Прагматическая связность диалога

Прагматическая связность диалога достигается за счет использования отдельных коммуникативно ориентированных языковых элементов (дискурсивов, обращений) и за счет соотношения реплик-стимулов и реплик-реакций по иллокутивной силе и перлокутивному эффекту.

Среди дискурсивов необходимо выделить глаголы ментального действия и глаголы восприятия во вторичной дискурсивной функции инициации диалога / диалогической фразы. Формы глагола 2 л. ед. ч. свидетельствуют о том, что они используются для поддержания контакта с адресатом, привлечения его внимания. Смысловой акцент переносится на предикативную единицу, следующую за дискурсивом, который может только отчасти сохранять свое первичное лексическое значение: Вот видишь, — говорит, — ты думал, что воды много, а её ещё подливать приходится" (Н., 113); Кусается [Дружок — А. Б.], понимаешь? (Н., 140).

Обращение также выступает в качестве важного элемента дискурсивной связности, так как оно маркирует адресата и используется не только для установления / поддержания контакт, но и для достижения определенной коммуникативной атмосферы, о чем свидетельствует лексическое наполнение его позиции.

В позиции обращения в диалогах рассказов исследованных авторов чаще других используются антропонимы и слова тематической группы «семья». В качестве антропонимов при обращении ко взрослым и детям отмечаются краткие и полные варианты имени (имени и отчества): — Вера Сергеевна, у вас есть хвост? (Др., 299); Тут Мишка говорит: — Не дашь самосвал? — Отвяжись, Мишка (Др., 230); — Мишка, — говорю, — куда же вода девалась? (Н., 112). В подавляющем числе случаев в рассказах Н. Носова и В. Драгунского обращение к герою-ребенку по имени (Мишка) совпадает с его номинацией в повествовательных частях текста. Использование производных с суффиксомкявляется характерной чертой общения между детьми, которую отражают детские рассказы [Формановская 2006: 98]. Имя героя не допускает других словообразовательных вариантов и становится одним из его отличительных знаков. Своеобразная иконичность имени героя отчасти объясняется спецификой восприятия читателя-ребенка, которой может не до конца осознавать конвенциональность знака и не отделять героя от его имени [Славова 1992].

Требование неотъемлемости имени от героя не является обязательным. В диалогах рассказов М. Москвиной обнаруживаются варианты имен собственных — краткие и полные (гипокористические и негипокористические): — Надо тебе, Андрюха, выбрать хобби! — строго сказал папа (М., 148); — Андрей, — говорил мне Владимир Иосифович, — я человек прямолинейный. Как пишется «ча-ща»? (М., 175);— В платочках, Михаил, — отвечает мама, — ходят одни мули (М., 153); — Миша! Миша! — звала мама папу и такой взгляд давала фиолетовый (М., 160). Использование того или иного варианта имени маркирует степень официальности общения, тип коммуникации: гипокористики характерны для семейного, более близкого общения, обращения с использованием полного варианта имени — для общения официального.

Среди слов тематической группы «семья» в качестве обращений используются слова, указывающие на первую ступень родства — мама, папа, сын (и его производное сынок): — Первое место, папа, занял, Вовка, он уже давно умеет плавать (Др., 239); — Нет, сынок, — ответил он, — ты умер не до конца…" (М., 197). Обращения этой группы могут использоваться и в вопросах (в начальной и неначальной позиции), как способ указания на адресата с более высоким статусом и, как следствие, с более обширным набором знаний: — Что это значит, мама: «Тайное становится явным»? (Др., 231).

В качестве единичных отмечаются случаи использования этикетных обращений (исторически обусловленных, характерных для советского периода, и регулятивных). Использование исторически обусловленных обращений (товарищ, ребята) в рассказах Н. Носова и В. Драгунского является одним из признаков реалистического жанра и соответствует речевому этикету советского периода: А вы, уважаемый товарищ, еще мало каши ели, и всего-то вы тянете девятнадцать килишек! (Др., 293); И вдруг слышу голос Вити, вожатого: — Откройте, ребята! Что там с вами случилось? Полчаса достучаться не можем (Н., 162). Использование регулятивных обращений [Гольдин 2009: 93] отражает общие правила неконфликтной коммуникации: появляясь в директивных высказываниях, эти обращения становятся одним из элементов жанра просьбы, характеризующегося меньшей императивностью, способом регулирования иллокутивной силы высказывания: Мы с Мишкой стали просить: — Тетечка, не надо их [щенков — А. Б.] топить! (Н., 120); Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую курицу [которая прокоптилась — А. Б.] и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни (Др., 318).

