Мотив «бесприютности» в творческом миропонимании Сергея Есенина и матери Марии (Скобцевой): к вопросу о духовных взаимосвязях

Мотив «бесприютности» в творческом миропонимании Сергея Есенина и матери Марии (Скобцевой): к вопросу о духовных взаимосвязях

Проблема творческих взаимосвязей С. Есенина и поэтов-современников представляет собою значительный интерес для исследователей, так как позволяет более внимательно рассмотреть воплощение ведущих идей эпохи в различных авторских концепциях.

Одной из таких идей, важнейших для русского миропонимания на протяжении всего ее исторического пути, является поиск человеком смысла своего бытия, как личностного, так и национального, воплощающего в особую герменевтику жизни. Область герменевтики представляет собой обширнейшее поле для научных разысканий, которое невозможно заключить в рамки одной литературоведческой статьи, поэтому мы коснемся лишь частного аспекта данного вопроса — мотива «бесприютности» и его реализации в художественном сознании поэтов переломных эпох, каким в русской истории можно считать период начала XX столетия, именуемый «серебряным веком» русской культуры.

Мотив бесприютности рассматривается и интерпретируется нами как феномен духовного сознания, рожденный в противопоставлении концептам «покоя, уюта, дома». «Бесприютность», выражаемая в богатейших образных модификациях, пронизывает собою целый пласт произведений устной словесности и русской классической литературы и дает глубокое представление о национальной модели мира, в основе которой заложен именно герменевтический поиск.

Особенно ярко это проявилось в творчестве поэтов, для которых источником вдохновения являются национальные ориентиры мироздания. Среди них достойное место по праву принадлежит Сергею Есенину.

О.Е. Воронова в своей монографии «Сергей Есенин и русская духовная культура» (2002), анализируя уникальность дарования поэта, заключает, что основывается она на обращении С. А. Есенина к национальным духовным ценностям, в которых «ключевую роль играют архетипы национального сознания, связанные с утопическими исканиями „сокровенного града“ и ориентированные на скорейшее достижение идеала вселенской гармонии, духовного преображения мира и человека».

Осознание своей бесприютности в мире побуждает лирического героя к поиску лучшей доли, активному действию и жизнестроительству.

Именно мотив бесприютности, способствуя организации второго тайного смысла произведений, сближает между собою творчество поэтов-современников С. А. Есенина и матери Марии (Скобцевой), чаще упоминаемой в современном литературоведении под фамилией своего первого мужа как Е.Ю. Кузьмина-Караваева.

Поэты принадлежали к одному поколению, в их творческих судьбах мы заметим много личных пересечений: оба они были знакомы с миром тогдашней литературной элиты «серебряного века», общались с А. Блоком, С. Городецким, Н. Гумилевым, А. Ахматовой, Д. Мережковским, З. Гиппиус, Вяч. Ивановым, оба в той или иной мере испытали влияние литературной группы «Скифов» и «трагического тенора эпохи» А. Блока, приветствовали революцию как эру «Нового Царствия», творчество обоих пронизано евангельскими образами и мотивами, размышлениями о духовном пути России, верой в человека и грядущее преображение мира.

В творческом миропонимании Сергея Есенина и матери Марии мотив бесприютности выражается в двух взаимосвязанных парадигмах:

• — как «духовные поиски человеком Божьего Царства, Божьей правды»;
• — как «поиск страдающем одиноким человеком приюта в этом мире».

Ключевым моментом для осознания данного мотива является феномен «приюта», «дома». В понимании этого явления мы опирались на концепцию Т. И. Радомской, в частности, отмечавшей: «Восприятие Дома в творчестве авторов связано с процессом его обретения, выраженного образом пути к нему, восходящему к притче о блудном сыне и к теме пути в Небесный Иерусалим, характерных для национальной духовной традиции».

Осознание бесприютности человека в мире является началом пути к своему Дому, первоначальным моментом, побуждающем лирического героя к действию. Данный мотив глубоко антропоцентричен, так как в центре его стоит человек, его надежды, чаянья и устремления.

