Комическое в других комедиях Писемского. «Ипохондрик» (1852) и «Раздел» (1853). «Хищники» («Подкопы») , 1873. 
Эволюция приемов

Проанализировав некоторые базовые приемы комического в «Ипохондрике», мы вправе теперь перейти к другим комедиям Писемского и проследить, как меняется техника создания комического и как это влияет на творческий метод драматурга в целом.

Выход в 1853 г. пьесы «Раздел» положил начало довольно успешного сотрудничества Писемского с некрасовским «Современником». Причем интересно, что инициировал печать «Раздела» в «Современнике» сам Некрасов, еще недавно так резко высказывавшийся о первом драматургическом опыте Писемского. Возможно, в пользу писателя здесь сыграли первые его повести (москвитянинские «Тюфяк» и «Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына», или «Брак по страсти»), в которых особенно отмечалось мастерство повествовательной техники. Так или иначе, в начале 1850-х гг. «Москвитянин» Погодина и журнал Некрасова вели борьбу за Писемского. «Современник» и «Москвитянин» были журналами противоборствующими, придерживались разных направлений, вели, если хотите, разную редакционную политику. В свете этого очень важным было то, кто «перетянет» Писемского на свою сторону. Сам Писемский в это время, с одной стороны, продолжает отсылать свои вещи в «Москвитянин», с другой, — активно печатается в Петербурге. Кроме того, Писемский обсуждает с Некрасовым дела в «Москвитянине» (что хорошо видно по переписке Нерасова и Писемского).

В это время (1853−1854 гг.) наш автор испытывает большое влияние петербургских литературных кругов. В письме от 15 апреля 1854 г. он пишет Некрасову: «Я сожалею и бешусь за уменьшение подписчиков на „Современник“. Он так нынче идет хорошо, — один рассказ Тургенева „Муму“ лучше всего, что было напечатано в нынешнем году во всех прочих журналах». Потом последует жесткий разрыв Писемского с «Современником», который подстегнется еще натянутыми личными отношениями Некрасова и Писемского, но пока Писемскому нравится печататься в «Современнике».

Работа над второй комедией — «Раздел» — идет параллельно с доработкой «Ипохондрика». Причем по письмам Писемского видно, что он учитывает разные, особенно негативные мнения публики и кропотливо работает над исправлением недостатков первой своей пьесы. В письме Некрасову от 12 августа 1852 г. Писемский пишет следующее: «В последней моей комедии [» Раздел" ] я избежал недостатка первой [" Ипохондрик" ], т. е. отсутствия анекдота". Таким образом, Писемский подчеркивает игровое начало в своей новой пьесе.

Что же собственно насчет приемов комического в «Разделе»? — Мы можем взять за основу ту схему анализа, которой следовали при разборе «Ипохондрика». Итак, начать нам стоит с комического, обусловленного сюжетом и характерами персонажей.

Анекдот, о котором говорил Писемский в письме Некрасову, разворачивается из начальной, предзаданной ситуации: мы знаем, что кто-то украл деньги покойного барина Михаила Евграфыча Манохина, но не знаем, кто именно. Разделить наследство съехались родственники, каждый из которых хочет урвать себе кусок получше. Помним, что родственные отношения героев явились мотивировкой главных коллизий «Ипохондрика». Ситуации похожие — с той лишь разницей, что там Дурнопечин еще жив, а здесь хозяин уже мертв. В «Ипохондрике» на главного персонажа падает основная комическая нагрузка. По сути, его мнимая болезнь становится причиной его бед. Михаил Евграфыч Манохин же не только не участвует в пьесе, но по понятным причинам не включен даже в список действующих лиц.

Главные герои «Раздела» сами выставляют себя на смех. Писемский обнажает их пороки: корыстолюбие, ханжество, скупость, лицемерие. Никому из родственников дела не было до Михаила Евграфыча, когда он был жив. Они никогда не приезжали к нему. Чтобы понять это, достаточно помнить хотя бы второе явление первого действия: Матвеевна говорит им, что барин давно уже онемел. Они охотно верят ей. А потом поверят и Павлу Михайлычу Богданову — воспитаннику Манохина, — когда он скажет, что Михаил Евграфыч до самых последних минут своих был в здравом уме и мог членораздельно разговаривать.

