Межкультурные различия в отношении к работе

Конечно, диалог предполагает наличие такой мировой системы, где не выстроена социокультурная иерархия, где может сложиться реальное равноправие участвующих в диалоге партнеров. Цель диалога — не устранение культурного разнообразия, а осуществление каждым участником общения своего права на свободное самоопределение. Такая потребность в диалоге возникает в связи с появлением особого типа сознания общечеловеческого родства, формирующегося в связи с необходимостью становления общечеловеческой цивилизации, сохраняющей культурное многообразие.

«Земля обетованная» может существовать в реальности (некая другая страна). Так, это может быть «отечество свободы», образ которого возникает из сравнения с собственным «отечеством несвободы»: это и острова, на которых процветают «счастливые дикари», и послереволюционная Франция для интеллектуалов Европы, и США для советских инакомыслящих, и «цивилизованный мир» для постсоветского человека. Также «Земля обетованная» может представать в виде «духовного отечества» — идеализированного образа отдаленной страны (Индии, Тибета): часто он связан с заимствованием экзотической религии (кришнаиты, буддисты и т. д.). «Духовное отечество» может быть найдено и в другом времени (современные субкультуры рыцарей, трубадуров, реконструкторов и т. д.) или в фантазии (толкиенисты и др.). Все эти группы объединяются одним: их «родина» недостижима. Недостижимость — необходимое свойство «Земли обетованной»: благодаря ему затрудняется проверка идеала на идеальность [4].

Все эти образы — удел групп, субкультур. Есть, пожалуй, лишь одна модель, которая может стать движущим механизмом для всего этноса. Это идеализированный образ собственного этнического пространства (наша земля как «Земля обетованная»). Он творится духовными и правящими этническими элитами, после чего спускается «в народ», где обретает личностные и субкультурные черты. Затем в трансформированном этнической повседневностью виде он вновь поступает в пользование интеллектуалов (например исследователей) и приобретает новые модификации. Поскольку такая модель творится на смешении «языка» и «метаязыка», она обречена на внутреннюю противоречивость. Так, она одновременно отправляется и от идеи «великой державы», и от идеи «малой родины»: статус центра, ширь, власть, цивилизаторская миссия объединяются с представлениями о природности — вплоть до общего происхождения членов этноса. Важно, что эта модель воспринимается не как модель, а как истинная реальность [1].

Этот синтетический образ «истинного отечества» особенно востребован в эпоху перекройки территорий, когда общность актуализует все усилия по новому «освящению» земли. Необходимость адаптации к сложным условиям диктует поиски метафизического отечества. И оно находится — на границе места и времени. Это время — прошлое. Тоска по большой родине реализуется в реанимации забытых или в «открытии» новых сведений о древней обширной территории, мощном государстве. Здесь не столь уж важно, какое отношение эти представления имеют к реальности: гораздо важнее факт убежденности в том, что они истинны.

Итак, идеи величины, государственности, завоеваний и побед, высокой степени цивилизации в образе «Родины-над-родиной» причудливо совмещаются с идеей «прирожденности» этой земли для этноса (нации). Факт, что эти смыслы не соответствуют друг другу, не осознается или оценивается как несущественный. Механизм рационализации, предпринимаемой для объяснения противоречий, — временное дифференцирование. Но обычно и этого не требуется. Каким же способом два эти концепта соединяются в один, и столь мощный, что его раздробленность «не читается» не только этнофорами, но часто и исследователями?

Думается, этот синтез возможен потому, что и государство, и «прирожденная земля» имеют единый корень — представление об этническом пространстве как о некогда реализованном на родной земле идеале. Речь идет о вмещении данной Богом «Земли обетованной» в концепт государства и переносе на него ее мифологизированного содержания. Тем самым противопоставление «моей земли» и великой державы снимается. Отсюда — эклектика не просто в повседневном этнокультурном дискурсе, но и в границах научного: «моя земля» предстает в виде изначального государства, а большая родина понимается как моноэтничное образование (этому представлению не мешает тот факт, что на пространстве большой родины могут жить сто с лишним этнических групп); люди, жившие (живущие) на ней, одновременно и толерантны, и воинственны; все этногруппы равноправны, но титульный этнос «равноправнее» других и т. д.

Если окинуть взглядом названные «гештальты отечества», возникает вопрос: в каком из них проходит жизнь человека и бытие всего этноса? В государстве, как сосуде, вмещающем нацию? Но его границы непостоянны: они не «по росту» общности (отсюда крен, с одной стороны, в план метафизического отечества, а с другой — в локальные участки «малой земли»). В малой родине? Но ее облик строится на воспоминаниях о тех временах и местах, которых уже нет: в этом смысле «моя земля» неизбежно граничит с метафизическим отечеством. Кроме того, фактическое своеобразие «малых родин» все более унифицируется государством. И, наконец, «моя земля» может воодушевить человека, группу, но не всю общность: это локальный образ. Потому в критических для этноса обстоятельствах разнообразие малых родин может стать даже помехой [4].