Представления о «Царствии Божьем», «Небесном Граде», переплетаясь с народными сказаниями о земном рае, светлом граде Китеже нашли свое отражение еще в ранней лирике С. А. Есенина. Примером тому служат строки его известного стихотворения:

Край любимый! Сердцу сняться Скирды солнца в водах лонных.

Я хотел бы затеряться В зеленях твоих стозвонных.

(«Край любимый! Сердцу сняться…», 1914).

Сквозь привычные образы родной природы поэт духовным зрением видит картину небесной обители, недаром Н. В. Михаленко сравнивает пространственную организацию этого стихотворения с миром православной иконы, в которой «автор очерчивает горизонтальную („скирды солнца“) и вертикальную („в водах лонных“) оси мира, где вода отображает недоступные человеческому зрению небесные солнечные скирды». Это свидетельствует о неразрывной связи мира дольнего и горнего в мироощущении поэта, сопутствующий ему всю жизнь.

Но земля воспринимается как временное прибежище человека, духом он стремиться вернуться в иной вечный край. В финале лирический герой восклицает:

Я пришел на эту землю, Чтоб скорей ее покинуть.

Этот же мотив возвращения, бесприютности души на земле отчетливо прослеживается и в других стихотворениях:

Там, где вечно дремлет тайна, Есть нездешние поля.

Только гость я, гость случайный На горах твоих земля.

(«Там, где вечно дремлет тайна…», 1916).

Глаза, увидевшие землю, В иную землю влюблены.

(«Опять раскинулся узорно…», 1916).

Душа грустит о небесах, Она нездешних нив жилица.

(«Душа грустит о небесах…», 1919).

В раннем стихотворении матери Марии из первой ее книги «Скифские черепки» (1912) выражается тот же мотив поиска человеком своей духовной родины:

У всех есть родина любимая, У всех есть край желанный, Огнем всегда палимая, Ищу Иерусалима я Земли мне богоданной.

(«У всех есть родина любимая…», 1912).

Сопоставляя между собой эти стихотворения можно проследить несколько особенностей: в каждом из них присутствует образ Родины: земной и небесной, черты которой объединяются в сознании поэтов: любовь к небесной родине сочетается с любовью к родине земной, заботой о людях, живущих на земле, желании им счастливой доли; однако в лирических прозрениях матери Марии рай воспринимается как духовный приют человека, в творчестве же Сергея Есенина, близком к народному мировосприятию, рай не только духовная родина людей, но и грядущее социальное царствие справедливости и правды.

Именно на этой почве (отчасти под влиянием поэтики «скифства» и народнических идеей, близких обоим поэтам) в творчестве Сергея Есенина рождается дерзкий замысел создания рая на земле. Эта идея находить свое яркое воплощение в лирике поэта периода революционных бурь:

Господи, я верую!

Но введи в свой рай Дождевыми стрелами Мой пронзенный край!

(«Пришествие», 1917).

Осанна в вышних!

Холмы поют про рай.

И в том раю я вижу Тебя мой отчий край.

(«Окротих», 1917).

Но реальность первых послереволюционных лет была такова, что не оставляла места для утопической мечты, в мироощущении поэта намечается коренной перелом, воплотившейся в известных строчках его «хулиганского» цикла: «Стыдно мне, что я в Бога не верил, / Горько мне, что не верю теперь», которые можно понимать как окончательное крушение веры в собственные мессианские пророчества о «небесном царствии на земле». В том же стихотворении скрытым мотивом рождается мысль о том, что человек вечно бесприютен в земной жизни и только смерть, возможно, разрешит его сомнения и противоречия:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под ионами умирать.

(«Мне осталась одна забава», 1923).

Эти же надежды звучат в более позднем стихотворении, посвященном памяти поэта Александра Ширяевца, в котором загробный мир сравнивается с ласковопечальной страною, где царит «тишь и благодать».

В лирике матери Марии тема рая, устремленности человека к «Божьему царству» также занимает важное место. Еще в раннем стихотворении из книги «Руфь» (1914) поэтесса, предчувствуя свою судьбу, пишет о пути духовных свершений, в которых, однако, не будет чудотворства. Земля рассматривается здесь лишь как ступень к вечности:

И каждый раз, в свершенья круг вступая, Я буду помнить о тебе, земля…

Но только помнить, путь мой снова в гору;

Теперь мне вестник ближе протрубил;

И виден явственно земному взору Размах широких крыл.

