Аккумуляция средств репрезентации эмоции тревоги

В силу сложности художественного нарратива, имеет смысл рассматривать случаи применения дискурсивных методов не по отдельности, а в условиях их аккумулирования.

Аккумуляцию средств репрезентации тревоги в нарративе с экзегетическим повествователем иллюстрирует рассказ Gramma. В нем речь идет о семилетнем мальчике по имени Джордж, который оказывается вынужден остаться дома со своей больной бабушкой, что является для него причиной дискомфорта, тревоги и страха. На протяжении всего повествования тревожный фон развивается во времени, перемежаясь с моментами испуга, и постепенно перерастает в панику. Определенную сложность составляет разделение эмоций тревоги и страха, что подтверждает взаимосвязь этих переживаний и размытый характер тревоги. На примере этого рассказа хорошо видно, что тревога является не только неопределенным и размытым эмоциональным переживанием, но также характеризуется протяженностью во времени. В данном рассказе она представляет собой фундамент, на котором стоится повествование и описания оттенков эмоционального состояния главного действующего лица.

Тревога, испытываемая Джорджем, проявляется в первой сцене, где о ней сигнализирует сочетание применения соматической лексики в кинематическом речении:

(1) «You've got the doctor’s number if something should go wrong. Which it won’t. Right?» .

" Sure," he said, and swallowed something dry in his throat. (G: 620).

Ї У тебя есть телефон врача. На всякий непредвиденный случай. Но ничего такого не произойдет. Ведь так?

Ї Конечно, Ї ответил он и сглотнул сухой ком в горле. (Б: 543).

Здесь Джордж разговаривает с матерью, которая вынуждена оставить младшего сына дома, чтобы поехать в больницу навестить старшего.

В данном примере четко прослеживается динамика возникновения тревоги. Между репликой героя и физической реакцией видно противопоставление: Джордж старается не выдать перед матерью своих эмоций. Неявно выражена проспекция: в то время как речь в диалоге идет о том, что ничего страшного не должно случиться, реакция Джорджа указывает читателю на то, что в будущем все же возможны некие тревожные события. В переводе все эти элементы удалось сохранить.

В прозе С. Кинга большое внимание уделяется деталям, в особенности физическим аспектам проявления эмоций, в связи с чем далее, на протяжении всего рассказа, будет повторяться сквозной образ пересохшего горла:

(2) «Huh-uh,» George said. He smiled. The smile felt pretty good; the smile of a fellow who was laying chilly with negative perspiration on his brow, the smile of a fellow who Had It Knocked, the smile of a fellow who was most definitely not six anymore. He swallowed. It was a great smile, but beyond it, down in the darkness behind his smile, was one very dry throat. It felt as if his throat was lined with mitten-wool. (G: 620−621).

Ї Не-а… Ї протянул Джордж. И улыбнулся. Прекрасная улыбка, улыбка человека, который уже давно вызубрил до седьмого пота, улыбка парня, который уже давно вышел из шестилетнего возраста. Он сглотнул слюну. Просто потрясающая улыбка. Но за ней Ї пересохший рот и ком в горле. Словно это самое горло выстлали жесткой колючей шерстью. (Б: 543).

В приведенном выше фрагменте на усиление тревожного фона работают не только соматизмы, но и создаваемое ими противопоставление с улыбкой. С.

Помимо прочего, в данном фрагменте аккумулируются сравнение Здесь же читатель может наблюдать и мысли персонажа, которые выражены через несобственную прямую речь. Она тоже построена на противопоставлении: в мыслях мальчик пытается избавиться от тревоги, убеждая себя, что тревожиться не о чем.

Впрочем, позже ему приходится признаться самому себе в испытываемых эмоциях, что выражается прямой репрезентацией тревоги через номинацию:

(3) Everything was cool. So what was he worried about?

He had never been left alone with Gramma, that was what he was worried about. (G: 640).

Так что полный порядок, все под контролем. Чего ему беспокоиться?

Просто раньше его никогда не оставляли одного с бабулей. Отсюда и беспокойство. (Б: 542).

Как видно, в переводе сохранен лексический повтор, однако сема тревоги не была передана в полной мере.

Текст становится более фрагментарным. Зачастую абзацы состоят из одного предложения. Это делает эмоциональный фон текста более насыщенным и напряженным:

(4) He ought to go in and check on her.

