Образование, наука и политика

Прежде всего, спросим себя, что объединяет политику, университеты и науку. Ответ очевиден: этим общим является видение лучшего общества и роли, которую наука и университеты должны играть в его достижении. Образ лучшего общества выполняет функцию целевой установки для системы образования. К сожалению, констатирует Томуск, в этом контексте смысловая ясность «лучшего» оставляет желать большего.

В первой главе разбираются две концепции лучшего общества марксистская (рассматриваемая очень эскизно) и технократическая. Автор пытается выделить главный урок социалистического «эксперимента», основную причину неудачи и ответить на самые частые аргументы в пользу марксистской «утопии». История для Томуска есть естественный непрерывный процесс: если что и можно извлечь из попыток харизматических лидеров разорвать непрерывность истории, так это то, что «новые дивные миры» вырастают из миров старых (с. 2).

Урок довольно скудный. И его бедность, пожалуй, объясняется тем, что автор подобно теоретикам постмодернизма принципиально избегает суждений о направленности исторического процесса и возможности его закономерного характера. В этом он проявляет известную непоследовательность. Ведь для Делёза и Ко объективной истины нет. Томуск же усматривает «фатальную ошибку» Маркса как раз в том, что он основывал свои построения не на эмпирических свидетельствах, но на шатких умозрениях, и симпатии к рабочему классу были для него важнее, чем истина (с. 7). Поправляя Томуска, можно указать, что коль скоро интересы людей объективны и, следовательно, являются выражением реального положения дел, в познании существует хотя бы абстрактная возможность совпадения формул, выражающих содержание интересов, с суждениями истины.

Томуск признает масштабность марксистского замысла, но в целом оценивает его отрицательно. Государственный социализм, считает он, дал мало хорошего странам Восточной Европы. В России широко распространено мнение, что благодаря сталинскому режиму страна успешно провела модернизацию. Но, пишет автор, учитывая богатство российских ресурсов, можно с равным правом утверждать, что капиталистическая модернизация была бы не менее успешной и с меньшими социальными издержками. В качестве довода предлагается сравнить западную и восточную части Германии. После десятилетия гигантских вливаний в инфраструктуру Восточной Германии экономический разрыв между ними остается заметным и сохранится еще как минимум лет двадцать (с. 6).

Это же неприятие произвола определяет отношение автора к сциентистским утопиям. Нынешние адепты всесилия науки сулят «новый мир» без смертей и болезней и идут по этому пути, иронизирует Томуск, даже дальше Библии. Усилиями псевдофилософских апологетов эти обещания получили воплощение в образовательной стратегии Всемирного банка, опубликованной в 2002 г. под громким названием «Конструирование Обществ Знания Новые Вызовы для Высшего Образования». Документ пронизан гностическим пафосом освобождающей силы знания и в этом плане не слишком отличается от убеждений Маркса. Маркс верил, что пришел к подлинному знанию, позволяющему достичь свободы всем трудящимся. Согласно манифесту Всемирного Банка, распространение высшего образования сделает свободными всех, кто занят в экономике Знания:

«Представьте университет без зданий, учебных аудиторий и даже библиотеки, за десять тысяч миль от обучающихся в нем студентов, предлагающий программы и курсы в режиме on-line через аффилированные (franchise) иностранные институты. Представьте университет без академических кафедр, без обязательных курсов, специализаций и званий, присуждающий степени, которые действительны только в течение пяти лет после его окончания. Представьте систему высшего образования, где рейтинг института определяется не качеством обучения, а интенсивностью его выходов в Интернет и частотой работы электронной почты. Представьте страну, основные доходы которой поступают от экспорта услуг по высшему образованию»¹.

Что здесь более всего впечатляет, так это наивность создателей картины. Особенно, иронически замечает Томуск, если учесть, что даже в западных колледжах порой не хватает столов и стульев. А чего стоит предложение ранжировать вузы по интенсивности сетевого трафика? В любом университете можно найти умельцев, которые охотно объяснят, как интенсифицировать показатели трафика. Таким образом, наш автор подходит к выводу, что программа Всемирного банка содержит сильную «идеалистическую компоненту».

Но как возникла эта «идеалистическая составляющая»? Ведь финансисты не сочиняют фантастических романов, и в качестве финансового института банк должен стоять на твердой почве здравого смысла и точных расчетов. В поисках ответа Томуск следует (возможно, непроизвольно) ленинскому делению гносеологических и социальных корней учения и, соответственно, выделяет просветительскую веру в науку и, с другой стороны, интересы транснациональных групп как субъектов глобализации. Взаимодействие этих факторов помогло родиться очередной технократической утопии, первая часть которой сводится к созданию глобального информационного пространства, где для каждого возможен мгновенный доступ к любой точке его координат.