(«Я силу много раз еще утрачу…», 1914).

Позже в повести «Равнина русская», написанной в эмиграции, мать Мария, анализируя события революции и Гражданской войны, сделает вывод о том, что русский народ в своем стремлении к воле, власти над землею и раю на этой земле (к сокровищам земным) забыл о Боге и погубил свою душу в огне революции. Поэтесса обратиться к евангельскому пророчеству Апокалипсиса, в котором тысячелетние Царствие Христа на земле будет явлено только после пришествия в мир Антихриста и окончательного поражения всех христиан, то есть рай на земле установиться через новые страдания людей и Божий Суд. В революционных поэмах Есенина отрицается именно такой путь, правда приходит в мир как огненное прозрение без боли и страха:

Не хочу воспринять спасение Через муки его и крест:

Я иное постиг учение Прободающих вечность звезд.

(«Инония», 1918).

Сергей Есенин чувствует себя пророком Нового времени, Новой правды. Те же апокалипсические представления были близки и мироощущению матери Марии. Однако эта тема решается ею в духе не народных апокрифов, а христианского мировоззрения, основанного на святоотеческой традиции. Мать Мария, как и многие ее современники, полагала, что ей довелось жить во времена обострения борьбы христианства с силами Антихриста, скорого исполнения самых страшных библейских пророчеств. Уже в эмиграции в одном из стихотворений из цикла «Покаяние» есть такие строки:

И будет новый мир и в мире — Новый Град, Где каждый светлый дом и в доме каждый камень Тобою, Отче наш, преображенный Лад, Воздвигнутый из тьмы сыновьими руками.

(«…», 19).

На первый взгляд, в этом стихотворении все связано с желанием воздвигнуть рай на земле. Но на самом деле, речь идет о созидании «стен Небесного Иерусалима», готовившегося встретить Христа в его скором втором пришествии. Строительство «Нового Града» понимается как сотворчество Богу, послушание Ему, исполнение своего сыновьева долга, который заключается в верности Его заветам в самые страшные времена. Об этом же пишет в своей статье «Кризис означает суд» (1935) К. В. Мочульский, друг поэтессы, наиболее близкий ей по мировоззрению: «Мировой процесс приведет человечество не к земному блаженству, а такой скорби, которой не было от начала творения». Смысл земной истории заключается в метаистории — «созревании для суда и вечности, не совершенствовании, а рождении в муках Царствия Божьего». По мысли матери Марии, бесприютность — вечная земная спутница человека, потому что он призван вернуться к своему «Отцу в вечность». В стихотворении 1933 года поэтесса мечтает о таком возвращении в «Небесный сад» уже после смерти:

И будет мне по слову и по вере В конце пути такой спокойный берег И отдых радостный в Твоем саду.

(«За этот день, за каждый день отвечу…», 1933).

Смысл земного призвания человека, земных страданий определяется созиданием собственной души. Еще в 1914 году мать Мария писала об этом А. Блоку: «Я узнала, что не только свободно создаю свою жизнь, но и свободно вылепливаю душу свою, ту, которая будет в минуту смерти». Такое миропонимание близко христианскому убеждению в том, что образ земной жизни человека определяет образ его бессмертия. Практически все позднее творчество поэтессы пронизано мотивами страданий и смерти как «посещения Божия», жаждой возвращения в Его «Небесный Дом», когда возможным станет ответить Отцу: «Готово мое сердце, готово войти в пасхальную радость воскресенья».