He didn’t want to.

He swallowed and his throat still felt as if it was lined with mitten wool. (G: 626).

Он должен пойти и проверить, как она там.

Ему не хотелось.

Он сглотнул слюну и снова почувствовал Ї горло словно выстлано жесткой колючей шерстью. (Б: 549).

Повторяется физическая реакция, выраженная кинетическим речением he swallowed. Соматизм throat упоминается вместе с ярким экспрессивным сравнением. В переводе эти элементы сохранены, что позволяет передать интенсивность эмоционального фона.

(5) A whistling gasp was sucked into George as he pulled breath. He turned toward Gramma’s room and discovered his shoes were tightly nailed to the linoleum floor. His heart was spike-iron in his chest. His eyes were wide and bulging. Go now, his brain told his feet, and his feet saluted and said Not at all, sir!

Gramma had never made a noise like that before.

Gramma had never made a noise like that before. (G: 641).

Джордж со свистом втянул воздух и замер. Повернулся было к бабулиной комнате, но обнаружил, что ноги свело примерзли к покрытому линолеумом полу. Сердце покалывало. Глаза буквально вылезали из орбит. Ну же, идите, приказал ногам мозг. А ноги отдали честь и сказали: Нет уж, сэр, ни за что!

Прежде бабуля никогда так не шумела.

Никогда прежде бабуля так не шумела. (Б: 562).

В данном фрагменте использована соматическая лексика и кинематические речения, также присутствует метафора (His heart was spike-iron in his chest), которая в переводе оказалась не отражена. Членение текста отражено двумя почти идентичными по форме предложениями, выделенными в отдельные абзацы. Отличие второго предложения в оригинале ограничивается применением курсива в слове never, что в переводе отражено еще и с помощью изменения порядка слов.

По мере развития событий ситуация становится все более напряженной и тревожной, и повествование все чаще сбивается на несобственную прямую речь, в результате чего текст начинает перемежаться включениями, которые содержат в себе мысли главного героя и фрагменты его воспоминаний. Такие фрагменты буквально разделяют абзацы связного текста пополам, выделяются курсивом и заключаются в скобки. По мере возрастания числа таких включений наблюдается постепенный переход испытываемой героем тревоги в панику. Это явление может быть проиллюстрировано следующим отрывком:

(6) Oh God, what if she dies on me while Mom’s up to the hospital?

She won’t. She won’t.

Yeah, but what if she does?

She won’t, so stop being a pussy. (G: 627).

О Господи! А что, если она умрет, пока мама в больнице?..

Нет, не умрет. Она не умрет.

Но все-таки, если?..

Ни за что не умрет, и довольно этого слюнтяйства! (Б: 549).

Интенсивность тревожного эмоционального фона развивается; динамика усиливается благодаря подобным внутренним диалогам, как в данном примере. Текст выделен курсивом, что отражено и в переводе. «Диалог» строится на противопоставлении: тревогу отражают нечетные реплики; в ответных репликах герой пытается развеять тревогу, опровергая предположения вопросительных высказываний, однако такое противопоставление только усиливает общий эмоциональный фон. Стоит отметить, что в переводе добавлены многоточия в вопросительных репликах, а последняя реплика усилена восклицанием.

Примером нарратива с диегетическим повествователем служит рассказ The Man In The Black Suit, представляющий собой воспоминание пожилого челоаека о случае, приключившимся с ним в детстве. По форме рассказ напоминает отрывок из мемуаров. Главный герой, глубокий старик, рассказывает о том, как много лет назад встретил в лесу страшного человека в черном костюме, который, как он считает, был самим дьяволом. Рассказ открывается рассказом героя о том, что побудило его записать это историю, и заканчивается его размышлениями над описанным случаем и выражением нескрываемой тревоги.

В начале рассказа можно наблюдать смутную тревогу, охватывающую старика при воспоминании о человеке в черном костюме:

What I might have done yesterday, who I might have seen here in my room at the nursing home, what I might have said to them or they to me… those things are gone, but the face of the man in the black suit grows ever clearer, ever closer, and I remember every word he said. I don’t want to think of him but I can’t help it, and sometimes at night my old heart beats so hard and so fast I think it will tear itself right clear of my chest. So I uncap my fountain pen and force my trembling old hank to write this pointless anecdote (…) (TMBS: 33).