Оплакивание нелюбимого родственника, имитация горя — место для комедии общее и неновое. Но здесь есть несколько интересных моментов. Во-первых, обращение к публике. Анна Ефремовна несколько раз обращается к людям (см. по ремаркам Писемского: «полуобращаясь к людям», «к людям»). Она будто пытается их убедить, что Михаил Евграфыч был ей дороже всего на свете. Во-вторых, та экспрессия, с которой персонажи выражают свои чувства по поводу потери «любимого» дяди: кто-то даже заливается слезами. Каждый из претендующих на наследство дяди принимает резолюцию «примерной семьи»: это такая негласная договоренность. Все понимают истинные намерения всех, но разыгрывают что-то вроде театрального представления. Возможно, дальше всех в этом представлении идет Анна Ефремовна. Сначала вокруг нее крутится вся игра в любящих родственников. Так, во втором явлении первого действия она говорит: «Он был слишком дорог и близок моему сердцу; а я такие имею правила, что вся моя жизнь посвящена на любовь к родным» [87]. И здесь же: «Я только о любви родственной забочусь» [87]. В девятом явлении Анна Ефремовна уже целуется со всеми в знак семейной любви и благополучия. Вот это крайняя степень притворства. Ее экзальтированное поведение в этой сцене подобно непомерной лести Настасьи Кириловны Белогривовой из «Ипохондрика».

Вообще этих двоих героинь некоторые моменты сближают. В первую очередь, это, конечно, сочетание внешней экспрессивности с холодным внутренним расчетом. Что делает Настасья Кириловна? — Она играет перед Дурнопечиным роль. Но за этим стоит вполне конкретная практическая цель: разжалобив или рассмешив Дурнопечина (в зависимости от ситуации), что-нибудь у него «подтибрить». Получаются как бы два лика одного героя. То же самое — и в случае с Анной Ефремовной. Она рассчитывает, как можно получить хорошую долю. Расчет Анны Ефремовны точечно проявлен в тексте комедии. Так, в третьем действии мы узнаем, что она выехала из Москвы без денег, уже заранее рассчитывая на наследство. Комизм проявляется, когда читатель / зритель, уже зная о ее намерениях, начинает видеть ее метания. Несколько раз в развитие действия Бурыленко меняет свою стратегию: то сговаривается с Сергеем Васильичем, то вступает «в условия» с Иваном Прокофьичем. В третьем действии Анна Ефремовна принуждена нарушить правило играть в любовь к родственникам. Ее поведение в этом заключительном действии резко отлично от того, какой мы видели ее до этого: «Мы имени слышать друг друга не можем» [117]. Прежний тон любящей родственницы сохраняется только в письме Ивану Прокофьичу («Раздел»: явление 8, сцена 1, действие 3).

Пожалуй, самая очевидная перекличка «Раздела» с «Ипохондриком» — в сцене, предшествующей ее разговору с Иваном Прокофьичем. Это явление восьмое второго действия. Анна Ефремовна напоказ любезничает с Кириллом Семенычем. Ср.: второе явление третьего действия «Ипохондрика»: Настасья Кириловна и Прохор Прохорыч говорят друг другу колкости. Дальше сходство двух эпизодов становится еще более заметным. Анна Ефремовна хочет остаться наедине с Иваном Прокофьичем, чтобы поговорить о деле: «Анна Ефремовна. Я, родной мой, нарочно услала брата Кирилла Семеныча. Мне нужно с тобой посоветоваться, и первое мое слово будет, чтобы нам с тобой, милый брат, действовать в нашем деле единодушно» [101]. Так же поступает Прохор Прохорыч Дурнопечин, заявляя о намерении говорить наедине с братом. Ощутимая разница возникает дальше: Прохор Прохорыч запугивает Николая Михайлыча, а разговор Ивана Прокофьича с Анной Ефремовной скорее можно охарактеризовать как диалог-согласие («в этом состоит общая наша польза» [102]).