Именно это ощущение не находит такого однозначного выражения в творчестве Есенина. Его произведениям 1920 — 1925 гг. особенно присуща «память смертная», «возникающая из мучительно обретенной человеком готовности предстать перед Судом Божьим, как способность постоянно видеть себя внутренним взором, способность самосознания и самооценки». Однако эсхатологическое сознание Есенина соткано из противоречий. Он предчувствует свою смерть («Скоро, скоро часы деревянные / Прохрипят мой двенадцатый час!»), предполагает «встречу впереди», но ничего не говорит о том, какой будет эта встреча. О ней мы можем только догадываться. Но на один намек все-таки возможно опереться: созидание собственной души в христианском понимании невозможно без внутренней самооценки, покаяния и растождествления себя и своего греха. Именно покаянные мотивы, близкие по духу притчи о возвращении в родной дом блудного сына, приобретают особое значение в поздней лирике Есенина, со всей силою обнажаясь в поэме «Черный человек». Поэма заключает в себе все оттенки этого чувства: от смертельного ужаса лирического героя, узнавшего страшную омерзительную правду о себе, испытывающего отчаянье, до прозрения того, что это не только сам он, но и его «двойник» — «черный человек» — маска греха, которую еще можно отделить от собственной души, разбив «кривое» зеркало.

Мотив бесприютности реализуется в лирике Сергея Есенина и матери Марии и в изображении людей, жаждущих обрести Бога в своей душе и с этой целью устремившихся в дальние странствия. «Странничество — одна из древних форм святости, — полагает Н. М. Каухчишвили. — Она стала складываться в период раннего средневековья, когда странники чувствовали желание удаления от бытовой жизни, от всех благ, чтобы стать искателями, может быть, лучше сказать, — носителями Бога в мире. Некоторые из этих богоискателей навсегда связаны с дорогой, по которой они обмениваются своим опытом с другими богоносителями. Это и есть странники: русский религиозный тип, просуществовавший до наших дней. Среди странников встречаются не только те, кто ищет святости, но и люди, вынужденные отправиться в путь из-за своего интеллектуального беспокойства и желающие унять свою духовную тревогу».

Странничество, воспринимаемое как духовное подвижничество, находит в творчестве Есенина свое воплощение в целом ряде произведений («Калики», «Пойду в скуфье смиренным иноком…», «Шел Господь пытать людей в любови…», «Я — пастух, мои палаты…», «Я странник убогий…», «Синий туман, снеговое раздолье», «В этом мире я только прохожий…» и многие другие).

Тема странничества как образ духовной святости выражается с полной силой Есениным в маленькой поэме «Микола», изображающего особо чтимого на Руси святого, покровителя всех путешествующих. О. Е. Воронова, анализируя эту поэму, в частности, отмечает: «Странничество, скитальчество осмыслены здесь как счастливый, избранический удел, как особый тип духовного служения Богу и миру, как посредничество между ними». За служением Богу открывается и иной удел — служение людям, всем несчастным, обездоленным, лишенным духовного и земного приюта:

Ходит странник по трактирам, Говорит, завидя сход:

«Я пришел к вам, братья, с миром ;

Исцелять печаль забот".

Этой теме поэт остается верен всю жизнь, рассматривая ее в разных вариациях, рисуя перед читателями многочисленные образы странников, отправляющихся в путешествие с различными целями: это и смиренные иноки, и босяки, и нищие калеки, и святые, и разбойники, и заблудившиеся, потерявшиеся в жизни люди, и случайные прохожие. По-есенински гениально он в конце сложного жизненного пути объединяет их всех одной строчкой: «Все мы бездомники, много ли нужно нам» («Снежная замять дробиться и колется», 1925).

В лирике матери Марии мотив странничества также рассматривается как служение Богу и людям, однако, приобретает более однозначное выражение: лирическая героиня отправляется в дальнее путешествие, осознавая свою ответственность за судьбы бесприютных людей, разбросанных по земле. Помощь этим людям воспринимается как личное призвание, «вольной волею принятая личная Голгофа, личное крестоношение»:

Устало дышит паровоз, Под крышей легкий пар клубиться, И в легкий утренний мороз Торопятся людские лица.

Опять я отрываюсь вдаль, Моя душа опять нищает, И только одного мне жаль, ;

Что сердце мира не вмещает.

(«Устало дышит паровоз…», 19).

«Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет», — писала мать Мария в своем дневнике. «Где люди там и Бог» — гласит народная заповедь. В христианском миропонимании Бог и человек соединяются в образе Христа Спасителя, «грядущего со славою судити живым и мертвым». В народных же апокрифических сказаниях Христос остается на земле с людьми, путешествуя по земле в виде нищего странника. Поэтому милосердие, оказанное каждому убогому, есть помощь и сопричастность самому Христу. Многовековое осознание миссии Спасителя способствовало рождению в народном сознании образа «русского Христа» — бесприютного странника, одаренного лучшими национальными чертами: «любовью, всепрощением, состраданием, милосердием, гостеприимством и раскаянием». Именно такое представление о Христе нашло свое отражение в произведениях русской классической литературы: «Идиоте» Ф. М. Достоевского, стихотворении Ф. И. Тютчева «Эти бедные селенья…», посвященного родной земле, которую «В рабском виде Царь Небесный / Исходил благословляя», в творчестве Сергея Есенина и матери Марии.

«Христос для меня совершенство», — писал юный Сергей Есенин Григорию Панфилову, рассматривая Христа как «образец в последовании и любви к ближнему». А в следующем письме советовал другу: «Люби и жалей людей — и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников. Все люди — одна душа». Об этой же тайной духовной связи Бога и человека, любви к ближнему напоминала и мать Мария: «О каждом нищем, голодном, заключенном Спаситель говорит „Я“. „Я алкал и жаждал, Я был болен и томился в темнице“. Подумайте только: между каждым несчастным и Собою Он ставит знак равенства».

Этот мотив восходит к Евангельскому сюжету о Втором пришествии Христа на землю «во славе», когда Он разделит людей и скажет правым: «Придите благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное Вам от создания мира… так как вы сделали добро (накормили, напоили, обогрели) одному из братьев моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25: 34 — 45). Эти же слова цитирует Сергей Есенин в знаменитом стихотворении «Мы теперь уходим понемногу»: «И зверье, как братьев наших меньших, / Никогда не бил по голове», в котором не только люди, но и звери заслуживают любви, так как и они не забыты Богом на земле. С этими же словами напутствия: «Помогайте меньшой братии» обратился к матери Марии после принятия ей пострига митрополит Евлогий (возглавлявший тогда РПЦЗ в Париже).

Тема сошествия Христа на землю, странничество Его в «зраке» нищего, а с другой стороны, прозрение о том, что в каждом страдальце, «странном» (странствующим) человеке отражен образ самого Христа, занимает в творческом миропонимании Сергея Есенина и матери Марии особое место, отражаясь в целом ряде произведений:

Сергей Есенин И в каждом страннике убогом Я вызывать пойду с тоской, Не помазуемый ли Богом Стучит берестяной клюкой.

(«Не ветры осыпают пущи…», 1914).

По тебе ль, моей сторонке, В половодье каждый год С подожочка и котомки Богомольный льется пот.

Лица пыльны, загорелы, Веки выглодала даль, И впилась в худое тело Спаса кроткого печаль.

(«Сторона ль моя, сторонка…», 1914).

Верю я, как ликам чудотворным, В мой потаенный час.

Он придет бродягой подзаборным Нерушимый Спас.

(«Свищет ветер под крутым забором…», 1917).

Мать Мария Жить в клопиной нищенской коморке.

Что-то день грядущий принесет?

Нет, люблю я этот тихий гнет.

О, Христос, твой грустный мир прогорклый.

(«Жить в клопиной нищенской коморке…», 1937).

Искала я мечтателей, пророков, Всегда стоящих у небесных лестниц, И находила нищих, буйных, сирых, Упившихся, унылых, непотребных, Заблудшихся на всех дорогах мира, Бездомных, голых и бесхлебных.

О, племя роковое, нет пророчеств, ;

Лишь наша жизнь пророчит неустанно.

— И сроки близиться, и дни короче, ;

«Принявший рабий зрак, осанна!».

(«Искала я таинственное племя…»).

Но Ты и тут мои дороги сузил.

«Иди, живи средь нищих и бродяг».

Себя и их, меня и мир сопряг В неразрубаемый единый узел.

(«Обрывки снов. Певуче плачут недра…», 1931).

Особое положение среди этих произведений занимает стихотворение Сергея Есенина «Шел Господь пытать людей в любови…», в котором человек сам по своему милосердию занимает место сопричастное Богу, также как и Христос, положивший Себя за спасение людей, нищий старик отдает убогому страннику — тайному Христу — последний кусок хлеба. Именно в такой жертвенной любви к людям способна отыскать приют душа человека, мечтающего о встрече с Богом:

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй… маленько крепче будешь».