Таким образом, обращения в рассказах для детей выступают и как синтаксический элемент, обеспечивающий дискурсивную связность диалога, и как прагматически значимый элемент, позволяющий отразить общий правила речевого этикета.

Анализ коммуникативной направленности реплик диалога в рассказах исследуемых авторов показывает, что прагматическая связность достигается за счет сочетания реплик, различной коммуникативной цели, в том числе связанных отношениями иллокутивного вынуждения [Баранов, Крейдлин 1992]. Лексико-грамматические особенности отдельных реплик, специфика их распределения в художественном произведении свидетельствуют о том, что диалог в произведениях разных авторов характеризуется различной степенью прагматической связности, отражая различные дидактические и художественные установки.

В диалогах рассказов исследуемых авторов обнаруживаются императивные, интеррогативные, репрезентативные, экспрессивные и этикетные высказывания — прямые и косвенные речевые акты [Серль 1986а, 1986б, 1986в; Формановская 2002; Austin 1962].

Основной коммуникативной составляющей диалогов в произведениях Н. Носова и В. Драгунского становятся императивные высказывания, где они по преимуществу выступают как один из способов развертывания сюжета. Императивные высказывания могут быть монопредикативны или становиться частью полипредикативной структуры с замещенными и незамещенными актантными позициями: Наливай, — говорю, — теперь воды доверху (Н., 114); Войдет, войдет [ситро — А.Б.]. Это только так кажется! Пей (Др., 295); Мишка, рассчитывай получше, а то я тебя тресну! (Др., 300); Ты посмотри на часы: соседи спят давно (Н., 114).

В предикативных центрах таких реплик используются глаголы физического действия и движения, реже глаголы ментального действия в форме повел. накл.: Ты скорей вспоминай, Мишка!" (Др., 238).

Помимо форм повел. накл. для выражения императивности в репликах диалогах могут использоваться безличные конструкции с модальными словами надо, нужно, формы повел. накл. с частицей давай и формы глагола 1 л. мн. ч. простого буд. вр.: Да ты не бойся. Проедем немного и спрыгнем (Н., 13); «Съедим весь хлеб, а на ужин сварим кашу. Кашу можно без хлеба есть (Н., 111); Давай сами чего-нибудь придумаем! (Др., 298).

Безличные предложения являются одним из основных признаков дидактичности детской литературы, так как они оформляют реплики, представляющие собой правила, соблюдение которых директивно или прескриптивно требуют в обществе: — Это не оправдание, — нахмурился папа. — Нужно есть прилично (Др., 305); Нам надо поесть да спать ложиться" (Н., 113); — Так разве ты соберешь [игрушечный телефон — А.Б.]? Это понимать надо (Н., 140). Дидактичность такого рода может быть эксплицитной и имплицитной. Об эсплицитной дидактичности стоит говорить, если безличные императивные высказывания появляются в репликах героев-взрослых, об имплицитной — если в репликах героев-детей. Последние особенно характерно для рассказов Н. Носова, сюжеты которых чаще всего исключают участие взрослых и строятся на взаимодействии двух (реже более) героев-детей. Появление в репликах героя-ребенка безличных конструкций со словами надо, нужно, разговорных клише, свойственных взрослым и указывающих на коммуникативное доминирование, позволяет говорить о том, что он берет на себя роль «имплицитного взрослого», замещая позицию реально отсутствующего героя-взрослого: «Какое же ты имел право телефон разбирать?» (Н., 143); «Не смей [кашу варить — А. Б.]! — говорю. — Сейчас я пойду к хозяйке, тёте Наташе, попрошу, чтобы она нам кашу сварила» (Н., 118).

