Библейские тексты как источники древнерусских летописей Эта и последующие главы будут построены на основе обзора ряда предшествующих историографических работ

Одним из важных источников первых русских летописных текстов являются произведения сакрального характера, в основном — тексты Священного Писания. Так как до 1499 г. славянской Библии как единого кодекса не существовало, актуальным является вопрос, на основании каких текстов (а возможно и устных практик) летописцы строили собственные околобиблейские рассуждения. Согласно мнению Шахматова, за основу книжниками нередко брались Паремийники и соответственно — сами паремийные чтения, бывшие частью определённой богослужебной практики Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 38.

Подобной точки зрения придерживался В. К. Зибиров Зибиров В. К. Паремийник — источник киевских летописцев XI в.// Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века, 2007., опиравшийся в своих изысканиях на разработки Шахматова. Так, исследователь считал, что выявить параллели между библейскими текстами и соответствующими им летописными пассажами мыслится возможным, если обратиться к Паремийнику. На основании выведенных Шахматовым параллелей и тех, что обнаружил сам Зибиров, исследователь довольно последовательно и аргументированно доказал возможность текстологического анализа летописей, также как и точного определения библейских працитат, задействованных в них. Противоположную мысль развил А. А. Алексеев Алексеев А. А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. С. 70., согласно которому безошибочное реконструирование библейских сентенций в виду их частой трансформации в текстах невозможно: постоянное бытование текста в списках неминуемо способствовало структурному изменению фраз. Все это происходило под влиянием общей тенденции — из-за отсутствия стремления строго и точно цитировать тексты в рукописную эпоху. Алексеев пришёл к выводу, что «изолированный список (например, Паремийник) не может быть достоверным источником цитации. Кроме того, многие богослужебные книги сохранились в относительно поздних списках, что делает их сличение с рядом первейших древнерусских летописей крайне сомнительным.

По мнению И. Н. Данилевского Данилевский И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004., существенна и другая дихотомия: порой достоверно невозможно определить, к чему именно апеллировал древнерусский книжник — к малоизвестным славянским переводам текстов Священного Писания или к фактически греческим хроникам; возможно ли было сличение цитат с древнерусскими текстами Писания — также является спорным вопросом.

Идея сложности точного соотнесения летописной цитаты с конкретной библейской працитатой нам кажется обоснованной и за счёт гипотетического обращения авторов летописей — не только к исходным текстам, но и вторичным — произведениям экзегетики (гомилетики), например, таким как «Беседы на Евангелие» Иоанна Златоуста, «Беседы на Евангелие» папы Григория Двоеслова и др. Текст Св. Писания в них не полон, и зачастую инвертирован порядок речений и отдельных пассажей, т.к. текст мог быть переведён без опоры на традицию переводов Св. Писания. На пути использования сентенций из данных памятников письменности большим препятствием становилось отсутствие точного цитирования. В период славянской письменности все осложнялось тем, что библейские тексты и толкования на них были переводного характера. Зачастую вместе с текстом-толкованием переводчики заново переводили и сами библейские выражения, не думая о согласовании собственного «трактования» с уже имеющимися славянскими переводами. Так, например, при практически полной утрате исходного смысла монахом Гавриилом (Афонским, 1426 г.) были переведены многие евангельские цитаты из «Бесед…» Иоанна Златоуста; то же касается и свободного перевода «Андриантиса» Иоанна Златоуста Евфимием Чудовским, к моменту работы которого уже был доступен печатный вариант Библии (втор. половина XVII в.) Михайлов А. В. К вопросу об Учительном Евангелии Константина, епископа Болгарского // Древности: Труды Славянской комиссии Московского археологического общества. Т. 1С. 76—133; Михайлов А. В. Опыт изучения текста книги Бытия пророка Моисея в древнеславянском переводе. Ч. I: Паримейный текст;; Алексеев А. А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. Данную особенность необходимо учитывать при исследовании бытования библейских (и околобиблейских) сентенций в текстах более позднего происхождения. Так, древнерусские книжники, используя библейские цитаты (или толкования на них), зачастую за основу брали именно переводы (вариативные и иногда далёкие от оригинала) или же обращались к «обходным» вариантам — уже переведённым на славянский язык сентенциям, входившим, наряду с этим, и в компилятивные сборники «мудрых словес» — например, «Пчелу» и «Изборник 1076 г.».

«Пчела» представляет собой византийский сборник изречений, микротекстов, цитат, составленный примерно в XI веке Максимом Исповедником. Сборник переведён не полностью, разными людьми, с частичными искажениями в конце XII (начале XIII) века, по мнению ряда исследователей Сухомлинов И. И. Замечания о сборниках известных под названием «Пчёл». — ИпоРЯС, 1853, т.2.