В этом стихотворении мы соприкасаемся с темой, которая была особо значима для Сергея Есенина и матери Марии на протяжении всего их творческого пути. Это размышления о судьбе русского народа, о его бесприютности и страданиях. Еще в юности оба поэта в той или иной степени испытали влияние идей народничества, уже угасавшего в тот период, но все-таки имевшего значительное влияние в среде интеллигенции и разночинства. Мать Мария рассказывала в своих воспоминаниях, что в пору петербургской юности (1905;1912 гг.) слово «Народ» заменило для нее слово «Бог». В письмах Сергея Есенина к Г. Панфилову и М. Бальзамовой чувствуется увлечение идеями толстовства, а в философии Л. Н. Толстого достижение Царства Христова на земле и «мысль народная» занимали главенствующее место.

Размышления о социальном переустройстве общества рождались из горького осознания несовершенства мира и окружающей жизни. Изображение тяжкой доли людей, не имеющих в этом мире приюта, станет одной из самых болезненных тем лирики Сергея Есенина и матери Марии.

Мы отмечали, что жертвенная любовь к людям воспринимается поэтами как встреча с Богом, «рождение Христа в себе», но теперь этот мотив звучит несколько иначе, приобретая размах скорбных вопросов многострадального Иова, обращенных к Господу. Именно эти вопросы: о смысле страданий одних людей на земле и причине равнодушия к этим страданиям других, не дают покоя поэтам.

Особенно остро звучат они в творчестве матери Марии периода эмиграции, которая стала для многих русских людей временем обнищания и бесприютности:

Господи! Когда же выбирают муку?

Выбрала бы лучше озеро в горах, А не вьюгу, голод, смертную разлуку, Вечный труд кровавый и кровавый страх.

(«Мы не выбирали нашей колыбели…», 1932).

О Боже, отчего нам так бездомно, Зачем так много нищих и сирот?

Зачем блуждает Твой святой народ В пустыне мира, вечной и огромной?

(1931).

Поэтесса называет русских «святым народом», связывая историческую миссию «белой» православной эмиграции с исходом народа Израилева из Египта.

Побывав за границей, Сергей Есенин куда более критично оценивал судьбу русских людей, потерявших свою родину. Поэт отразил свои впечатления о знакомстве с русскими эмигрантами в нескольких стихотворениях, названия которых говорят сами за себя: «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», «Сыпь гармоника. Скука… Скука…», «Пой же, пой! На проклятой гитаре…». Ведущим мотивом в этих стихотворениях становится тоска по безвозвратно потерянной родине и осознание бесцельности своего существования. К этой же мысли Сергей Есенин вернется в поэме «Анна Снегина», главная героиня которой, оказавшись в эмиграции, с горечью признается, что теперь «дорога ее ясна», так как она больше не связана с самым дорогим — Родиной.

Но не только тоска по родине, но и отсутствие элементарных условий для хоть какого-нибудь человеческого существования приводило многих эмигрантов в отчаянье. «Вопросы крова, одежды, насущного хлеба, материнства, болезни дают себя чувствовать в русской эмиграции больше, чем в любой другой группе в Европе», — писал в 1928 году иеромонах Лев (Жиле). Эту же мысль подтверждает художница Ксения Кривошеина: «Эмиграция людей часто не объединяет, а ожесточает и размежевывает. В условиях эмиграции людей выброшенных в пустоту и нищету, было не сотни, а сотни тысяч. Надо сказать, что эмиграция русская была разнообразно сословно, то есть были совсем простые и малообразованные люди, была аристократия, были интеллектуалы, писатели, художники, артисты, духовенство. Но все эти слои находились в бедственном материальном положении. Со временем жизнь устраивалась, кто-то адаптировался, но многие терпели страшное бедственное положение, превращались в бездомных бродяг, спивались, сходили с ума».

Движимая идеей помощи ближним, мать Мария (сама находящаяся в трудном материальном положении) в середине 1930х гг. открывает в Париже несколько общежитий для нуждающихся русских эмигрантов, просуществовавших долгие годы.