Формы 1 л. мн. ч. простого буд. вр., в том числе с частицей давай указывают на меньшую степень императивности: в поле императивности они могут быть отнесены к показателям речевого жанра предложения. Высказывания с такими «кооперативными» формами появляются в репликах героев-детей и в рассказах Н. Носова, и в рассказах В. Драгунского. Использование форм мн. ч. указывает на совместное действие и свидетельствует о невычлененности героя из группы ему подобных. Последнее соотносится со спецификой самоидентификации детей младшего школьного возраста, на которых рассчитаны исследованные рассказы [Пиаже 1997].

Вопросительные предложения также играют важную роль в коммуникативной структуре рассказов. Выделяются модальные и диктальные вопросы с количественным преобладание последних. Диктальные вопросы, общие и специальные, становятся еще одним способом развертывания сюжета. Среди диктальных отмечаются вопросы с объектными, субъектными, локативными и другими типами вопросительных слов с предикатами физического действия, реже общие вопросы с предикатами обладания: — Что это? — спрашиваю. — Кнопка. — Какая? — Электрическая. У нас теперь электрический звонок есть, так что можешь звонить. — Где ты взял? — Сам сделал. — Из чего? — Из телефона (Н., 143); — Вера Сергеевна, у вас есть хвост? (Др., 231).

Отдельного упоминания требуют метаязыкое вопросы, которые, являясь частью сюжета рассказа, реализуют познавательную функцию и ориентированы не только на. героев произведения, но и на читателей-детей. Метаязыковые вопросы могут касаться прояснения дефиниций отдельных слов, обычно существительных, значения крылатых фраз, закрепленных в узусе: — Дениска, мы решили организовать двух малышей, чтобы они были сатирики. Хочешь? Я говорю: — Я все хочу! Только ты объясни: что такое сатирики? (Др., 263); — Что это значит, мама: «Тайное становится явным»? (Др., 231).

По синтаксической структуре диктальные вопросы представляют собой неполные (реже полные) простые предложения, диалогические конструкции, состоящие из вопросительных слов: И вдруг неожиданно прибегает Мишка и прямо с порога кричит: — Идешь ты или нет? Я спрашиваю: — Куда? (Др., 298).

Среди модальных вопросов отмечаются причинные и целевые вопросы: — Но все-таки, как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка [светлячка — А.Б.]? — Я так долго ждал тебя [маму — А.Б.], — сказал я, — и мне было так скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете (Др., 231); — Ты зачем телефон ломаешь? — До я не ломаю. Я только хочу посмотреть, как он устроен (Н., 140). Наличие этих вопросов позволяет обосновать действия героев-детей, обозначив их намерения и желания. В условиях редуцированного психологизма детской литературы характер героев воплощается в их поступках, намеренность которых является одним из требований реалистичной детской литературы, создающей хронотоп, где каждое действие имеет свою причину и следствие.

В рассказах Н. Носова и В. Драгунского диалогическая фраза, где в качестве реплики-стимула выступает вопрос, предполагает наличие иллокутивно связанной реплики-ответа. По синтаксической структуре ответы на диктальные вопросы могут иметь вид диалогических структур — неполных предложений с тем членом предложения, которое соответствует вопросительному слову — объектом, локативным или темпоральным детерминантом: Чем теперь воды достать? — Чайником можно (Н., 114); — Куда же мы пойдем? — Все равно куда! Я наверх хочу [из метро — А.Б.] (Н., 33); — Когда назначаем запуск? — спросил Мишка. Я сказал: — Через час! (Др., 249).

Реплики-реакции на модальные вопросы более развернуты и имеют вид полнопредикативных единиц с тем же глаголом, что и в реплике-вопросе, но в словоформе 1 л.: — Хочешь, пойдем с тобой в Кремль? — Конечно, хочу в Кремль! Даже очень! (Др., 232). В ряде случаев в соответствии с особенностями живого диалогического общения прямой ответ на модальный вопрос может быть опущен: А Мишка: — Ну, хочешь, я дам тебе плавательный круг? Я говорю: — Он у тебя лопнутый (Др., 230). Реплика-реакция, имеющая вид простого предложения с характеризующим предикатом, может быть рассмотрена как придаточное причины при опущенном главном предложении с модальным предикатом (не хочу, потому что …). Такое построение диалогической фразы соответствует принципу экономии в условиях ограниченного объема рассказа и не нарушает основных импликатур общения.

