no piensan mаs que en precipi — tarse a las arenas apenas tengan el diploma en el bolsillo, razon por la cual este vocabu — lario les sera sumamente util a la hora del primer tercio, las banderillas y todo el resto.

Интертекстуальное пространство здесь создается актуализацией этноречевых стереотипов, чья совокупность дает двойственную характеристику коммуникантов, меняющуюся в зависимости от принадлежности к концептуальной сфере свой/ чужой. При этом знаками чуждости становятся как диалектное междометье che и ненормативная грамматика (так называемое que galicado), выдающие жителя Аргентины, так и ненормативная лексика, и просторечные обороты (pescar a alguien, hacer papelones, metйrselo en el meollo, etc.) уроженца испанской провинции Леон. Не выдерживают ситуативного стандарта и цитаты высокого стиля (барочнопоэтического дискурса: culteranismo, quin — taesencia, preclaro criterio), неуместные не только в контексте школы скоростного обучения по методу Берлитца, но и перед лицом «актуального» адресата — парижан, рассчитывающих на совсем другой вока — буляр. Сам же вокабуляр, состоящий из клишированных olй, quisiera una tortilla de seis huevos, toreo, banderillas и тому подобного, несомненно, характеризует не только французов, но и их устойчивые представления об испанцах, не позволяющие им — взаимно — стать своими друг для друга. Неизбежный финал всего этого — разрыв межкультурной коммуникации — засвидетельствован самим автором в конце его рассказа.

В других случаях сформированная меж — купьтурная компетенция становится базовым условием правильного понимания интертекста. Одним из примеров, демонстрирующих важность ее наличия, является рассказ Х. Кортасара La autopista del Sur [4], служащий образцом актуализации концепта инобытия как пребывания / блуждания человека в загробном мире.

Знаками, репрезентирующими данный концепт в тексте, становятся слова и выражения, интертекстуально предопределенные жанром видений (сновидений). К ним относятся номинации инобытийного хронотопа, выражающие его ключевые признаки: замену календарно членимого времени на неопределенно долгий темпоральный отрезок, воспринимаемый как аналог вечности, сравните: ni valia la pena mirar el reloj pulsera para perderse en cаlcu — los inutiles; las horas acababan por super — ponerse, por ser siempre la misma. А также противопоставление открытого неисчислимого времени ограниченному замкнутому пространству, пределы которого невозможно покинуть: no habia setos ni аrbo — les, solamente… algo que parecia un muro absrtacto limitando la cinta blanca del macadam con su rio inmovil de vehiculos.

Кроме этого, концепт актуализируется лексикой, выражающей состояние статичности, необъяснимой неподвижности: inmovilidad, inaccion, encierro, rio inmovil de vehiculos, autos inmoviles, [movimiento] paralizado, etc., чьей семантикой характеризуются объекты, предназначенные прежде всего для перемещения. При этом явный смысловой контраст движения и неподвижности, метафорически удваивающий антитезу жизни / смерти, усиливается изображением страданий людей, оказавшихся в ирреальной автомобильной пробке. Средствами описания их страданий, соотносимых с целым рядом повествований о пребывании в аду, становятся многочисленные вербальные знаки с соответствующим значением: calor inso — portable, frio, noches heladas, nieve, rаfa — gas tormentosas, relаmpagos, incendio, hambre, sed, catаstrofe, pelea, guerra, hos — tilidad, colera, indignacion, maldicion, sufrir, [estar] herido, enfermo и прочие. Наряду с этим в рассказе говорится о крупных авариях и гибели людей, дополняющих заданный мотив своеобразными коннотациями «смерти в смерти», и используется религиозная лексика, придающая эсхатологическому мотиву христианский оттенок: Armagedon, el noveno dia, la cadena de cinabrio.

Отметим, что у мотивных повторов как реактуализаций культурных концептов вряд ли может быть определен некий единственный, конктетный источник-прецедент, однако в их случае, несомненно, можно указать на эталонный широко известный претекст и всего произведения, и реализованного в нем концепта. Таким претекстом для La autopista del Sur является, на наш взгляд, La Divina Commedia Данте Алигьери. И, хотя сам Кортасар о факте референции к ней ничего точно не сообщает, их возможная связь верифицируется рядом внешних и внутритекстовых показателей.

К внешним показателям интертекстуальной связи относятся упоминания и цитаты из Данте, неоднократно встречающиеся у аргентинского автора. Так, рассуждения о творчестве великого итальянского предшественника присутствуют в романе El examen, эссе Teorfa del tыnel, Neruda entre nosotros, America Latina: exilio y liter — atura. Итальянские цитаты и реминисценции образов «Божественной комедии» включены в стихотворения A un Dios des — conocido, Cinco poemas para Cris (сборник Salvo el crepusculo), эссе Del sentimiento de no estar del todo (сборник La vuelta al dia en ochenta mundos), Nicaragua tan violente — mente dulce, рассказ Lucas, sus pudores (сборник Un tal Lucas), роман Rayuela и так далее.

Что же касается внутритекстовых показателей, то они выражены в концепте пути, содержательно распадающемся на три этапа: пути — страдании (Infierno), очищении (Purgatorio) и приближении к заветной цели. Причем в начале пути оба дезориентированных во времени и пространстве странника оказываются «в лесу», сравните: у Кортасара «sensacion contradictoria del encierro en plena selva de mаquinas pensadas para correr» и у Данте «Nel mezzo del cammin di nostra vita mi ritrovai per una selva oscura cl^ la diritta via era smarrita» (Inferno, I).

