Иронический дискурс в «Записных книжках» А. Вампилова

Статья посвящена анализу мировоззренческой функции иронии в «Записных книжках» А. Вампилова — одного из самых ярких драматургов ХХ века. Исследование характера иронии в записных книжках Вампилова выявляет закономерности использования иронического дискурса, которые проявляются в ироническом освещении серьезных бытовых, моральных, творчески-профессиональных проблем, что воспринимается сегодня как интеллектуально-нравственный импульс, особое настроение, позволяющее выжить, как самозащита личности от давления действительности. Ирония в «Записных книжках» Вампилова порождена стремлением уйти от стереотипов сознания, отживших догм. Ирония «снимает» извечные оппозиции «новое-старое», «временное-вечное», «субъективное-объективное», «искусство-жизнь». Ироническая игра со словами-терминами, выражениями-клише, обозначавшими скомпрометированные политические и идеологические явления, с концептом-знаком имя; ироническое осмысление образа-лейтмотива луна в творчестве А. Вампилова отвечают основному — ироническому — пафосу записных книжек. Анализ иронии в записных книжках Вампилова позволяет трактовать ее не только как следствие болезненной антиномичности, личной душевной противоречивости, свойственной художнику этого времени, но и проследить одну из важнейших функций иронии как способа мировидения: спасительную возможность преодоления тупиковости кризисного времени и выход творческой личности к искомой целостности Ключевые слова: ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР А. ВАМПИЛОВА, ИРОНИЧЕСКИЙ ДИСКУРС, ИРОНИЧЕСКОЕ МИРОВИДЕНИЕ, ЖАНР ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК Театр Александра Вампилова — заметное явление в истории русской культуры. В нем сочетаются бытовая и психологическая достоверность с притчевым началом, романтическая жажда идеала с постмодернистской иронией. Как и всякое большое явление, театр Вампилова вышел за рамки исторического времени. Интерес к творческому наследию Вампилова не угасает по сей день.

Ирония — это особенность поэтики Вампилова, на которой чувствуется отсвет личности самого писателя. По свидетельству друзей и близких, А. Вампилов он обладал великолепным чувством юмора и самоиронии. Еще Аристотель говорил, что ирония свойственна лишь тому, кто обладает одной из самых главных добродетелей, а именно величием души, что ирония всегда связана со свободной и благородной личностью человека. Таким был великий драматург ХХ столетия Александр Валентинович Вампилов.

Время творческой активности драматурга пришлось на период 60-х годов, когда создались условия для использования функций иронии: парадоксальное переосмысление стереотипов всех уровней (нравственных, литературных), иронический отказ от принятых стандартов. Ирония по своей специфике многофункциональна: она может быть частным стилевым приемом, обычным изобразительно-выразительным средством, заключающемся в употреблении слова в значении, обратном буквальному; она же может стать выражением и целого миропонимания человека, который осознал релятивность истины, претендующей быть абсолютной. Иронией пронизаны все произведения А. Вампилова: и пьесы, и рассказы, и очерки, и «Записные книжки».

Изучение «Записных книжек» позволяет рассмотреть творческое наследие Александра Вампилова в неожиданном ракурсе, т.к. мы «слышим» его собственный голос, его высказывания от первого лица, обращаемся непосредственно к его мыслям и чувствам, не вложенным в уста повествователя или персонажей его очерков, рассказов и пьес.

Опубликованные впервые в 1987 г. на страницах газеты «Советская молодежь» г. Иркутска «Записные книжки» в полном объеме вышли отдельным изданием в 1997 г. В предисловии к ним В. Жемчужников, друг Вампилова, дает характеристику, в которой как нельзя лучше передаются содержание записок и целостное впечатление от их чтения: «…и в записных книжках Александра Вампилова самое интересное — пронизанные иронией фразы и реплики, остроумные диалоги, озорные парадоксы, искрометные афоризмы. Здесь не найдется, пожалуй, ни единой странички, которая не подарила бы вам улыбку…» [1, с. 3−4].