Обнаруживаются также ответы, свернутые до дискурсивных утвердительных или отрицательных слов-предложений: — Да, мама, ты вчера сказала правильно. Тайное всегда становится явным! — Ты это запомнил на всю жизнь? И я ответил: — Да (Др., 233−235). Появление таких реплик единично, но показательно с прагматической и дидактической точек зрения. В приведенном примере ответная реплика завершает рассказ и используется не только для обеспечения иллокутивной связности диалога, но и для решения дидактических задач рассказа, ориентированных на читателей-детей. Реплика-вопрос взрослого имеет двойную адресацию — герою-ребенку и читателю-ребенку.

Отсутствие ответов на вопросы обнаруживается в единичных случаях и обосновывается сюжетом, проясняясь в повествовательных частях текста, которые выступают в качестве коммуникативно компенсирующих элементов: Я кричу: — Ты что, оглох, что ли? Но Мишка уже отстал (Др., 237).

Важным элементом прагматической связности диалогов в рассказах Н. Носова и В Драгунского становятся высказывания с характеризующими и идентифицирующими предикатами, выраженными прилагательными и существительнымиКлассификация предикатов производится с опорой на работы А. Мустайоки [Мустайоки 2010: 186].. В повествовательных частях детских рассказов прилагательные используются редко. Как элемент описательного типа речи, они нехарактерны для произведений с динамическим сюжетом. Их использование оправдано только в случае необходимости уточнить референцию существительного. В диалогической форме речи прилагательные как часть предикативного центра, но не группы подлежащего встречаются чаще. Высказывания с именными предикатами, выраженными словосочетаниями с качественными прилагательными, отмечаются в репликах-стимулах и репликах-реакциях, как элемент стратегии убеждения или обоснования другого высказывания (например, оптатива): — Вот бы нам купить [игрушечный телефон — А. Б.]! Мы как раз соседи, — сказал Мишка. — Хорошая штука! Это не какая-нибудь простая игрушка, которую поломаешь и выбросишь. Это полезная вещь! (Н., 136).

Высказывания с идентифицирующими предикатами, выраженными существительными, выступают как элемент реализации познавательной функции детской литературы: Выдумал еще буфер какой-то. Буфер — это у вагона на железной дороге, а у автомобиля бампер Мишка потрогал бампер руками и говорит: — На это бампер можно сесть и поехать (Н., 11); — Да разве ты не знаешь, что в бутылке помещается ровно пол-литра воды? А пол-литра воды — это и есть полкило. Пятьсот граммов! (Др., 294). Обозначенные идентифицирующими предикатами предметы и явления становятся значимыми элементами сюжета.

Этикетные жанры в исследованных рассказах появляются относительно редко. Самостоятельные этикетные реплики становятся указанием на общие правила речевого этикета, требующие маркирования начала общения, обязательного использования ряда этикетных жанров: Я сказал «большое спасибо» и понес хвост Мишке (Др., 299). Стилистические варианты отдельных жанров, обнаруживаемые в репликах детей, становятся указанием на разную степень официальности общения, вытекающую из одинаковых или различных социальных статусов коммуникантов: А я встал на ноги, прижал руки по швам и вежливо ей сказал: Здравствуйте, Зинаида Иванна! (Др., 252); Здорово, ребята! Мы все сказали: — Здорово, Костик! (Др., 240).

Для диалогов рассказов Н. Носова и В. Драгунского нехарактерно нарушение временного континиума, переключение с одного временного плана на другой. Формы глаголов прош. вр. используются в высказываниях, представляющих собой отсылку к предыдущей реплике диалога, либо являющихся сообщением о событии недавнего прошлого: Это все ты виноват: «Клади [крупы — А. Б.], говорит, побольше. Есть хочется!» — А откуда я знаю, сколько надо класть? Ты ведь говорил, что умеешь варить (Н., 113). Формы глаголов буд. вр. обнаруживаются в комиссивах, ориентированных на ближайшее будущее, о чем может свидетельствовать наречие сейчас: Давай быстренько иголку с ниткой, я тебе пришью. Это чудный хвостик (Др., 299); А я уже прицелился и я все время приговаривал: «Сейчас я убью эту обезьянку [игрушечную — А. Б.]» (Др., 292).