А местом исполнения желаний в рассказе выступает Paris — город, чье название может быть воспринято как анаграмма слова Parafso в духе одного из самых любимых интертекстуальных приемов Кортасара.

Стоит упомянуть также, что само движение обозначается в рассказе словами circular, circulacion, чей жанровый контекст актуализирует их этимологическую связь со словом circulo — «круг», отражающим представления о пространстве и пути в универсуме Данте.

С мотивом пути объединяется и тематическая линия встречи и расставания с любимой, потеря которой, как и у Данте, пространственно соотносится с «раем». А кроме этого, обнаруживают сходство с претекстом многочисленные «адские» реалии, сопоставимые с песнями II, III, V, VI VII, XIV, XXI, XXII XXXI, XXXII и XXXIII Inferno.

Наконец, скрытой отсылкой к поэме служит, по нашему мнению, сопровождающий текст эпиграф, отличительной чертой которого является его специфическая «асемантичность»: Gli automobilisti accal — dati sembrano non avere storia… Come real — ta, un ingorgo automobilistico impressiona ma non ci dice gran che.

Очевидно, что в число авторских интенций вряд ли входило намерение сообщить читателю нечто о зрелище, о котором «практически нечего рассказывать». Иначе говоря, необходимость эпиграфа была заключена в чем-то другом, и это другое, на наш взгляд, связано с его формальной особенностью, с тем, что он является единственным компонентом текста, представленным на итальянском языке. Этот факт кажется тем более необычным, что в самом тексте, во-первых, не разу не упоминается Италия, ее жители и тому подобное. А во-вторых, остается непонятным, почему автор воспользовался цитатой из «L'Espresso», в то время как ему едва ли стоило большого труда отыскать испанскую, аргентинскую или французскую газету, писавшую нечто столь же «информативное» об автомобильных пробках. Причем три последние варианта могли бы быть абсолютно мотивированы уже тем, что, хотя рассказ (как и все прочие рассказы) написан Кортасаром по-испански, его действие происходит во Франции, — стране, где подолгу жил сам автор, работавший переводчиком в ЮНЕСКО.

Не добавляет содержательной ценности эпиграфу и точная атрибуция публикации (Arrigo Benedetti «L'Espresso», Roma, 21/6/1964), не позволяющая лишить включенные в него фразы коннотаций случайности их выбора. Она скорее напоминает о других эпиграфах такого рода (рассказы Cefalea, Circe и прочее), — эпиграфах, отсылающим к третьим текстам, и в целом эксплицирующим игровое начало, характеризующее все творчество Кортасара.

Представляется, что указанный итальянский эпиграф также служит своеобразной аллюзией, отсылающей читателей к третьему, в данном случае эталонному образцу того же, что и La autopista del Sur жанра видений — к La Divina Commedia Данте.

Говоря об актуализации концепта инобытия, нельзя, однако, не отметить, что не все средства его представления в рассказе могут быть возведены к жанру видений и непосредственно к тексту «Божественной комедии». С ними, в частности, невозможно соотнести специфические номинации персонажей рассказа, точнее, полное отсутствии в La autopista del Sur обычных антропонимов, то есть имен, даваемых человеку при рождении, индивидуализирующих его и выделяющих его среди иных объектов именно как живое существо. Вместо них в тексте изначально используются предложные конструкции, построенные по модели subst. animado + del + subst. inanimado (numeral substantivado), первый элемент которой называет социальные (профессия, национальность и пр.) или возрастные характеристики лица, а последний, марку его машины. Сравните: la muchacha del Dauphine, el ingeniero del Peugeot 404, las monjas del 2HP, dos jovencitos del Simca, el matrimonio del Peugeot 203, el viajante del DKW, el americano del De Soto, los pilotos del Floride, el soldado del Volkswagen и тому подобное.

В дальнейшем такие конструкции трансформируются в необычную метонимию, переносящую название машины на ее владельца, делая ее оним его функциональным именем собственным: «Estirando el brazo izquierdo el 404 busco la mano de Dauphine»; «El Ford Mercury y un Porsche venian cada noche a traficar con las vitual — las»; «Los cаlculos de Taunus no correspondi — an ya a la realidad»; «se preguntaban hasta donde habria podido llegar Floride en su fuga a travйs de los campos» и прочее.

Разумеется, этот способ вторичной номинации в тексте содержательно обусловлен, поскольку появление подобных антропонимов сопровождает показанную автором повторную социализацию людей, вновь обретших способность двигаться к намеченной цели. Однако осуществленная в La autopista del Sur именная транспозиция, оказавшаяся семантически возможной благодаря актуальности для лиц, получивших имена машин, идеи общего целенаправленного движения, не устраняет и даже подчеркивает специфическое значение присвоенных антропонимов. Закрепленные в сознании читателя признаки мертвого объекта, механизма переносятся вместе с названием машины на человека, тем самым уподобляя персонаж деперсонализованному неодушевленному предмету. Заметим, что черты явной обезличенности, механистичности героев были характерны для распространенного в XX веке литературного жанра антиутопии, который также может быть рассмотрен в качестве интертекстуальной основы рассказа.

Проведенный анализ показывает, что максимально полное и точное понимание латиноамериканских интертекстов невозможно без учета широких фоновых знаний, входящих в компетенцию участника коммуникации, и вне оценки самих интертекстов как продуктов взаимодействия языков и культур.

межкультурный компетенция интертекст интерпретация.