Представляя собой услышанные остроумные или просто смешные фразы, обрывки разговоров, при записи обретшие афористическую форму, суждения автора о разных сторонах жизни, наброски сюжетов будущих рассказов и пьес и т. д., «Записные книжки» дают представление о том «магическом кристалле», через который преломлялись все впечатления бытия художника. вампилов записной книжка ирония.

«Записывать и хранить записи — очень полезная привычка», — считал сам Вампилов [2]. Для исследователя эта «полезная привычка» автора дает уникальную возможность уловить тональность общего настроения, общей интонации художника, и более того — лежащее в их основе общее для эпохи 60-х — начала 70-х гг. мировосприятие, состояние общественного сознания в целом.

Возможность данного жанра в репрезентации исторической эпохи может быть подтверждена мыслью культурологов о начинающемся в 60−70 гг. разделении культуры на официальную и неофициальную. Записки или цитаты из записных книжек Вампилова дают представление о культуре этой эпохи, дополняют художественные тексты и создают вместе с ними вполне определенный «концепт» культуры.

Такой «концепт» в конце 60-х гг., выражающий смысловую ось всей эпохи, был определен как «текст 1968;го г.» [3, с.9], и имел явно ироническую окраску, ироническую тональность, Художественный «иронический текст» начал описываться критикой сразу же по мере его появления в печати. Так, В. Кожинов в статье, опубликованной в «Дне поэзии 1969», анализируя ироничные и самокритичные стихи поэтов, составивших в будущем андерграундное крыло русской поэзии, неодобрительно расценивал их как «некое веяние времени, которое нуждается в объяснении» [4, с. 6]. А «записки» и «записные книжки» в это время еще только писались, заготовки «делались», наблюдения складывались их создателями, как в копилку, в эту жанровую форму, существенно отличающуюся от мемуарной или документальной литературы. Главное, что объединяет их — это ироническое умонастроение, растворенное в ироническом стиле и языке.

В первую очередь, отметим ироническую игру с обозначавшими политические или идеологические явления словами-терминами, выражениями-клише, которые давно набили оскомину, а в «записных книжках» используются в новом — свободном — дискурсе. Так, в случайно услышанных фразах: «Приходите и вы, хмурые люди из комитета комсомола» [1, с.26] Вампиловым замечен очень важный переходный момент в жизни своих соотечественников. А вот уже столкновение уходящего «века» и «века» наступающего запечатлено в следующих придуманных им комически эффектных фразах: «Из толпы раздался анонимный голос» или «Считают деньги. Прислушайтесь: этим занят весь мир. Грохот монет на земле"[1, с. 12, 81].

Во-вторых, многое в записных книжках Вампилова связано с темой выпивки — центральной метафорой 60−70-х гг., которая помогает, смеясь, расстаться с прошлым. Вот яркий пример иронической усмешки над былыми «святынями» и «мифологемами»: «На Занзибаре произошла революция. По-моему, следует выпить» [1, с.61].

В-третьих, в одной лаконичной записи художник может так соединить парадоксально противоположные обозначения из обиходного быта и бытийного, экзистенциального «пространства», что подобная ирония уравнивает мелкое, временное и масштабное, вечное: «Звезды падают: «Дадут квартиру или не дадут?» [1, с.57].

Часто можно встретить волнующую художника гуманистическую мысль и поразиться ее глубоко индивидуальному оформлению, например: «Ученый (кретин). В его руках жизнь планеты. Может взорвать атмосферу. Отсюда — абсурд: вся философия, культура и т. д. зависят от состояния… одного человека» [1, с.6].

Знаковым словом для «текста 1968;го года» является слово «раб», которое отсылает к Чехову как «духовному отцу» авторов этого «текста». В нем выражена главная мета времени — утверждение всего, что связано с личностным, индивидуальным. «Газетчики — рабы тенденции», «Она — раб красоты» [1, с. 43, 87].