На временную соотнесенность повествования и диалога указывает также форма наст. вр. глаголов говорения в собственно вводящем компоненте: говорю я — говорит Мишка. Такие формы глаголов в большом количестве отмечаются в рассказах Н. Носова, диалог в которых можно охарактеризовать как предметный, сопровождающий конкретную деятельность, отчасти соотносимый с экстериоризованной детской речью, цель которой содействие в совершении действия или ряда действий. Отличие диалогов детских рассказов от экстериоризованной речи заключается в том, что его реплики ориентированы на действия не адресанта, а адресата [Пиаже 1994].

Таким образом, диалогическая речь в рассказах Н. Носова и В. Драгунского характеризуется иллокутивной связностью: реплики отдельных диалогических фраз хронологически и причинно обоснованы, ориентированы на динамику сюжета. Являясь основной структурной составляющей рассказа, диалог не является главной сюжетной составляющей, но лишь дополняет динамическую его часть.

В диалогах рассказов М. Москвиной наблюдается иное распределение реплик. Преобладающими являются не императивные, а репрезентативные высказывания. Репрезентативные высказывания могут состоять из одного или нескольких простых предложений по преимуществу с характеризующими предикатами, предикатами состояния: Врач Каракозова Надя — веселый, культурный человек. У нее широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг (М., 128); Видите? — сказал ветеринар. — Не хочет фотографировать. Боится, что его разоблачат (М., 145). В предикатах этих высказываний используются качественные прилагательные, нарицательных существительные и глаголы состояния. Особенность указанных репрезентативных высказываний заключается в том, что контекстуальное значение слов, выступающих в качестве предикатов, не всегда соответствует их словарному значению, о чем можно судить с опорой на более широкий контекст реплики: — Скажи, Андрюха, я добрый? — говорил папа. — Я неприхотливый в еде! Я однолюб!" (М., 130).

Схожее несоответствие контекстуального значения слова и его словарного определения можно наблюдать в метаязыковых высказываниях: — Если ты имеешь хобби, — ответил папа, — у тебя совсем другой вид, потому что ты разгадал смысл своей жизни. — А я как раз давно уже думаю: в чем смысл жизни? Теперь мне осталось узнать, что такое «хобби». — Это когда человек, — объяснила мама, — каждый раз впадает в какую-нибудь дурь" (М., 148). В приведенном примере в двух репликах взрослых даются противоположные определения слова хобби, которое ставится в один синонимический ряд со словами дурь и выражением смысл жизни. Это позволяет говорить о сдвинутой референции, характерной для речи детей, где допускается изменение объема значения слова под влиянием личных мотивировок [Кубрякова 1989: 7]. Таким образом лексическое значение слова размывается: два взаимоисключающих определения героев-взрослых усложняют для героя-ребенка и читателя-ребенка принятие решения относительно узуального значения слова. Следовательно, в отличие от произведений Н. Носова и В. Драгунского метаязыковые высказывания не выполняют познавательной функции.

