Теоретические аспекты проблемы использования киноинтерпретаций в школьном курсе литературы

Проблема интерпретации в науке о литературе

Вопрос о сущности понимания текста — один из самых трудных в филологии. В широком смысле «интерпретация — это истолкование, объяснение, перевод на более понятный язык; в специальном смысле-построение моделей для абстрактных систем (исчислений) логики и математики. В искусстве интерпретация трактуется как творческое освоение художественных произведений, связанное с его избирательным прочтением (порой полемическим): в обработках и транскрипциях, в художественном чтении, режиссерском сценарии, актерской роли, музыкальном исполнении и т. д.» [10]. Между человеком, который выступает как первооткрыватель чего-то, что еще не включено в его внутренний духовный мир, и предметом его интереса в процессе интерпретации стоит что-то, что помогает понять окружающий мир. Слово «интерпретация» толкуется как работа мышления, состоящая «в расшифровке смысла какого-либо явления для его понимания и последующей работы с ним, говоря другими словами, интерпретация-адаптация текста.

Главное — понять принцип работы с текстом, не только письменным, но и устным, а также осознать важность индивидуальности и субъективности в восприятии информации"[17, c. 98].

История интерпретации уходит корнями в культуру народов примитивной цивилизации. Необходимость в герменевтике возникает в древности тогда, когда человек сталкивается с текстом, смысл которого оказывается ему непонятен в силу различных причин. Поскольку человек рассматривает его как определенную ценность, то стремление расшифровать его смысл приводит к выработке определенных способов, методов работы с текстом — его интерпретации, которые и составляют суть герменевтики[12].

Однако настоящее начало искусству понимания положила «экзегетика искусство толкования священных текстов, на основе которого в XVIII в. и возникла герменевтика — наука об интерпретации текстов, понимании смысла, чужой индивидуальности» [62, с. 12].

Герменевтика являлась особым методом классической науки о языке, позволяющим осмысленно толковать памятники древней литературы. Широкое применение герменевтических методов исследования, обращение к процедуре интерпретации в философии, теологии, юриспруденции филологии — все это создало предпосылки для оформления в XIX в. методологии герменевтики как основы гуманитарных наук. Особый вклад в развитие герменевтики в XIX в. внесли труды Ф. Шлейермахера и В. Дильтея.

Ф. Шлейермахер рассматривал герменевтику как искусство понимания текста, которое являлось своеобразным диалогом между автором и читателем: автор выражает свои мысли в тексте, читатель стремится понять смысл. Ученый выделял грамматическую (определяемую грамматическим уровнем текста) и психологическую интерпретацию (проникновение в духовный мир автора, его идеи, жизнь). Шлейермахером были поставлены почти все основные проблемы герменевтики и выявлены основные принципы и методы герменевтического анализа:

принцип диалогичности гуманитарного мышления;

принцип единства грамматической и психологической интерпретаций;

принцип диалектического взаимодействия части и целого при понимании текстов;

принцип зависимости понимания от знания внутренней ивнешней жизни автора произведения;

принцип сотворчества (конгениальности) автора и интерпретатора; метод перевода интерпретатором бессознательного пласта из жизни автора в план знания;

метод построения интерпретирующих гипотез, основывающихся на предварительном понимании [56,с.127−145].

В. Дильтей — преемник Шлейермахера в области герменевтики и его биограф. Дильтей считал герменевтику фундаментом гуманитарных наук. Он впервые вывел герменевтику на уровень философских наук об исследовании человеческого духа, поставив в центре своего исследования проблем упонимания жизни человека. Герменевтика интересует Дильтея как интерпретация фиксированной в текстах человеческой жизни («объективациях жизни»), при этом Дильтей подчеркивает несводимость человеческой жизни к этой фиксации, ее неуловимость, поэтому исходной точкой исследования может быть только целостный человек.

Стремясь развить полученные результаты в «критику исторического разума», Дильтей распространил влияние герменевтики направо, общественные науки и все виды человеческой деятельности, выходящие за пределы языка. Если герменевтика применима к языку, значит, ее принципы применимы и ко всему человеческому обществу и отдельным его институтам. Ученый настойчиво утверждал, что как сама интерпретация, такие объекты полностью обусловлены их местом в истории, или историчностью. В этом вопросе он занимал позицию, промежуточную между Гегелем и Хайдеггером. В. Дильтей использует понятие «жизнь» в качестве связующего звена между объектом интерпретации и толкователем. Толкователю приходится «пережить» чужой опыт, встав на место другого человека путем «сопереживания» или «перемещения"[12].

