Университеты и элита, или Принцип дистантной легитимации

Пока что легитимация на рынке труда остается большим бизнесом, и, по мысли автора, её значение будет расти. Когда половина населения страны имеет высшее образование, статус университета и специальность диплома имеют большую значимость, нежели при пяти процентах. В такой ситуации растет зависимость между эффективностью легитимации и отдаленностью легитимизирующего агентства. Проще говоря, советы лучше воспринимаются, если они приходят из дальнего зарубежья. Не случайно, лидеры «третьего мира» стремились получать образование за границей. Не ради лучшего образования, но потому, что это давало заграничный диплом.

Основное правило легитимации противоречит обыденному представлению, что содержание образования должно соответствовать будущей работе (с. 141). Противоречие возникает потому, что в первую голову легитимируется знание, в котором заинтересованы ведущие академические центры. Как следствие самые талантливые студенты не хотят возвращаться на родину. Их интенция понятна. Люди хотят лучшей жизни. Тех, кто усвоил западный образ жизни, перспектива возврата к традиционным устоям приводит в состояние близкое к панике. Стало быть, нужна стратегия реинтеграции выпускников университетов в местные структуры. Западные образовательные учреждения этим не занимаются. В основе их политики лежит идея линейного прогресса. Согласно этой идее нынешние Штаты или Германия прообразы того, как будут выглядеть Нигерия или Бангладеш в недалеком будущем.

Правящие элиты всегда нуждались в образовании для легитимации своих привилегий. Во Франции, например, функцию сертификации элиты выполняет очень узкая группа институтов. Отсюда Бурдье в «Государственной знати» выводит, что надежды на демократизацию высшего образования путем увеличения численности студентов являются мифическими. Власть должна обладать символами своей мудрости, иметь соответствующие свидетельства. Правда, непреложность данного требования исчезает в революционные эпохи. Так получилось в Восточной Европе конца 80-х начала 90-х, когда прежняя элита и старая система образования утеряли свою кредитоспособность. Но такие периоды скоротечны. И тогда лидеры без формального образования оказываются вынужденными задуматься о дипломе, постараться обрести культурный капитал. Они обращаются к университету. Между университетом и государством восстанавливается отношение взаимной легитимации (с. 162).

Капитал, как известно, способен к самовозрастанию. В применении к культурному капиталу это означает, что родители с высшим образованием имеют больше шансов устроить своих чад в вузы. Первые генерации коммунистических лидеров пытались противодействовать этой тенденции и исключить возможности конвертации культурного капитала во власть. Бурдье называет два метода деструкции этих возможностей: террор по отношению к действующей элите и поддержку выходцев из рабоче-крестьянских слоев. Результат получился неоднозначным. Политика коммунистов в области доступа к высшему образованию, воспроизводя многие черты демократичного общества, в тоже время преследовала цель помешать возникновению более конкурентоспособной элиты. Эта двойственность нашла выражение в неприязни консерваторов, поднимавшихся «долгим лифтом», к молодым провинциальным технократам, которые попадали наверх благодаря ротациям (с. 139). Во властных коридорах им доставались вторые роли. Именно эти «вторые» начали приватизацию.

Приватизация позволила конвертировать культурный капитал и политические позиции в материальные ценности. По данным автора, 80% новых румынских миллионеров входили в номенклатуру Чаушеску. Три пятых первой сотни самых богатых россиян выходцы из номенклатуры. Такие же пропорции характерны для Венгрии и Польши. Суть того, что тогда происходило, выражает формула «от плана к клану». Следующим шагом новой элиты явились попытки заигрывания с националистическими настроениями: живое воплощение той практики.

— Вацлав Гавел и Лех Валенса. Апелляция к нации должна была укрепить социальную базу новоиспеченной верхушки путем союза с народными фронтами.

Затем последовал поиск соответствующих образовательных символов. Критическим вопросом стал поиск альтернативы для традиционных вузов, обросших технократическими ассоциациями. За последнее десятилетие в Восточной Европе, Российской Федерации, Средней Азии и Закавказье открылись сотни новых вузов с двумя специализациями бизнес и право. Новые вузы дали Венгрии премьер-министра, но в массе они, как констатирует Томуск, остаются фабриками дипломов (с. 142). Правда, тут можно надеяться, что рынок рано или поздно расставит всё по своим местам. Главная боль связана с философами, сравнительно узкой группой интеллектуалов, без которой общество не может быть полноценным. Прежде они пополняли ряды кочегаров и реализовывались путем обращения к «самиздату». Но и сегодня они не в чести. Сумеют ли восточноевропейские общества вырастить необходимое число критически мыслящих интеллектуалов это остается вопросом (с. 200).