Михайлов А.В. К вопросу о греко-византийских и славянских сборниках изречений. — ЖМННП, 1893.

Колесов В. В. Мудрое слово Древней Руси. СПб: 1989., в Галицко-Волынской Руси (возможно, в Северо-Восточной Руси). Он представляет собой один из редких для раннего средневековья переводов со свободным отношением к оригиналу. Эта идея поддерживается и фактом дальнейшего бытования зачастую в искажённом виде некоторых речений сборника в более поздних памятниках письменности — в частности, в древнерусских летописях. Древнерусские книжники благодаря «Пчеле» имели гипотетическую возможность обращения к библейским сентенциям — в сборнике присутствуют изречения из Евангелия, Апостола, Псалтири и других книг Писания наравне с афоризмами и сентенциями поздних греческих и римских, языческих и христианских авторов. По мнению ряда исследователей, «Пчела» в действительности была одним из главных посредников между древнерусскими книжниками и библейскими текстами. Согласно В. Н. Адриановой-Перетц, древнерусский читатель познакомился с именами многих мудрецов и исторических деятелей («самый значительный проводник идей античных авторов в древнерусскую среду» Адрианова-Перетц В. П. Человек в учительной литературе Древней Руси // ТОДРЛ, 1972. Т. 27. С. 3−68.) и — самое главное — получил доступ к вариативным библейским и околобиблейским высказываниям.

Однако апелляция к «Пчеле» зачастую не подразумевала восхождения книжника к исходной библейской цитате, т.к. язык перевода сборника не всегда соответствовал греческому оригиналу: для того чтобы передать смысл того или иного выражения, при этом сохранив доступность для обычного читателя, авторы переводов добавляли бытовые и разговорные русские слова XII века Материал взят из: Розанов С. П. Материалы по истории русских Пчёл. СПб., 1904. — что приводило к частым несоответствиям в греческих и славянских списках, а следовательно — и к значительным расхождениям между исходными библейскими сентенциями и теми, что в дальнейшем воспроизводились в древнерусских текстах-адептах.

Ещё одним сборником переводных сентенций был так называемый «Изборник 1076 года», представляющий собой третью по древности рукописную книгу, составленную дьяконом Иоанном и переписанную с болгарского оригинала для великого князя Святослава Киевского. С точки зрения своего композиционного устройства, «Изборник 1076 г.» является в большей степени компиляцией извлечений из отцов церкви (Иоанна Златоуста, Нила Синайского, Анастасия Синаита, Афанасия Александрийского и др.). В нём также была помещена статья византийского писателя Георгия Херобоска «О образех», посвященная вопросам организации текста. В Изборник, кроме этого, вошли «Стословец» Геннадия, константинопольского патриарха, «Слово некоего калугера о почитании книжном», фрагменты из библейской книги «Премудрости Иисуса, сына Сирахова», фрагменты житий Ксенофонта, Феодоры, Синклитики и ряд других фрагментов и статей Материал взят из: Бобров В. История изучения Святославова сборника 1076 г. Казань, 1902.

Мушинская М. С. Содержание Изборника 1076 г // Изборник 1076 г. Второе издание, переработанное и дополненное. Изд. Подг. М. С. Мушинская, Е. А. Мишина, В. С. Голышенко. Под. Ред. А. М. Молдована. Т. 1−2. М., 2009.

Несмотря на то, что известен лишь один список «Изборника», содержание его в соотношении с оригиналом было существенно изменено. Так, в результате сопоставлений статей, входящих в его состав, с их греческими первоисточниками или южнославянскими переводами всё более утверждалось суждение, что составил «Изборник» древнерусский книжник, подвергший включаемые в сборник тексты языковой и стилистической правке, лишая их «пoдчёркнутой монашеской ригoристичности, руcифицируя текст, вводя в него слова и выражения, отражающие древнерусский быт» Колесов В. В. Мудрое слово Древней Руси. СПб: 1989. «Не очень еще развившиеся в пословичные формы, какими они стали позднее в связи с распространением их в устном обиходе, собранные здесь изречения воспринимались как „заповеди для ненаказанных“» Там же., — тех, кто ещё не постиг нормы поведения христианской этики.