В конце XIX — начале XX в. герменевтические идеи вводятся в философский и психологический контексты благодаря синтезу герменевтики с феноменологией.

Следует отметить, что герменевтическая интерпретация в ХХ веке основывается на «понятии символической природы мира, выраженном в отношениях представления одного в другом, что объясняет наличие смыслов и выражающих их текстовых структур» [39, с. 279]. Не случайно в ряде своих работ 1960;х гг. Гадамер писал, что «герменевтика вступает в действие во всех случаях, когда-то, что сказано, не становится понятным сразу"[15].

Объектом современной герменевтики становится истолкование предельных значений культуры, объективированной в текстах, поскольку именно в них «находят свое окончательное выражение все виды исследований и достигнутое понимание проблем, в том числе и сама их первоначальная формулировка"[62,c.13].

Опыт герменевтики представляется весьма существенным для современной филологической науки. Многие исследователи, занимаясь интерпретацией текстов, вторгаются в область герменевтики. Для читателя важно глубокое понимание типологии культурной и исторической традиции, социально-политического контекста эпохи, знакомство с биографией писателя, с его взглядами. Следует отметить, что художественная литература отличается непрямым модусом высказывания: буквально произведение говорит одно, а фигурально — другое. Однако, как отмечают некоторые филологи, «современное литературоведение обладает арсеналом средств, облегчающих понимание художественного произведения» [30,c.7].

Как отмечает В. Е. Хализев, «интерпретация как вторичный (оформляющий и, как правило, рациональный) компонент пониманияэто едва ли не важнейшее понятие герменевтики, весьма насущное для искусствоведения и литературоведения» [53, c. 129]. Интерпретация предполагает перевод произведения в иную семиотическую систему с обязательной его перекодировкой. Толкуемое произведение как-то трансформируется, преображается; его второй, новый облик, отличаясь от исходного, оказывается одновременно и беднее, и богаче его. Интерпретация — это селективное и в то же время творческое овладение произведением. В. Е Хализев, рассуждая о тексте и читателе, которые словно ищут взаимопонимания, говорит: «Текст ведёт себя как собеседник в диалоге: он перестраивается по образцу аудитории. А адресат отвечает ему тем же — использует свою информационную гибкость для перестройки, приближающей его к миру текста» [53, c. 99]. На этом и базируется проблема интерпретации художественного текста. В связи с тем, что текст является знаковой системой, он подразумевает наличие истолкователя, то есть, рассчитан на интерпретацию, а как следствие — на творческую активность.

По мнению Ю. В. Ермолаевой и Ю. Е. Болотина, суть интерпретации любого теста следует искать не в обнаружении и пониманиикакого-токонкретного"скрытого"авторскогосмысла, а"ввыделенииизмножествавозможных вариантов, обусловленных контекстом, того смысла, который будет восприниматься интерпретатором достаточно адекватно, то есть удовлетворит те или иные его собственные потребности (например-познавательные), актуализированные в процессе восприятия текста" [23, c. 133−136].

Как считает Г. И. Богин, «понимание — момент предметно-практического отношения субъекта к объекту, и понимание текста не есть акт зеркально-точного переотражения информации из головы автора, в голову понимающего текст человека. Здесь имеет место сложное взаимодействие субъективностей продуцента и реципиента, обусловленное, в конечном счете, общественно-историческими причинами» [9, c. 5]. Понимание вообще, понимание текстов в частности — это факт отражения действительности, одна из составляющих частей сложнейшей систем о мыследеятельности людей, благодаря которой отражение сохраняет свою объективность даже в условиях очень большой опосредованности процесса отражения.

В одной из ранних работ А. П. Скафтымова подчеркивал, что извлечение смысла из текста требует мышления ответственного и строгого.

Ученый утверждал, что интерпретации подобает быть последовательно и неуклонно аналитической и имманентной произведению, т. е. соответствующей его составу и структуре, только само произведение может свидетельствовать о своих свойствах. Интерпретатор не бесконтролен. Состав произведения сам в себе носит нормы его истолкования. Все части произведения находятся в некоторых формально-определенных отношениях. Компоненты льют свет друг на друга, и через сопоставление частей, через целостный охват всего создания неминуемо должны раскрываться центральная значимость и эстетический смысл, как отдельных частностей, так и всего целого. При этом ученый не отвергает роли субъективного начала в аналитических прочтениях литературы, но констатирует его границы:

«Исследователю художественное произведение доступно только в его личном эстетическом опыте. В этом смысле, конечно же, его восприятие субъективно. Но субъективизм не есть произвол. Для того, чтобы понять, нужно уметь отдать себя чужой точке зрения. Нужно честно читать. Исследователь отдается весь художнику, только повторяет его в эстетическом переживании, он лишь опознает те факты духовно-эстетического опыта, которые развертывает в нем автор» [46, c. 139, c. 142].

