Парадигмы культуры и их влияние на развитие языка

Представляется, что в языке действуют те же самые парадигмы, что и в искусстве, культуре.

Первая парадигма — антропоцентрический цивилизационизм — унаследована языком от предшествующих столетий так же, как это свойственно для искусства, культуры и т. д.

В языке она основана на соответствии между реальностью, действительностью и расчленяющим ее мышлением. Здесь так же, как в искусстве, жестко структурированная система; она стремится к наиболее адекватному формированию и выражению мысли, а наверху и в центре этой системы тоже разум, т. е. закономерности расчленения действительности и ее представления в языке. Если А. Якимович выделял в качестве ее высшей ценности человека, мораль, духовность, то в языке эти понятия имеют свои эквиваленты: примат разума, логики в формировании и выражении мысли, наиболее точное осуществление коммуникативной функции, иерархическая организация коммуникативной единицы, где второстепенное подчинено главному, где выписаны и нюансированы отношения между компонентами; вместо норм морали здесь выступает языковая нормированность (кстати, некоторые языковые нормы связаны с общественной моралью, например, табуированная лексика, но это лишь частный случай нормы); понятие духовности в парадигме А. Якимовича параллельно понятию языковой гармонии, стилистической дифференцированности, упорядоченности, а не эклектики. Язык ХХ века получил эту классическую парадигму в наследство от XIX, и многие новые явления вполне вписываются в нее. Они менее заметны, чем инновации второй парадигмы, потому что имеют привычный, традиционный характер, не бьют в глаза, хоть и новы. Они и возникают в речи не для того, чтобы удивить, поразить, обновить, а для выражения новых реалий и понятий, уточнения смысловых отношений — одним словом, с разумом и гармонией «наверху и в центре». Например, новые производные предлоги и союзы, стилистически нейтральная новая лексика.

Вторая парадигма, альтернативная первой, антицивилизационистская, биокосмическая, возникла в языке в то же время, что и в искусстве, и не только одновременно, но и совместно. Она возникла в языке художественной литературы, и лишь значительно позже перейдет в широкую речевую деятельность и в русский литературный язык вообще. Поиски литераторами-модернистами новых литературных форм неизбежно сопровождаются яркими новациями в языке их произведений. Для некоторых авангардистов это было сознательное речетворчество, установка на эпатаж «старого» языка, попытка (или скорее лозунг) создать новый язык, оторванный от «беззубого здравого смысла» .

Разумеется, лозунги футуристов, несколько художественных произведений с установкой на декоративный стиль ни в коем случае не определяют тенденций развития языка, как «Фонтан» (писсуар) Дюшана не создал (но все-таки основал) главную парадигму изобразительного искусства века. «Но все же, все же, все же…» Разве не в творчестве мастеров слова возникают и развиваются многие инновации, которые потом становятся приметой времени, века, а далее и вовсе растворяются, нейтрализуются, входя в язык и теряя оттенок новизны?

На разных языковых уровнях (в художественной литературе начала века) появляются многочисленные явления, разрушающие классическую гармонию и несущие свою особую нигилистическую выразительность. Рассмотрим это на примере синтаксического уровня.

Новые явления в синтаксисе ХХ века были предметом интереса лингвистов 60−70-х гг., и с завидным единодушием они отмечают в качестве характерных, новых, активных такие явления, как парцелляция, сегментация (частный и наиболее распространенный случай — конструкция с именительным представления), неполнота предложения (эллипсис), развитие вставных конструкций, активизация слабых связей и вытеснение ими сильных, экспансия именительного падежа, изменения в структуре и роли конструктивных элементов диалога, образование синкретичных форм чужой речи. Эти явления прошли в ХХ веке интересный путь: они произошли от «слабых», т. е. неэкспрессивных разговорно-речевых конструкций, и в языке художественной литературы стали яркими неклассическими экспрессивными средствами.

Что объединяет все эти синтаксические инновации ХХ века? И Н. Ю. Шведова, и авторы коллективной монографии «Русский язык и советское общество», и Г. Н. Акимова дают единодушный ответ: все они имеют аналитический характер. В языке, в основном, флективного строя в ХХ веке возникла волна явлений аналитического характера, и это действительно так. Хочется поставить вопрос: почему? В какую более мощную несобственно-языковую парадигму эти аналитические явления вписываются?

И здесь мы возвращаемся к альтернативной (антицивилизационистской, или биокосмической) парадигме ХХ века.

Экспрессивность всех этих синтаксических явлений основана на известном в стилистике эффекте обманутого ожидания. Характеризуя его в терминах теории информации, М. Риффатер писал: «В речевой цепи стимул стилистического эффекта состоит в элементах низкой предсказуемости… На элементах низкой предсказуемости декодирование замедляется, а это фиксирует внимание на форме» .

Представляется очень важным, что новые синтаксические явления ХХ века создают эффект неожиданности, обманутого ожидания, и этот эффект создается не новизной конструкции, а тем принципом, который лежит в основе новых конструкций. На этот новый принцип, или синтаксический тип, возникший в литературе ХХ века, указала Н. Д. Арутюнова, назвав его синтаксисом актуализации.