В жанровом отношении среди репрезентативных реплик появляются не только сюжетно обоснованные информативные сообщения, характерные для бытового диалога, но и достаточно развернутые отвлеченные сообщения и реплики-рассуждения. Сообщения могут представлять собой пародию на различные устоявшиеся речевые информативные жанры (публичного сообщения, бытового рассказа): Люблю праздник Первого сентября! Море цветов, чучело ежа… Приветственные речи! — Дорогие дети! Пусть школа будет для вас родным домом! Дорогие родители! Ваши дети в надежных руках! Дорогие взрослые! Вы знаете, какое сейчас напряжение с вещами! Могут войти посторонние и украсть вещи ваших детей (М., 101). Пародийность заключается в нарочитом использовании устойчивых элементов жанра (характерных обращений или выражений), речевых клише. В ряде случаев речевые клише могут подвергаться структурному изменению: Надя! Дома мокрый иван [цветок — А. Б.]! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком… (М., 132). Частичные замены в таких клише нестандартны: во фразе взять совсем … в качестве последнего члена предполагается использование прилагательного или существительного, указывающего на одушевленное существо. В приведенном примере эта позиция замещена неодушевленным существительным отросток. Нестандартное с точки зрения узуальной сочетаемости использование этого слова оправдано с точки зрения сюжета рассказа (всего художественного мира серии этих рассказов), где цветок воспринимают как живое существо (у него есть имя, герои общаются с ним и т. д.). Показательно, что нарушение сочетаемости отдельных членов клишированных фраз последовательно обнаруживается в репликах разных героев одного рассказа: Я понимаю тебя, — сказала Каракозова. — Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения (там же). Таким образом проявляется своеобразная логика абсурда, где нарушение читательского ожидания (сюжетного и речевого) системно и повторяемо.

«Системность» абсурда поддерживается и на уровне реплик-рассуждений, которые при наличии формальных показателей рассуждения характеризуются отсутствием внутренней логики: Он смотрел на нас равнодушными глазами, а когда я на даче опился парным молоком, он сказал безо всякого сочувствия: — Ничего, такова жизнь. Приехал на курорт — погулял — заболел — выздоровел — сел в тюрьму — вышел — женился — поехал на курорт — умер (М., 158); — Люся, Люся! — говорит папа. — Рыбалка у меня не вытанцовывается. А ведь я мужчина в расцвете лет. Что будет с нами в старости? (М., 154). Хронологические и логические переходы в высказываниях не обоснованы, связь отдельных членов высказывания (глаголов и существительных) обозначена только на синтаксическом уровне.

Несогласованность обнаруживается и на уровне вопросно-ответной диалогической фразы. Как и в диалогах рассказов Н. Носова и В. Драгунского, в произведениях М. Москвиной появляются модальные и диктальные общие и специальные вопросы. Речевое оформление реплик-стимулов и реплик-реакций соотносится с основными правилами адаптации разговорной речи, но их прагматическая связность бывает нарушена. Присутствие иллокутивно связанной реплики-ответа — формальное выполнение требования илокутивного вынуждения, так как смысловая связь между вопросом и ответом может отсутствовать: перлокутивный эффект не соответствует иллокутивной цели: — Где пакет? — угрюмо говорит папа. — Зачем тебе пакет? — Ледяным голосом спрашивает мама. — Плох тот рыбак, — сурово отвечает папа, — который, идя на рыбалку, даже не берет с собой пакет (М., 150).

Важную роль в интеррогативных и репрезентативных репликах диалогов в рассказах М. Москвиной играют характеризующие предикаты: — Андрей, — говорил мне Владимир Иосифович, — я человек прямолинейный (М., 175); Психотерапевт Варежкин — всемирно известный гипнотерапевт. Он взглядом разгоняет в небе тучи (М., 192). Характеризующие предикаты, выраженные качественными прилагательным и глаголами характеризующего физического действия, указывают на то, что в рассказах М. Москвиной образ героя создается не только посредством совершаемых им действий, но и с помощью реплик, указывающих на конкретное состояние или качество героя. Характеризующие предикаты могут быть как сторонними оценками, так и элементом самопрезентации. Самопрезентация — отличительная черта репрезентативных реплик рассказов М. Москвиной. Синтаксически они могут представлять собой простое предложение или состоять из нескольких простых предложений с характеризующими предикатами: Я мальчик конченый, — сказал я, надев черных халат и застегнув его на все пуговицы. — Я очень приличный, воспитанный, но конченый (М., 191). Сочетание прилагательных, описывающих разные внешние и внутренние качества человека, в том числе узуально несоотносимые (конченый vs приличный), становится причиной размывания лексического значения всех предикативных элементов высказывания. Допустимо также приписывание героем действий как характеризующих, несмотря на то, что они таковыми не являются: — Значит, наш Кит — это крыса? — задумчиво сказал папа — Так вот почему на даче, — задумчиво сказал папа, — он в окне выгрыз форточку и вылетел в огород!.. — Это настоящий крысиный поступок, — сказал ветеринар. — А я его понимаю! — говорю. — Я-то по опыту знаю, что такое одиночество (М., 145). В приведенном примере есть две реплики-реакции, представляющие собой обоснование фантастического действия животного и принадлежащие разным по социальному статусу героям. Обоснование героя-ребенка представляется более вероятным, чем обоснование героя-взрослого, но, так как ни одно из приведенных обоснований не подвергается верификации со стороны других участников полилога, то оба из них выступают как одинаково возможные / невозможные.