Помимо всего прочего комична резкая смена Анной Ефремовной двух моделей поведения: только что она была безутешна по поводу кончины брата — и тут же готова говорить о разделе («Когда же мы, брат, приступим к разделу?» [101] или «[по поводу раздела]: я сегодня всю ночь не спала, не знала, куда деться») и ругать за глаза других претендентов на наследство. Кстати первому достается Сереже — «ветреному и беспутному мальчишке», — с которым она, между прочим, только что входила в сговор. Характеристики от Анны Ефремовны получают почти все родственники. Интересно, что она обвиняет их именно в тех пороках, которыми сама грешит (любовь к деньгам, корыстолюбие), лишь в конце добавляет: «Не знаю, как ты, а я еще с молодых лет привыкла тебя любить и уважать больше всех моих родных» [102]. На словах она дистанцируется от всех остальных родственников-негодяев, а на деле оказывается едва ли не самой главной лицемеркой в пьесе.

Особенно интересен в комедии «Раздел» образ горничной Матвеевны. Она разительно отличается от Никиты из «Ипохондрика» с одной стороны, а с другой — отличается от еще одного дворового в «Разделе» — старика Григория Васильева. Никита — это слуга типа Осипа из «Ревизора» или Захара из «Обломова»: без видимого повода по своей воле никто из них в разговор с барином не вступит. Таков и лакей Григорий («Мое дело мужицкое — я ничего не знаю»): он будет подличать, увиливать, но лишнего слова не проронит. В общем, такой слуга считает для себя целесообразным действовать по принципу: и знаю — не скажу, чтобы потом на меня чего недоброго не подумали. А что Матвеевна? В комедии она выступает в роли вездесущей разносчицы слухов. В каком-то роде, она является связующим звеном почти всех основных сюжетных линий пьесы.

Еще в первом действии горничная выставляет в дурном свете всех дворовых: «Слепой этот Григорий Васильич до самого конца при барине находился… Анютка, что перед вами стояла, только звание носит замужней бабы, а живет невесть как». Так достается всей дворне [84]. Она же запускает слух о 100.000 рублей в шкатулке, результатом чего становится преследование Богданова и последовавшая затем комичная сцена в седьмом явлении первого действия, когда родственники не могут решить, кому идти арестовывать дядиного воспитанника. Помимо дворни Матвеевна ругает еще Анну Ефремовну и Сергея Васильича. Вообще Матвеевна — это такая настоящая сплетница: от ее глаз и ушей не скрыть ничего. Во втором действии мы узнаем, что она подслушивает разговор Анны Ефремовны и Сергея Васильича. Так об их «стачке» узнают все.

Уже то, в скольких случаях Матвеевна выступает в качестве «информатора», делает ее фигурой комической. Кроме того, логика ее поведения тоже довольно прозрачна: она хочет показать себя примерной служанкой, которую зазря только ругает дворня. Суммируя наши наблюдения относительно характера Матвеевны, можно сказать, что в ее лице мы получаем служанку принципиально иного типа, нежели слуга в «Ипохондрике». В первой пьесе Писемского вообще не было ярко выраженного типажа сплетника (сплетницы).

Речь Матвеевны разительно отличается от речи других персонажей пьесы. Большое количество ее реплик — это пространные истории, рассказ о чем-либо — будь то о кознях дворни или о том, кто в каких платьях ходит. Временами — это сумбурная речь, сбивчивый нарратив. Кроме того, она легко перенимает чужие повествовательные модусы: «подстраивается» под речь других персонажей, особенно Ивана Прокофьича. Важен здесь и пародийный элемент: Матвеевна пародирует речь других персонажей, когда хочет высмеять их. Лексико-стилистически ее речь также выделяется на общем фоне (комичные «влопала», «каракульки»).