Подобно «Пчеле», сборник приобрёл особую популярность благодаря «воплощённой мудрости», тому самому «идеальному лаконичному устройству текста», к которому стремились многие древнерусские авторы. Оба сборника гипотетически могли принадлежать к кругу текстов-посредников между библейскими и древнерусскими текстами, однако, ввиду их переводного характера, бытования в списках («Пчела»), стилистической авторской правки (намеренной русификации), они не могли гарантировать точного воспроизведения исходного библейского текста — что в лишний раз доказывает сложность создания точных библейско-древнерусских параллелей.

Другой аспект, заставляющий усомниться в возможности точной реконструкции библейского пратекста, легшего в основу древнерусского текста-адепта, заключается в гипотетичном воспроизведении книжником текста Священного Писания по памяти. Эту идею впервые актуализировал в своей работе Алексеев Алексеев А. А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. Согласно исследователю, многие библейские сентенции находились на слуху у летописцев, т.к. были частью той или иной церковно-религиозной практики. Постепенно эти фразы превращались в locus communis, за счет их всеобщей узнаваемости писцы не видели необходимости в дословном воспроизведении исходного текста, ограничиваясь письменной фиксацией лишь начальных слов, хорошо узнаваемых и подталкивающих читателя к беспрепятственному продолжению начатой книжником фразы. Эту точку зрения имплицитно поддерживает и Ф. Йейтс Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб., 1997. С. 6., согласно которой хорошо развитая память имела стратегически важное значение в эпоху, предшествующую книгопечатанию; манипуляции с памятными образами были залогом трансляции информации, которую не всегда можно было придать письменному закреплению.

Для доказательства этой мысли можно обратиться и к довольно яркому примеру непосредственно из древнерусской литературы — к персоне Никиты Затворника, подробно описываемой в Киево-Печерском патерике: «не можаше же никто же истязатися с ним книгами Ветъхаго закона, весь бо изоустъ ум? аше: Бытие, и Исход, Левгыты, Числа, Судии, Царства и вся Пророчьства по чину, и вся книгы жидовъскыа св? дяше добре?». Этот пример свидетельствует о наличии среди монахов негласных соревнований в знании текстов Священного Писания, которые воспроизводились исключительно по памяти. Более того, благодаря существованию такой необычной фигуры, как Никита Затворник можно предположить, что в Древней Руси жили люди, способные не только процитировать тексты Священного Писания, но самое главное — запомнить их в невероятно большом количестве.

Затруднённости выявления конкретных библейских и летописных параллелей сопутствует и слабая изученность на данный момент истории славянских переводов Библии (до конца XV в.). Определённый вклад в исследование данного вопроса внесли работы Н. А. Мещерского Мещерский Н. А. К истории текста славянской книги Еноха: Следы памятников Кумрана в византийской и старославянской литературе // Византийский временник. 1964. Т. 24. С. 91−108; Мещерский Н. А. К вопросу об источниках славянской «Книги Еноха» // Краткие сообщения Института народов Азии и Африки. М., 1965. Т.86: История и филология Ближнего Востока: Семитология. С. 72−78. Мещерский Н. А. Апокрифы в древней славяно-русской письменности: Ветхозаветные апокрифы // Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописей для Сводного каталога русских рукописей, хранящихся в СССР. М., 1976. Вып. 2. Ч. 1. С.181−210. и Алексеева Алексеев А. А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999., дополнившие ряд изысканий начала XX в. Согласно Мещерскому и Алексееву, не существовало определённой подборки канонических библейских книг: ко времени собрания библейских текстов новгородским архиепископом Геннадием часть текстов Священного Писания, так и не была включена. Тем не менее, определённый спектр текстов был переведен специально для Геннадия монахом-доминиканцем Вениамином — например, 1-я и 2-я книги Паралипоменон, 1-я, 2-я и 3-я Ездры, книги Товита, Неемии, Премудрости Соломона, 10−14-я главы книги Есфири и ряд книг пророка Иеремии. Все остальные книги Ветхого и Нового Завета были даны в ранних переводах, по хронологии совпадающих с текстами первых древнерусских летописей.

Противоположной точки зрения придерживался Данилевский Данилевский И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004., считавший, что определённая подборка славянских переводов Библии была в употреблении древнерусских книжников, хотя далеко и неполная. Исследователь путем обращения к некоторым статьям компилятивного памятника письменности — «Изборника 1073 г.» и к сохранённым по сей день славяно-русским рукописям попытался очертить примерный круг доступных и запрещённых книг Священного Писания, актуальный для книжника в период до появления полного перевода Библии на славянской почве. Как заметил Данилевский, в «Изборнике 1073 г.» имеются три статьи («От апостольских уставов», «Слово Иоанна о верочитных книгах», «Богословца от словес»), содержащие индекс рекомендованных и запрещённых для чтения религиозных книг, в том числе текстов Ветхого и Нового Заветов. Из книг, входящих в состав Библии, в перечнях «Изборника» нет только 3-й книги Ездры, книг Неемии и Варуха. Подобное наблюдение дало основания полагать Данилевскому, что славянские тексты практически всего Священного Писания бытовали в период до XV в., то есть были доступны для первейших древнерусских летописцев.