К сказанному Скафтымовым можно добавить, что литературоведческие интерпретации не в состоянии исчерпать содержания произведений, так как в них не все обладает достаточной определенностью и что-то неизменно остается тайной, которая побуждает к интеллектуальным построениям—инициативным и творческим. Об этой грани интерпретирующей деятельности говорил М. М. Бахтин, опираясь на герменевтику и оперируя понятием «диалогичность». Он утверждал, что интерпретации художественных произведений способны привносить в их состав нечто новое, вершить «прибавление путем творческого созидания». При раскрытии и комментировании смысла образа «растворить его в понятиях невозможно»: могут быть «либо относительная рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация). Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук» [4, c.362].

Приведенные суждения Скафтымова и Бахтина (при всем их различии) взаимодополняющие. Они ставят серьезнейшую проблему причастности интерпретаций собственно научному знанию. На этот счет существуют противоположные суждения. В одних случаях интерпретирующая деятельность расценивается как доминанта литературоведения, в других, напротив, частично или полностью выводится за его рамки. Первая точка зрения четко обозначена Д. С. Лихачевым. По его словам, интерпретация—это стержень науки о литературе: ее гибкий, лишенный твердости центр, окруженный более точными научными дисциплинами, которые составляют для интерпретации как бы «жесткие ребра» (изучение биографии, история текста, стиховедение) [32,c.198−200].

Интерпретация художественного текста может быть рассмотрена как сотворчество автора и реципиента. В художественном фильме результаты подобного сотворчества, как нам кажется, наиболее непредсказуемые и индивидуальные.

Особое место проблема интерпретаций занимает в научном наследии М. Ю. Лотмана. Его интерпретация текста объемна, многосложна по отношению к различным объектам культуры и отнюдь нелинейна, как это может показаться, если вырвать из общей системы один из аспектов этого сложного понятия и рассматривать его обособленно. Исследователи творчества Ю. М. Лотмана вынуждены складывать цельный образ этого понятия из разрозненных его описаний, данных в разные годы в разных работах. Впрочем, как отмечал сам ученый, фундаментальные понятия, подобные тексту, и не нуждаются во всестороннем определении, потому что не столько обозначают понятие, «сколько сигнализируют об актуальности проблемы"[34, с. 30]. Тем не менее, при первом же подходе к изучению текста очевидными становятся такие свойства лотмановской трактовки понятия, как его универсальность и уникальная, самобытная синтетичность, позволяющие говорить о жизнеспособности этого понятия даже в свете современных постструктуралистских изысканий.

Для нашей работы значимость имеют труды, посвященные вопросам соотношения литературы и других видов искусства. Ю. Н. Тынянов полагал, что литература и искусство, в частности немое кино, взаимодействуют на основе универсальных технологических законов: скачкообразный характер кинокомпозиции, схожий с композицией поэтического текста, отказ от достоверного изображения действительности в пользу определенной театральности на экране [51]. По мнению В. Б. Шкловского, киноинтерпретация — это уже новое произведение, поскольку для писателя экранизировать свое произведение означало бы «удвоить» его. Вот почему создавать киноинтерпретацию должен иной автор, чтобы получилось новое произведение[55]. Е. Левин рассматривает феномен экранизации как частный случай общей проблемы интерпретации. Как полагает исследователь, первоисточник не должен рассматриваться как полуфабрикат. Режиссеры, киносценаристы должны «вступать с писателем в диалогические отношения"[31, с. 83]. По мнению Н. А. Хренова, киноинтерпретации принесли с собой новый тип потребителя художественного произведения. «Читатель превратился в зрителя, что привело к духовному интеллектуальному регрессу» [54, с. 224]. Н. С. Горницкая уверена, что «литература кинематографична, однако между киноинтерпретацией и литературой существует четкая граница"[19].

Говоря о киноинтерпетациях, Л. А. Аннинский считал, что экранизация — это «всегда активное взаимодействие с материалом, свой взгляд на него, это всегда интерпретация — иначе фильм, простите, не склеится как произведение» [1,c.192].

Любая интерпретация художественного произведения — это сложный, многоаспектный процесс, требующий определенных интеллектуальных способностей.