Одна из самых комичных героинь «Раздела» — Эмилия Петровна Синицына, двоюродная племянница братьев Манохиных. В отношении нее необходимо выделить три момента. Первое — это ее взаимоотношения с мужем. О ее муже Симоне мы почти что ничего не знаем. Эмилия прикрывается им, оправдывая свой приезд в Починок: мол, она приехала по наказу мужа. Между тем муж сидит один дома и не может никуда выйти (Эмилия забрала ключи). Здесь еще стоит отметить комичный эпизод, когда Эмилия приносит письмо от мужа с просьбой оставить им ровно пятую часть движимого имущества, в то время как остальные уже договорились разделить белье поровну на четверых: «Анна Ефремовна. Белье, я полагаю, надобно разделить поровну: кто ж по хозяйству в белье не нуждается? — Эмилия Петровна. Я из белья должна получить пятую часть: этого желает мой муж, и я не могу изменить» [106]. Комично в этом то, что Эмилия хочет получить ровно ту часть, что прописана в письме. В реальности это невозможно, но она и слышать не хочет. Требуя пятую долю, Эмилия либо добровольно отказывается от части положенного ей имущества только потому, что в письме прописано меньше (что маловероятно), либо не понимает, что пятая доля меньше четверти.

Второй момент — это «любовная» коллизия, в которой она принимает участие. В «Ипохондрике» было что-то вроде любовного треугольника: комичная пара Ваничка — Надежда Ивановна и потенциальный союз Дурнопечина и Надежды Ивановны. В «Разделе» также есть любовный треугольник: мы наблюдаем безуспешное «ухлестывание» Сергея Васильича за воспитанницей Анны Ефремовны Катенькой. Заметим, как на эти ухаживания смотрит Анна Ефремовна: когда она вступает в союз с Сергеем, она просит дочь терпеть его; как только выясняется, что Починок якобы перешел Ивану Прокофьичу, она пишет письмо Ивану Прокофьичу и заставляет Сергея отстать от Катиш. Эмилия в этой любовной истории также играет комическую роль. При каждом удобном случае она выказывает неравнодушие к Сергею, и по тексту это хорошо прослеживается. См., например, первое явление первого действия — Эмилия просит сигарету: «Сергей Васильич (к Катеньке, подавая ей папиросу). Voulez-vous fumer, mademoiselle? — Катенька. Merci, я не курю. — Сергей Васильич. Вы так сегодня печальны. — Катенька. Я всегда такая. — Эмилия Петровна. Отчего вы, cousin, мне не предложите? — Сергей Васильич. Вы не курите. — Эмилия Петровна. Но я хотела бы учиться у вас. — Сергей Васильич (подавая ей папиросу). Prenez! — Эмилия Петровна. Merci! Теперь уж я не хочу» [82]. Далее, в седьмом явлении второго действия, становится известно о намерении Эмилии Петровны застыдить при всех Катеньку и Сергея, на что Иван Прокофьич иронично замечает: «Видно, ей самой завидно-с» [101]. Разрешается этот мини-сюжет просьбой Эмилии в третьем действии оставить как можно меньшую долю наследства Сергею Васильичу.

Наконец, особого внимания заслуживает речь Эмилии Петровны. Если у Матвеевны речь бывает сбивчивой, то для Эмилии и вовсе характерны реплики, неадекватные в контексте заданной коммуникативной ситуации. Комическое рождается из того, что ни читатель / зритель, ни даже сами герои не понимают, что она хочет сказать. Особенно заметно это проявляется во второй половине первого действия. «Как мне жаль вас, кузен!», — вдруг ни с того ни с сего говорит Эмилия Сергею Васильичу. На естественный вопрос, что она имеет ввиду, следует еще одна неадекватная реплика: «Ах, Боже мой, какая я после этого загадочная!» [обе — 90]. Объяснить эти нелепые реплики можно разве что той игрой (если это можно назвать «игрой»), которую Эмилия ведет с Сергеем Васильичем. В самом деле, подавляющее большинство нелепых, абсурдных реплик относится к ее диалогам с кузеном. Например, в явлении девятом первого действия на вопрос Сергея Васильича, о чем она думает, Эмилия вздохнув [ремарка Писемского] отвечает: «Я думаю о многом» [94].