Усиливающееся в современный период глобализации межкультурное взаимодействие протекает в разных сферах: экономической, политической, правовой, научной, военной, религиозной, художественной, образовательной и др. Каждая из этих сфер характеризуется специфическими особенностями осуществления коммуникации. Хотя всем феноменам культуры имманентно присуща коммуникативность, однако не во всех коммуникативных процессах реализовывается так называемое коммуникативное равноправие. В связи с этим мы склонны различать понятия «коммуникация», предполагающее передачу сообщения (информации), и «диалог», относящееся к взаимной коммуникации и предусматривающее участие в ней равноправных партнеров, способных прийти к взаимопониманию.

Проникшее в гуманитарные науки из военной сферы понятие «стратегия», к которому мы прибегаем для изложения своей темы, неслучайно, поскольку содержит характеристику особой направленности в передаче информации, подразумевает векторность, необходимые приемы в коммуникации для получения ожидаемого эффекта (результата).

Когда речь идет о межкультурном взаимодействии, стратегия предполагает определенный выбор программы действий, соответствующую линию поведения, особую форму подачи информации. В критические периоды развития общества и культуры поиск необходимой коммуникативной стратегии выступает в качестве особой идеологической, политической или практической проблемы. Всякая коммуникативная стратегия включает определенную концептуально-теоретическую компоненту. Изменение социально-культурного контекста побуждает к формированию соответствующих концептуальных построений, которые связаны с конкретной реальностью, отчасти являются ее отражением и в то же время становятся неким стимулирующим фактором, согласно которому она развивается. Но они же, эти концептуальные построения, могут быть низвергнуты той же самой реальностью, то есть ходом реальных событий, и тогда на смену им приходят новые концептуальные построения, которые в свою очередь являются некими стратегическими теориями для развития и осуществления конкретных социальных действий [5].

В связи с этим можно заметить, что этапы глобализации могут быть различными по отношению к выработке и осуществлению разных стратегий, которые проявляются не только в конкретных действиях (война — насилие, религия — вера, идеология — принуждение, тиражирование массовой культуры — экспансия), но и в концептуальном осмыслении происходящих процессов. Один из начальных этапов современного протекания процессов глобализации получил название «плавильного котла» — метафорическое выражение, характеризующее ориентацию на неизбежность нивелировки всех культурных различий, их «сжиганий» и тем самым приведения культурного многообразия к гомогенизации. Такого рода стратегия вызвала осуждение, сопротивление и потому оказалась несостоятельной. На смену ей пришли иные стратегии, воплотившиеся в новых концептуальных построениях. Одно из них — концепция мультикультурализма, которая обосновывала возможность сохранения своеобразия, локальную самодостаточность и тем самым, как оказалось, способствовала не взаимопониманию и консенсусу, но в крайних своих проявлениях — разжиганию расизма, межнациональной розни и нетерпимости.

Вызвала сопротивление и стратегия навязывания стереотипов американской культуры, получившая ироничное название «макдоналдизация» [6].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, в русских пословицах труд предстает как более изнуряющее и тяжелое занятие, чем в американских. В них присутствует тематика того, что нет необходимости слишком усердно трудиться и спешить выполнять работу; в американских же пословицах и поговорках наоборот — «трудиться надо, чтобы что-то получить», «лень ведет к нищете и голоду», «работник оценивается по труду». Большая часть русских пословиц и поговорок отражает достаточно скептическое отношение к целесообразности труда, что объясняется социально-историческими предпосылками. Конечно, неправильно было бы судить об отношении к труду целой нации, основываясь лишь малой части языкового сознания, как американского, так и русского народа.

Российская концепция отношений «господ и слуг» отсылает к крепостному праву. В услужении бар находился целый слой крестьян — дворовых, оторванных от земли (6,8% всех крепостных в 1857 г.). Даже во Франции и Германии, имевших опыт крепостного права, не было такого количества дворовых. В Германии услужение в помещичьем доме являлось временной обязанностью [4]. США не знали «господ и слуг» так как сразу возникли как современное общество [5].

«Ни один народ в Европе, — заметил В. О. Ключевский, — не способен к таком у напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем к такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великобритании» [3].

Таким образом, рассмотрение труда как главной добродетели определило процветание западного общества сегодня. Что касается России, без изменения отношения — от труда как порока к труду как важнейшей ценности, невозможен рассвет, шаг вперед в то уверенное будущее, которое так желает россиянин.

Аксаков С. Т. Семейная хроника // Собр. соч. в 4 тт. М., 2011. Т. 1. С. 349, 479.

Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 2012. С. 513.

Ключевский В. О. Курс русской истории // Сочинения в 8 тт. М., 2009. Т. 1. С. 314.

Тройницкий А. Г. Крепостное население в России по 10 народной переписи. СПб., 2010. С. 58.

Токвиль А. де Демократия в Америке. М., 2008 С. 419.

Фонер Э. Труд: рабский и свободный // Исторический образ Америки. М., 2009. С. 113.