Невозможно не заметить игровую увлеченность Вампилова таким концептом-знаком, как «имя». Ирония при этом связана с чуткостью писателя к «ономастикону» своего времени. У Вампилова эта способность развивается в связи с нацеленностью на будущее, как стремление создать заготовку-«сюжетец»: «Гонорарьев — мастер короткого газетного жанра», например [1, с.18].

Следует обратить внимание на то, как А. Вампилов «Записных книжках» выражает свое отношение к ученым-литературоведам, которое носит иронически-неодобрительный характер. Например: «Сколько бы ни старались литературоведы, они никогда не сделают Чехова сухим и скучным писателем» [1, с.70]. Категоричность этого суждения Вампилова снимается благодаря самой интонации, за которой — близость писателю-классику, прозаику и драматургу, не только «жанровая», но и «гуманистическая», поскольку творчество Чехова оказалось особенно востребованным в эти годы и необходимым для формирования в общественном сознании нового взгляда на человека. В лаконичных записях Вампилова о «стараниях» литературоведов явственно звучит глубоко личный подтекст, помогающий выявлению не только обобщения [любой большой писатель требует «несухого», «нескучного» подхода], но и совершенно особого отношения к Чехову, писателю, близкому людям 1960;1970;х гг. ощущением трагизма обыденной, провинциальной по своему духу жизни. В эти годы большой ученый-литературовед А. П. Скафтымов, как бы раскрывая собственные мысли и чувства, подспудно скрытые до поры до времени, формулировал подлинную драму чеховских героев следующим образом: «Под видимостью ровной и мирной жизни кроется постоянная тоска и боль неудовлетворенных и лучших желаний» [5, с.435]. Именно эта особенность составит внутренний нерв вампиловской прозы и драматургии.

В приведенной далее еще одной записи Вампилова неудовлетворенность профессиональными занятиями ученого-специалиста в области науки о литературе носит вполне социокультурный характер: «С точки зрения всяких мрачных философов, человек сам по себе не особенно художественное произведение… — Вот — пушкинисты, гоголеведы — этот народ себя не уважает (и лишен всяких способностей творить). Как можно зачеркнуть себя вовсе и посвятить себя навсегда кому-то [хотя бы и художнику великому и любимейшему]? Не понимаю. Если ты натура творческая — так напиши свою, хотя и плохую комедию» [1, с.25]. В толковании субъективно однозначного мнения автора этих строк следует учитывать особенности культурного контекста времени: в своем противодействии официальной идеологии общественное сознание в эти годы испытывало жгучий интерес к проявлениям индивидуализма, поискам своего «я», своей воли, личной свободы. Творчество ведущих художников 60−70-х гг., в том числе Вампилова, как раз воспроизводило ситуацию испытания человека индивидуалистическим опытом: писатели видели спасение для своего современника в творчестве, творческом отношении к жизни, в свободе, самостоятельности личного выбора, самопознании и ответственности. Один из таких современников писателей позднее сформулировал духовно-гуманистическую суть времени так: «На заре 60-х начинала просыпаться личность. Вообще личность, просто „я“, выходило из сталинского наркоза. Свое „я“ каждый из нас начинал выдирать из монолита Державы, кто как умел; мы учились думать… критически» [6, с.201].

Иронический характер освещения автором «Записных книжек» серьезных бытовых, моральных, творчески-профессиональных проблем необходимо воспринимать сегодня как интеллектуально-нравственный импульс, особое настроение, позволяющие сохранить целостность своей личности в трудные времена, как самозащиту личности от давящих обстоятельств действительности. «Юмор — это убежище, в которое прячутся умные люди от мрачности и грязи» [1, с.25]; «Я привык грустное выдавать за смешное. У меня такая жизнь» [1, с.31].