Комичность характера Ивана Прокофьича Манохина ярко — впрочем, это же можно сказать и про других родственников — проявляется в центральном эпизоде комедии — собственно разделе имущества умершего Михаила Евграфыча. Разделу имущества отведено сразу несколько ключевых явлений пьесы. Писемский выставляет напоказ жадность героев. Каждый хочет взять побольше и каждому кажется, что его обделяют. Ситуацию усугубляют ссоры, возникающие по ходу дележа. Апофеозом раздела становится эпизод, в котором алчным Анне Ефремовне и Эмилии Петровне, не желающим делиться, рвут шаль напополам: «Эмилия Петровна. Я не уступлю. — Анна Ефремовна. А я подавно. — Иван Прокофьич. Так-с разорвите пополам. — Анна Ефремовна. Пусть лучше разорвется пополам, но я не хочу, чтобы она была в чьих-нибудь руках. — Эмилия Петровна. И для меня это будет приятнее» [105]. Таким образом, алчность, жажда получить вещь в собственность побеждают даже здравый смысл. Читатель / зритель понимает, что-то, что они делают, не имеет никакого смысла, но героям застилает глаза близость легкой наживы. Собственно, никакого нормального раздела здесь нет. Никто делиться не собирается. Каждый руководствуется исключительно своими личными интересами. Вообще Писемский не верил в справедливый и спокойный раздел наследства — без склок и взаимных упреков. В этом смысле вторая комедия Писемского есть подъем над изображением пороков личности к изображению пороков, присущих всем людям. Этот переход ощутим и в «Ипохондрике»: там есть тот же дележ (Прохор Прохорыч — Настасья Кириловна), есть откровенное воровство (Настасья Кириловна и Ваничка). Но есть и другое: ипохондрия предстает именно как личностный порок Дурнопечина.

Нельзя не заметить принципиально разные финалы двух пьес. В «Ипохондрике» все заканчивается нейтрально: Дурнопечина собирают в дорогу. На этом фоне довольно резкой кажется трагическая концовка «Раздела»: в последний момент за сценой раздается выстрел. Известно, что и здесь Писемский несколько раз перерабатывал финал. В частности, в одной из редакций текста наследство не достается никому из корыстолюбцев. Но Писемский останавливается на радикальной трактовке того, к чему приводит человеческая алчность. Трагический пафос финала явно противостоит комическому тону всего предшествующего текста, а точкой слома оказывается отказ родственников признать Починок за Иваном Прокофьичем и его реакция на это. Он просто приходит в бешенство, в исступлении начинает резать скотину, в общем — становится сумасшедшим.

Наконец, при внимательном чтении «Раздела» в нем можно обнаружить некоторые прямые переклички с «Ипохондриком» и с произведениями Гоголя. Например, см. пятое явление второго действия (монолог Кирилла Семеныча): «Кирилл Семеныч (после минутного размышления). Чем-то меня наградят, не знаю! Пожалуй, еще обманут: смелости-то у меня, как у других нет [курсивом выделено мной — И.А.]» [100]. Ср. в «Ипохондрике» первый монолог Дурнопечина: «Дурнопечин. А как другие-то, посмотришь, прекрасно живут: веселые такие… смелые… жизнию умеют пользоваться». Кроме того, во втором действии Писемский использует прием «немого» финала (что-то вроде «немой сцены» из гоголевского «Ревизора»). Еще одно подобие приему Гоголя находим в явлениях 13−17 первой сцены третьего действия: Иван Прокофьич поочередно встречается с родственниками и просит у них отдать ему Починок. Ср.: Чичиков просит помещиков продать ему мертвые души.