Вторая часть проекта совершенствование человеческой природы. Для пояснения этого не очень внятного пункта Томуск обращается к декларации Института Экстропии (видимо, слово придумано как антоним энтропии. В. Ш.). Помещенная на сайте Всемирной паутины, она провозглашает «абсурдность смиренного принятия „естественных пределов“ продолжительности жизни». Ну, это куда ни шло. «Естественные пределы» действительно историчны. Экстропианцы замахиваются на большее! Они предлагают отнестись к человечеству как к «переходной ступени в эволюционном развитии разума». На манер русских космистов начала прошлого века они верят, что люди, в конце концов, покинут грешную Землю и в цифровой оболочке понесут разумное начало в звездные дали².

В комментарии Томуск напоминает читателю старую историю Станислава Лема. Его герой, легендарный космолетчик Йона Тихий в одном из путешествий попадает на планету, где осуществлена именно такая утопия лишенные тел человеческие мозги функционируют в банках, составленных в чулане с компьютером, который генерирует для них всю полноту реальности. Неожиданно один из мозгов впадает в безумие. Он осознает, что мир, в котором он якобы живет, есть симуляция, фантом, а настоящая реальность это консервная банка в темном пыльном чулане. Чтобы такого кошмара «мозга в банке» не возникло, наука, считает Томуск, не должна подменять собой философию.

Наука ничуть не лучше других интеллектуальных практик человечества. Разница в том, что науку интересует лишь то, что «работает». Получаем ли мы при этом знания вопрос спорный. Он не дает достаточных оснований для отказа от генной инженерии и других нравственно сомнительных экспериментов. Нужно исследовать все направления, пока возможности получения новых работоспособных решений не будут исчерпаны, в этом беспрестанном поиске заключается ценность науки. Но именно поэтому, считает Томуск, вид, стремящийся к безграничному техническому прогрессу, в конце концов, уничтожит себя. Стало быть, наука должна иметь известные внешние ограничения.

Пассаж красивый. Он показывает, что диалектика для Томуска отнюдь не только интеллектуальный «трюк», как она характеризуется в начале книги. Автор довольно прилично владеет диалектикой. Подчеркнем еще один момент, вытекающий из рассуждения Томуска. Сегодня важным фактором жизнеспособности социума становится открытость науки для публичного обсуждения. Эта черта резко контрастирует с автономией обитателей Башни из Слоновой Кости.

Отметим два авторских довода в пользу того, что вожделенный информационный град, этот волшебный Новый Иерусалим обернется вселенской мусорной свалкой. Первое: количество закачанной в Интернет информации давно уже превысило интеллектуальные возможности отдельного индивида. И второе: крайне сомнительно, что нам удастся когда-либо редуцировать и универсализовать все своеобразие человеческого опыта (с. 14). На мой взгляд, первый из доводов не убедителен. Механика Интернета как раз и призвана помочь работать с массивами данных. Необходимо лишь точно формулировать запросы. Впрочем, ниже Томуск и сам скажет об этом. Второй аргумент серьезнее. Возможность его опровержения напрямую связана с ликвидацией культурного разнообразия и исчезновением наций и народностей.

То, что в наши времена в информационных каналах доминирует шум, перестает быть тайной даже для творцов образовательных стратегий. И в этих писк моды сводится к призыву вообще не давать знаний и центр усилий перенести в сферу передаваемых умений (transferable skills). Трудно, однако, представить, каким образом человека можно научить думать, если он не имеет никакого представления, о чем ему предстоит думать. Подлинная проблема образования не в доступе к новым данным или пакетам программ, которые предлагают неугомонные провайдеры; она в формировании критического отношения к тому, что доступно. Подобно элите прошлого, приучившей себя к воздержанию во времена разгульных пиршеств, элиты будущего будут демонстрировать свой вкус умением ограждать себя от изобилия информации. И процесс, по мнению Томуска, пошел: признаком хорошего тона ныне стало не смотреть новостей по TV и не делать видеозаписей свадеб.

Как несложно догадаться, Томуск сдержанно относится к перспективам компьютеризации высшей школы. Проекты типа «Прыжка тигра», инициированного в 1996 г. Эстонией, аналогичные программы в Румынии и Российской Федерации подвергают бюджеты серьезному испытанию и, не давая видимого повышения качества, своим идейным пафосом походят на попытку построить коммунизм в экономически отсталой стране. В результате студенты Сибири занимаются не тем, как спасти гибнущую местную промышленность, но учатся вести бизнес где-нибудь в Средиземноморье. Последствия могут быть тем печальнее, что проекты реализуются в технократических обществах, где за минувшие полвека утратили серьезную философию. Автор убежден, что без радикального пересмотра реформ, начатых комиссией Совнаркома с участием Бухарина и других видных большевиков в 20-е гг., без переосмысления роли обществознания в высшем образовании восстановление влияния университетских интеллектуалов в восточноевропейских странах едва ли возможно. Во всяком случае, если мы хотим от них не только идейного «секонд-хэнда» (с. 18).