В ее лирике 1930 — 1940 гг. становится главной тема служения людям, духовного «всеобъемлющего» материнства. Это стихотворения, полные горечи, так как они пронизаны болью за людей, за их унижения и несчастья. Строки «сильные, рыдательные», призывающие к жертвенной любви к ближнему, наполненные верою в то, что и в этих людях заложен образ Божий:

Подвел ко мне, сказал: усынови Вот этих, — каждого в его заботе.

Пусть будут жить они в твоей крови, ;

Кость от костей твоих и плоть от плоти.

О Господи! Не дай еще блуждать Им по путям, где смерть многообразна.

Ты дал мне право, — говорю как мать И на себя приемлю их соблазны.

(«Подвел ко мне, сказал: усынови…», 193).

Мать Мария называет людей своими духовными детьми. И та же тема возникает в творчестве Сергея Есенина. Именно о судьбе детей, оказавшихся в Советской России на улице, с горечью напишет он в стихотворении «Папиросники» и поэме «Русь бесприютная» (1924).

Как полагает А. В. Сафронов, эта поэма завершает «бродяжий» цикл Сергея Есенина, посвященный судьбе русских странников, «отверженных» и «несчастных».

Замысел этой поэмы родился у Есенина в Тифлисе после посещения поэтом коллектора для беспризорников. Этот эпизод подробно описан в воспоминаниях о Сергее Есенине журналиста Н. Вержбицкого, отмечавшего, что Есенин проявил к детям огромный интерес, очень просто держал себя с ними, рассказывал о том, что в детстве сам скитался по стране, голодал, холодал, а потом нашел в себе силы учиться, вышел в люди. Беспризорники поверили поэту.

Есенин вышел от них взволнованный. Н. Вержбицкий вспоминал его слова о том, что «больше с этим мириться нельзя, невозможно дальше спокойно наблюдать, как гибнут, может быть, будущие Ломоносовы, Пушкины, Менделеевы, Репины!».

Эти же горькие размышления звучат в его поэме:

Но если б встали все Мальчишки чередой, То были б тысячи Прекраснейших поэтов.

В них Пушкин, Лермонтов, Кольцов, И наш Некрасов в них, В них я, В них даже Троцкий, Ленин и Бухарин.

Не потому ль моею грустью Веет стих, Глядя на их Невымытые хари.

Поэт пытается всеми силами привлечь внимание общественности к затронутой им социальной проблеме, вероятно, поэтому мы видим в списке нереализованных профессий брошенных на произвол судьбы мальчишек как поэтические, так и политические. Поэма написана в духе массовых советских агиток, целью которых было привлечение как можно большего числа сторонников. Отличительной чертою такого рода литературных сочинений было создание образа «внутреннего врага» (как тут не вспомнить будущие процессы над «врагами народа») — людей, повинных во всех безобразиях. Как раз в те дни в Тифлисе в газетах были опубликованы материалы о «святых старцах» Ново-Афонского монастыря, которые с винтовками в руках боролись против советской власти. Это дало право Есенину предлагать радикальный вариант социальной справедливости: выгнать мятежных монахов из их уютных обителей и поселить туда бездомных детей:

Знать потому теперь Попы и дьяконы О здравье молятся Всех членов Совнаркома.

У них жилища есть, У них есть хлеб, Они с молитвами И благостны, и сыты. есенин мария бесприютность рай Комментируя эти строки, А. В. Сафронов ставит под сомнение подлинность фактов, описанных в газетах. Уж больно они напоминают пропагандистские лозунги, развернувшейся тогда антицерковной компании. Возможно, что об их несостоятельности догадывался и Сергей Есенин. Но главным для поэта — была судьба детей, бесприютных и отверженных, которая «знак тяжелого укора» всем людям, в том числе и христианам, забывшим заповедь Христа: «Кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает. Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю Вам, что Ангелы на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного» (Мф. 18:5−10). Глагол «презирать» в данном случае обозначает «пренебрегать, считать недостойным внимания», то есть невнимание к нуждам детей является грехом перед Богом.