Так, мы выполнили нашу главную задачу, сопоставив комическое в двух ранних пьесах Писемского. Но работа была бы не полной, не скажи мы о том, какую эволюцию претерпели приемы комического у Писемского, какие новые техники использовал драматург в своих поздних комедиях. Для примера возьмем комедию «Подкопы» («Подкопы» — это ее позднейшее название; первое — «Хищники»). Судьба этой пьесы получилась непростой. Выйдя в отставку с государственной службы в 1872 г., Писемский принялся за ее написание. На одном из первых чтений присутствовал Н. С. Лесков, который узнавал для Писемского сведения об издателе князе Мещерском. Тот поместил «Подкопы» в книжку «Сборник гражданина». Сразу, однако, пьеса цензуру не прошла. За провалом цензурного контроля последовал период переработки текста. Сам Писемский потом скажет, что он всего-то и сделал, что удалил титулы из листа с перечнем действующих лиц. Так или иначе, публикация текста состоялась уже в начале 1873 г. в журнале «Гражданин». Понятно, что не устроило цензурные органы в этом сочинении. Новая пьеса Писемского поднимала остросоциальные проблемы. Это был социальный памфлет на так называемое «буржуазное хищничество», ту нездоровую общественно-политическую атмосферу, в которой нормальным считается не останавливаться ни перед чем ради получения высокого социального статуса и материальных благ.

Однако проблематику текста мы вынуждены будем оставить в стороне (как и некоторые другие важные аспекты произведения). В соответствии с целью этой работы сконцентрируемся на тех приемах, которые позволяют автору обличить героев, их пороки. Выделим несколько аспектов на разных уровнях текста.

Первое, на что должно обратить пристальное внимание, — это фабульная развертка пьесы. Она стремится к резкому финальному комическому разрешению. Сначала мы получаем «ложный» финал, «ложную» развязку, когда Андашевский вроде бы занимает место графа. Все радуются возможности повышения по службе, в том числе и Шуберский, в начале комедии писавший статьи против Андашевского. Но письмо от князя Михайлы Семеныча разворачивает историю к противоположному исходу. Причем гоголевская перспектива сохраняется. «Немой» сцены нет, но эффект такой неожиданно печальной для «ненавистников» графа развязки примерно схож с эффектом, производимым финалом «Ревизора». Второе — это присутствие в тексте комических персонажей. Их не так много, как, скажем, в «Ипохондрике», но их комичность здесь выделена. Главным образом, это дуэт камергеров: Дмитрий Дмитрич Мямлин и князь Янтарный. См. наиболее иллюстративный пример: это вводная ремарка к первому явлению четвертого действия — появление Мямлина и Янтарного в гостиной у Андашевских. Контраст: неряшливый, непричесанный, грязный Мямлин (оправдывает фамилию) и подчеркнуто модный князь Янтарный. Мямлину в принципе даже не нужна комическая пара: он комичен сам по себе (чрезмерная робость перед начальниками, пустые разглагольствования). Еще один комичный персонаж — генерал-майор Варнуха. Третий важный момент — усилившаяся по сравнению с первыми пьесами роль вещной детали, портрета (гримасничанье = мышечная боль Мямлина) и пластики («довольно повелительный» жест рукой от графа в финале пьесы).

Еще необходимо отметить, — что и тематически, и стилистически пьеса «Подкопы» сильно отличается от двух ранних комедий. «Подкопы» изображают жизнь чиновничьего Петербурга (причем высшего чиновничества), соответственно и интрига закручивается вокруг департаментов и должностей. Главные герои стараются получить место. В «Ипохондрике» и в «Разделе» есть один общий сюжет — возможного получения наследства. Кроме того, мы видим, что поздняя пьеса Писемского — вещь, даже чисто технически выполненная иначе, нежели его ранние драматургические сочинения. Особое внимание на себя обращают усложнившиеся отношения сюжета / фабулы, возросшая роль ремарок (особенно детали в ремарке) и четко ощутимый в «Подкопах» сатирический модус.