Все, что я мог сделать еще вчера, когда я мог видеть здесь, в этой комнатке дома дял престарелых все, что я говорил им или они мне… Все это исчезло, пропало, растаяло вдали. А вот лицо человека в черном костюме становится все четче, все ближе. И я до сих пор помню каждое его слово. Мне вовсе не хочется думать и вспоминать о нем, но я, против воли, думаю и вспоминаю все время. А иногда по ночам мое одряхлевшее сердце начинает стучать так быстро и сильно, что, кажется, во-вот вырвется из груди. И вот я беру авторучку, снимаю с нее колпачок и заставляю старую дрожащую руку выводить в дневнике эти строки, описывать этот бессмысленный и странный случай. (ЧЧК: 59−60).

Контраст между угасающими воспоминаниями и все более отчетливым образом человека в черном костюме подчеркивает начало развития эмоции тревоги. Динамику усиливает параллелизм (grows ever clearer, ever closer). Далее тревога переходит в физическую реакцию, выраженную с помощью соматизма и кинематического речения (my old heart beats so hard and so fast). Смутная тревога вынуждает рассказчика вспомнить эпизод, связанный с возникновением этого чувства, в деталях и описать его.

Композиционно рассказ оканчивается в доме престарелых, где главный герой подводит итог размышлениям об описанных им событиях и признается в тревоге:

The Devil came to me once, long ago; suppose he were to come again now? I am too old to run now; I can’t even get to the bathroom and back without my walker. I have no fine large brook trout with which to propitiate him, either, even for a moment or two; I am old and my creel is empty. Suppose he were to come back and find me so?

And suppose he is still hungry? (TMBS: 62).

Дьявол приходил ко мне давно, очень давно но, что, если он придет снова? Ведь теперь я слишком стар, и мне от него не убежать; я даже до ванной едва доползаю и не могу ходить без палки. И у меня нет большой форели, которую можно было бы скормить ему, отвлечь хотя бы на секунду другую. Я стар и слаб, и моя корзинка пуста. Что, если он явится снова?

И что, если он будет голоден? (ЧЧК: 97).

Членение текста, которое здесь проявляется в выделении последнего предложения в отдельный абзац, применено для подчеркивания высокого эмоционального напряжения рассказчика. Также следует выделить лексический повтор союза suppose в вопросах, адресованных предполагаемому читателю. В переводе он передан через сочетание «что, если»; сохранена и вопросительная форма предложений, в которых оно используется. Последнее предложение выражает проспективную направленность тревоги и оставляет финал открытым.

Рассказ Everything's Eventual также представляет собой нарратив с диегетическим повествователем. В описываемой ниже сцене Динки, главный герой рассказа, описывает, как отправился на встречу с таинственным мистером Шарптоном, который по телефону предложил ему интересную работу, намекнув при этом, что хорошо осведомлен о биографии главного героя. Несмотря на поздний час, Динки согласился встретиться. При этом герой испытывает тревогу. В данном фрагменте Динки на своей машине подъезжает к автомобилю мистера Шарптона:

I drove toward it, my heart pumping slow but hard and a taste like pennies in my throat. I wanted to just mat the accelerator of my Ford (which in those days always smelled like a pepperoni pizza) and get the hell out of there, but I couldn’t get rid of the idea that the guy knew about Skipper. (EE: 252).

Я подъехал, сердце билось редко, но сильно, ко рту стоял неприятный привкус. Более всего мне хотелось нажать на педаль газа «форда», в котором в эти дни стоял запах пиццы с перчиками, и уехать к чертовой матери, но я никак не мог избавиться от мысли, что этот парень знает про Шкипера. (ВП: 320).

В этом фрагменте сконцентрированы такие средства репрезентации, как соматизмы и кинематические речения, а также экспрессивная лексика. Рассказчик описывает свои мысли и желание уехать как реакция на тревогу. Упомянутая мысль о том, что незнакомцу что-то известно о биографии рассказчика, выступающая в роли каузатора (или одного из каузаторов) тревоги, отсылает читателя к контексту, где уже был упомянут случай, рассказывающий о причастности главного героя к гибели персонажа по имени Шкипер. В целом создается очень напряженная, но яркая картина сильной тревоги, испытываемой экспериенцером, в роли которого выступает рассказчик.