Эта же мысль звучит в размышлениях матери Марии (православной монахини!), которая всю жизнь искала «неудобного», по ее определению, христианства, «где не было бы больше никакого комфорта, единственным подвигоположником был Христос, Он истощил Себя, и Его истощение есть единственный пример для нашего пути». В очерке «Типы религиозной жизни» мать Мария достаточно критично оценивала положение дел в РПЦ до революции, полагая, что церковь отошла от евангельского типа благочестия, активного и неустанного служения людям.

«Для монаха сейчас один монастырь — весь мир», — любила повторять мать Мария. Она призывала монастыри отречься от уюта, покоя и молитвенной сосредоточенности ради помощи ближним: «Пустите за ваши стены беспризорных воришек, разбейте ваш прекрасный уставной уклад вихрями внешней жизни, унизьтесь, опустошитесь, умалитесь, — как бы вы не умалялись, как бы ни опустошались, — разве это сравниться с умалением, с самоуничтожением Христа?».

Но, как правило, подобные высказывания не вызывали в эмигрантской среде — и без того разобщенной — должного сочувствия. Творчество и деятельность матери Марии до конца ее жизни оставались многими непонятыми и порою осуждаемыми. Все годы эмиграции поэтессу не покидали мысли о России, о чем свидетельствуют ее дневниковые записи, статьи, воспоминания друзей: «Во время войны, а потом и в немецком концлагере мать Мария говорила о том, что хочет вернуться на Родину и странствовать по дорогам Советского Союза».

И это еще одно пересечение судьбы поэтессы с судьбою русского национального гения Сергея Есенина, любившего свою страну «до боли сердечной». В творчестве поэтов нашли воплощение важнейшие ценности русской национальной культуры: идеалы любви, правды, милосердия, доброты, смирения, прощения, чести, духовные поиски человеком «земли обетованной», «лучшей доли», нашедшие свое выражение в рассмотренном нами мотиве бесприютности.

Одна из значимых особенностей поэтики «бесприютности» в творчестве Сергея Есенина и матери Марии определяется традициями устной народной словесности и русской классической литературы, восходящими еще к сюжетам Ветхого и Нового Заветов: об Иове многострадальном, Моисее, Екклизиасте; текстам Евангелий, рассказывающих о Христе, его притчах о блудном сыне и Царствии Небесном.

В миропонимании Сергея Есенина находят свое воплощение устная апокрифическая традиция понимания сути христианства: представление о Христе, странствующим по Руси в зраке нищего, жажда обретения светлого земного рая — царства всеобщего благоденствия, сочетающаяся с пронзительной жалость ко всему живому на свете, милосердием и состраданием к людям: детям, сиротам, калекам, всем отчаявшимся и заблудившимся в этом мире.

Творческие искания матери Марии берут свое начало в книжной традиции, характерной для русской интеллигенции. Мировоззрение поэтессы опирается на труды христианских богословов, философов, писателей, ей близок интеллектуальный и духовный поиск, ощущение всеобщей сопричастности всему человечеству, чувство вины перед народом. В концепции матери Марии мотив бесприютности связан с грядущим преображением мира, устремленности духом возвратиться в Дом Небесного Отца, потребностью служения ближнему, помощи и материнской заботы. Именно нераздельность земного и небесного во внутреннем мире человека, жажда обретения Бога и служения ему и людям, выражает национальную картину мира, определяя художественное видение обоих поэтов.

Но если в творчестве матери Марии мотив бесприютности находит целостное — под стать автору — выражение личного выбора — «духовный дом человека всюду, где обитает Бог и люди»:

В любые кандалы пусть закуют, Лишь был бы Лик твой ясен и раскован.

И Соловки приму я как приют, В котором Ангелы всегда поют, Мне каждый край Тобою обетован.

(«Парижские приму я Соловки…», 1931).

то Сергей Есенин в своем мировоззрении не предлагает столь однозначного ответа, предоставляя читателю самому найти свой Дом, обрести его в чувстве Родины, в земной красоте мира, в семье, в сопричастности к своему народу, Богу, людям. Приют человека заключается в том, к чему стремиться его душа, полагает поэт, как будто вспоминая евангельские слова: «Где сокровище ваше, там и сердце ваше…».