Производя анализ записок Вампилова, обнаруживаем важнейшие характерные признаки общественного сознания, которое переживает все тяготы процесса медленного внутреннего пересмотра господствующих до недавней поры социальных идей и иллюзий: это скепсис, рефлексия и ирония. В них можно усмотреть демонстрацию тотального разрыва с действительностью, тотального двоемыслия, внутреннего расщепления личности и, наконец, внутренний разлад человека с самим собой. В предельно откровенной и горькой записи, сделанной Вампиловым от лица неконкретизированного множества, скрываются признаки индивидуального сомнения, личной муки: «Веселье, радость и тоска. Кому это обязательно? Нам? Только нам. А ведь веселья ровно столько, что и тоски, и то, что весело, в равной степени и грустно. И, может быть, правы те, кто живет, не разбирая ни радости, ни тоски — просто, прямо, глупо (делают, что надо). Может быть, они мудрецы! А мы — просто психи» [1, с.104]. В этой двойственности видим иронию как мироощущение, поскольку ирония — всегда сомнение в общеизвестном, тривиальном, стереотипном.

В последней записи находим перекличку с образом, выступающим как образ-лейтмотив в «Записных книжах» Вампилова, романтическим по своей сути, — это образ луны. Это образ-метаформа, который является непременным и в его ранних рассказах («Конец романа», «Солнце в аистовом гнезде» и др.). В записных книжках он носит антиномичный характер. С одной стороны, образ луны видим опошленным, приземленным, нарочито грубым: «Луна теперь обыкновенный уличный фонарь. Луну можно выиграть по лотерейному билету… На нее нельзя больше вздыхать, нельзя ею любоваться. Ничего в ней больше нет прекрасного, таинственного», «Луна многоликая, похожая вдруг на бесстыдную девку, над городом, похожая на уличного приставалу, наглая, самодовольная», «На луне скоро откроют кабаки и развесят сушить портянки», «Луна, засыпав дорогу золотыми брызгами, плюхнулась в грязную, темную лужу», «Луна разменялась на сто мелких монет» [1, с. 8, 53, 54, 75, 78, 82]. С другой стороны, образ луны еще не потерял романтического ореола, передает надежду на присутствие веры в лучшее в человеке: «Сказки, рассказанные нам в детстве, забываются. Приходит время, когда остается лишь одна сказка — лунная ночь», «На днях редактор одной из городских газет, открыв утром свой кабинет и усевшись в кресло, обнаружил на своем столе голубой пакет с желтой печатью. Редактор хмыкнул, повертел пакет в руках и, не найдя на нем никаких надписей, с неудовольствием подумал: «Какая-то просьба». Но, распечатав пакет, он прочитал следующее: «Луна в радужном венчике» [1, с. 103, 11]. Анализ образа луны в творчестве А. Вампилова подтверждает ее двойственный характер, что соответствует основному — ироническому — пафосу записных книжек.

Отражение печального опыта «борьбы» Вампилова с литературными редакторами проявляется в откровенном до горечи афоризме: «Два искусства — писать и печатать» [1, с.57]. В одном из двух этих «искусств» нет настоящего творчества. Характеризуя актерское искусство, Вампилов иронично сталкивает несовместимые понятия: «Чувствовать себя совершенно свободно на сцене артисту позволяет только вдохновение или цинизм» [1, с.74].

В записных книжках часто проявляется искусство выражать свои мысли с помощью эзопова языка, искусство создавать иронический подтекст. Например, Вампилов, ставя в один ряд три незаурядных события в своей творческой судьбе, называет их вполне обыденно: «Три происшествия. Видел „8 ½“ Феллини, меня приняли в Союз писателей, Синявскому и Даниелю дали соответственно 7 и 5 лет» [1, с.87]. Автор рассматривает в общем контексте разнохарактерные и разнонаправленные события, но при этом с помощью иронии уравнивает их. Это возможно из-за собственной четкой системы ценностей, где полузапрещенный кинофильм, официальное присоединение к сонму пишущих и страшная кара государства по отношению к свободным художникам-бунтарям — части одного единого целого, единого внутреннего мира, требующего единого — иронического — мироощущения.

Как видим, высказывания о творчестве, роли художника, об искусстве в жанре записных книжек представлены очень широко и пронизаны горькой иронической интонацией. Писатель серьезно и одновременно парадоксально и иронично выражают свои исходные принципы в творчестве. Таково заявление Вампилова об излюбленных героях, с которыми может случиться что угодно: «Я люблю людей, с которыми все может случиться» [1, с.105], или убеждение, что «с человеком, который в молодости грешил стихами, все может случиться» [1, с.33].