Однако мы можем усомниться в безоговорочности подобной точки зрения, ведь исследователями было доказано то, что рассматриваемые статьи «Изборника» представляли собой не что иное, как точный перевод с греческого языка Камчатнов А. М. Текстология и лексическая вариативность в Изборнике Святослава 1073 г. и его списках (XI-XVII вв.): Дис. … канд. Филоло. Наук. М., 1983.

Мушинская М. С. Еще раз об отношениях Изборника 1073 г. и Изборника 1076 г. //Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 2009., соответственно, логичным является вопрос: насколько указанный «реестр» запрещённых и рекомендованных книг был применим в Древней Руси. Более того, факту невозможности для исследователя реконструкции точного спектра доступных для древнерусского книжника библейских текстов способствует плохая сохранённость ветхозаветных книг, о чем напрямую пишет Данилевский (при этом, продолжая утверждать, что некоторый спектр книг вопреки объективным данным восстановим): из полутора тысяч рукописей, зафиксированных в Предварительном списке славяно-русских рукописей XI—XIV вв., ветхозаветные тексты присутствуют лишь в двух. Причем одна из них включает книги Иисуса Навина, Судей, Руфь и Есфирь. Иудейский хронограф вместил в себя фрагменты из Книги Бытия, полный текст книг Исход, Левит, Числа, Иисуса Навина, Судей, Царств, также как некоторые части из книги Руфь и из книги пророка Иеремии. Сами исторические библейские книги (например, Пятикнижие, книги Судей, Царств, Иисуса Навина, Есфирь и т. д.) зачастую переписывались в одних сборниках с хронографами. Практически первоначальный текст 3-й и 4-й книг Царств стал частью Еллинского летописца первой редакции, во второй же редакции того же летописца и в Троицком хронографе были помещены уже Книга Даниила с толкованиями Ипполита и Книга Иеремии. Эта же традиция впоследствии стала применима и в контексте более поздних хронографов: в Хронографе 1512 г. было переложено историческое содержание Пятикнижия, книг Судей и Иисуса Навина, ряда книг Царств, Руфь, Товит и Есфирь — что составляет практически одну треть текста всего произведения.

Таким образом, на основе обзора ряда исследовательских работ можем предположить всю сложность точного определения конкретных библейских источников, которыми мог пользоваться древнерусский книжник — в особенности в период до XV в. Этой гипотезе способствует отсутствие полных древнерусских переводов книг Священного Писания (в основном — книг Ветхого Завета), отсутствие объективных фактов, проливающих свет на то, когда и кем они могли быть совершены, была ли возможность у писцов воспользоваться ими и в какой мере, тем более установить — какой именно список Священного Писания лег в основу того или иного пассажа из летописного текста. Ситуацию усложняет и существование многочисленных способов фиксации книжниками библейских текстов: например, за счет обращения непосредственно к греческим хронографам, вторичным околобиблейским текстам — например, текстам гомилетики (экзегетики), сборникам переводных сентенций («Пчела», «Изборник»), путем воспроизведения текстов по памяти, т.к. они были включены в общую церковно-религиозную практику, актуальную на тот период. Соотнесение летописных текстов с различными паремийными списками богослужебных книг также не может привести исследователя к точным выводам о существовании конкретной параллели, т.к. в их списках особо велико число разночтений. Эту особенность подтверждает, например, Е. М. Верещагин Верещагин Е. М. Из истории возникновения первого литературного языка славян: К проблеме греческо-славянских лексических и грамматических вариантов в древнейших славянских переводах. Доклад на VII Международном съезде славистов. М., 1972., считавший, что интенсивное лексическое варьирование в подобных источниках (славянские Евангелия) является чем-то исходным, подразумевающимся и проистекает из переводческой деятельности Кирилла и Мефодия. Сами же богослужебные книги сохранились в сравнительно поздних списках — что также затрудняет возможность точного сличения текстов Священного Писания с соответствующими местами в древнерусских летописях.

Однако подобный взгляд на способы апелляции книжников к библейским текстам был бы односторонним без попытки очертить в общем плане гипотетический круг чтения летописцев, который при более внимательном изучении может свидетельствовать не только о возможной апелляции писцов к переводной литературе, но даже оригинальной.