Таким образом, внутреннее состояние героев характеризуется той же неопределенностью и алогичностию, что и весь художественный мир рассказов М. Москвиной, допускающий сочетание несочетаемого, необоснованность и противоречивость действий и качеств героев.

Императивные высказывания в диалогах рассказы М. Москвиной оформляются так же, как и в рассказах Н. Носова и В. Драгунского: в предикативном центре используются формы глагола повел. накл., формы изъяв. накл. простого буд. вр. 1 л. мн. ч., слова надо, нужно.

В форме повел. накл. используются глаголы физического действия и движения: Встань пораньше, — сказала мама, — побрейся, спрыснись английским одеколоном и на рынок за опарышем! (М., 149). Возможно появление одиночных императивных реплик, не являющихся частью диалога и не предполагающих реакции адресата: И никто ему не скажет: — Запахни куртку, Фалилей! (М., 200).

Безличные предложения со словами надо, нужно могут оформлять как ситуативные предупреждения без дидактического оттенка, так и дидактические высказывания: — Надо рано встать [на рыбалку — А. Б.], — согласился папа. — Встанем часов в девять (М., 149); — Может, будем обедать? А Каракозова говорит: — Надо мыть руки перед едой! (М., 128). Дидактические высказывания появляются в единичных случаях в репликах, частично нарушающих иллокутивную связность. Так, в приведенном примере прямой «монологический» порядок слов фразы «надо мыть руки перед едой» противоречит лингвистическим принципам адаптации разговорной речи и иллокутивной цели предложения, оформленного в виде вопроса и требующего подтверждения.

Императивные высказывания с предикатами с формой мн. ч. от глагола давай показательны, так как предполагают совместное действие взрослого и ребенка: — Очень у нас хобби [рыбалка — А. Б.] опасное для жизни, — говорит мама. — Давайте лучше марки собирать… (М., 153). В исследованных рассказах М. Москвиной герой-ребенок взаимодействует по преимуществу с героями-взрослыми. Это указывает на невычлененность мира ребенка из мира взрослых и на отсутствие существенных различий между статусом ребенка и статусом взрослого, неопределенностью их социальных ролей.

Хронологическое развертывание диалога и сюжета в рассказах М. Москвиной также имеет свои особенности. В произведениях Н. Носова и В. Драгунского диалог развертывается последовательно, в соответствии с развитием сюжета, который может занимать не более 1−2 дней. В рассказах М. Москвиной хронологические границы обозначены не всегда, допускаются переключения временных планов с настоящего на прошлое, с реального на ирреальное (гипотетические реплики, сновидческие диалоги): Два дня назад мне приснился карлик. Забегал вокруг меня и говорит: «Андрюха, пора!» (М., 151). В собственно вводящем компоненте используются различные глаголы говорения (говорить, сказать, спросить, кричать) в формах прош. и наст. вр. (в значении исторического настоящего): — Если Кит съест папу, — сказала мама, — я не переживу. — А не надо его злить, — говорю (М., 145−146); — Пап! — кричу я. — Откуда берутся дети? — Это ты узнаешь в процессе познания мира, — отвечает он (М., 190−191). В отличие от реплик в рассказах Н. Носова, использование форм наст. и пр. вр. глагола в собственно вводящем компоненте произведений М. Москвиной не упорядочено. На уровне диалогической речи не происходит совпадения плана рассказываемого и момента рассказа, а хронологические переключения усложняют процесс чтения.