Часто Вампилов свои размышления о творчестве посвящает начинающим авторам, молодым писателям, и даже сравнения часто создает, опираясь на этот образ-тему, окрашивая его изрядной долей иронии: «Назойлив, как начинающий автор» [1, с.21], «Муха назойливая, как начинающий автор» [1, с.64] Есть и крайне противоположные строки, которые пронизаны изрядной долей сочувствия и симпатии к молодым писателям: «Трудно мальчикам, которые пишут сейчас свои первые рассказы» [1, с.56]; «Вдохновение бывает только у молодых», «Молодость — сплошное вдохновение» [1, с.32].

Детальный анализ жанра записных книжек Вампилова как частного примера или отдельного феномена, репрезентирующего содержание культурной эпохи, приводит нас, таким образом, к выводу об их общекультурной ценности. Ирония — не только следствие тупиковости наступающих времен, своего рода манифест «безвременья» (говоря поэтическим языком И. Бродского в стихотворении «Конец прекрасной эпохи», помеченном декабрем 1969 г., «Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика») или попытка воспроизведения болезненной антиномичности, личной душевной противоречивости, так свойственных художнику этого времени, с неизбежностью отразившему духовное состояние общества. За этой социальной функцией можно увидеть и общекультурную роль иронии: имеющиеся антиномии стремятся к целостности и, в конечном счете, к поиску механизма самосохранения культуры, а не к разрушительному взрыву. В этой связи можно вспомнить работу Ю. М. Лотмана «Культура и взрыв» с ее выводом о бинарной структуре русской культуры или высказывание Г. Д. Гачева о характере русской общественной жизни, которая часто являла собой картину «несоединяемых полярностей, между которыми нет последовательной цепи переходных ступеней, а — зияние» [7, с. 259]. Возможность примирения, уравнивания крайностей, динамического равновесия несовместимых оппозиций есть, на наш взгляд, одна из важнейших функций иронии как способа мировидения.

Можно привести полуироническое-полусерьезное замечание Вампилова: «Людей без мировоззрения надо сажать в тюрьму» [1, с. 95]. В этой записи — частный случай иронии как стремления к конструктивной целостности. Эта проблема была сформулирована в свое время Ф. Шлегелем, который писал: «Существуют древние и новые произведения поэзии, во всем своем существе проникнутые духом иронии… Внутри них царит настроение, которое с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность». И хотя ирония, по словам Ф. Шлегеля, «вызывает в нас чувство неразрешимого противоречия» [8, с. 253, 252] и тем самым разлагает всякую серьезную завершенность, в искусстве она, возведенная в принцип творчества, неизбежно оказывается «особым родом эстетического завершения» [9, с. 188], а также спасительной возможностью преодоления тупиковости кризисного времени и выхода к искомой и чаемой целостности. «Записные книжки» А. Вампилова — прекрасное свидетельство данной функции иронии как способа мировидения.

Вампилов А. Записные книжки / А. Вампилов. Иркутск, 1997.

Зоркин В. Не уйти от памяти // Говорит и показывает Иркутск / В. Зоркин. Иркутск, 1997. № 33.

Россия/Russia. Вып. 1 [9]: Семидесятые как предмет истории русской культуры. М., Венеция, 1998.

День поэзии. 1969. М., 1969.

Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках / А. П. Скафтымов. М., 1972.

Уварова-Даниель И. То ли быль, то ли небыль… // Новое лит. Обозрение / И. Уварова-Даниэль. М., 1997. № 25.

Гачев Г. Д. Развитие образного сознания в литературе // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении: Образ, метод, характер / Г. Д. Гачев. М., 1962.

История эстетики: Памятники мировой эстетической мысли. Т. 3. М., 1967.

Тюпа В. И. Категория иронии в анализе поэмы А. Блока «Соловьиный сад» // Принципы анализа литературного произведения / В. И. Тюпа. М., 1984.