Славянская мифология в стихах Александра Кондратьева

Таковым и оказался Кондратьев.

Были у него, разумеется, и литературные предшественники, ибо традиция не создается одним человеком. К таковым в первую очередь мы бы отнесли поэтов Пушкина, Алексея Толстого, Островского с его «Снегурочкой», а также непосредственного предтечу — того, кто, очевидно, и подсказал сонетную форму «Богов» — графа Петра Бутурлина (1859−1895), автора ряда сонетов о славянских богах. Из предшественников-прозаиков следует упомянуть романтиков, разрабатывавших сказочно-фольклорную тематику: Николая Полевого с такими вещами как «Старинная сказка о судье Шемяке с новыми присказками» и «Мешок с золотом», Александра Вельтмана с былинно-сказочной эпопеей «Кощей бессмертный» и «Светославич, вражий питомец», Ореста Сомова с рассказами о русалках, ведьмах и кикиморах, раннего Николая Гоголя… Кстати, Гоголь с его неуравновешенностью и авторским произволом — больше даже не предшественник Кондратьева, но его антипод в обращении с фольклорно-этнографической темой, что отмечалось в нашей статье «Кондратьев (Великая культура маргинеса)».

Мир Кондратьева, изображенный в романе «На берегах Ярыни», представляет собой трехуровневый универсум: верхний слой занимают боги, являющиеся в то же время проявлениями природы; посредине находится мир людей, а нижний слой населяет разнообразная нежить и нечисть. Все три уровня взаимопересекаются и представляют собой единое целое.

В описании этого мира не остается места для писательского произвола, и это также в корне отличает художественный метод Кондратьева от того, что делал его знаменитый предшественник. Кондратьев достигает гораздо более высокой художественной зрелости, при которой совершенно не нужно ничего выдумывать. Он выступает со-творцом, перед которым открывается все величие творения в его целостности и совершенстве; художником, чье предназначение в том, чтобы найти нужные краски для картины. Он уже увидел эту картину целиком, и ему нужно, ничего не изменяя, перенести ее на холст. («Яръ» 2 (29), 2006 г.)

Полемичным по отношению к Гоголю прочитывается и сонет «Вий» из сборника «Славянские боги». Сей персонаж трактуется Кондратьевым как «Вероятно — Суховий, демон восточного ветра в степных губерниях Юга России».

Диканьский дьяк солгал. Я не подземный бес, Чьи веки страшные землей покрыты черной;

Не знал я никогда породы гномов горной И в церковь к мертвецам ни разу я не лез.

Я — лишь залетный гость: промчался и исчез.

Но где пронесся я, — посевов гибнут зерна И не взойдут хлеба; их сжег мой вздох тлетворный.

Где крыльями махну, там юный сохнет лес, Колодцы, реки сякнут… Поднял тучей пыль я, И над дорогами стоит она, и гнилью От балок трупной тянет, и ревут стада, Травы не находя, сгоревшей без следа…

А я уже в степях за Каспием, куда Меня назад несут мои бесшумно крылья.

В нынешнее время в России и на Украине интерес к славянской мифологии возрос колоссально, охватив историческую, политическую, религиозно-философскую и религиозно-культовую сферы. В этой связи появляется множество всевозможных текстов, претендующих одновременно и на научность, и на художественность, и на сакральность. Из россиян наиболее известен Александр Асов (он же — Бус Кресень) — автор, претендующий не на «реконструкцию», а на «реставрацию» славянских мифов. Среди прочего «реставрировал» он, по собственному свидетельству, «Звездную Книгу Коляды», в которую входят «Песни Гамаюна» — как утверждает автор, «наиболее известные и лучше всего сохранившиеся на Руси». Кроме того, в аннотации к изданию 2005 г.

говорится, что «согласно „Песням Гамаюна“ эта книга хранится в невидимом Китеж-граде у озера Светлоярова». И тут же обозначены авторские права Буса Кресеня! Таким образом, остается непонятным, на что претендует г. Асов — на авторство или же на «реставрацию» сакральных текстов? Ежели на второе, то какие тут могут быть авторские права?

Что касается непосредственно текста, то «Песни Гамаюна» — это не лишенная литературных достоинств стилизация под былинную речь, попытка синтеза русских сказок, былин и собственно мифологии. До поры до времени все идет довольно гладко и занятно, но постепенно «швы» асовской «реставрации» становятся все грубее, пока в середине книги мы не доходим до сногсшибательного сюжета, в котором действующими лицами выступают: Бог Солнца Ра, его сын Хорс, женившийся на Заре-Заренице, и еще один сын — Велес, женившийся на Царевне Лягушке, а затем превращенный Кащеем — сыном Вия — в Чудо-Юдо, известное нам по «Аленькому цветочку»…

Если следовать теории цитированных нами философов, думается, что путем имагинации, воображения (по Голосовкеру), путем фантазии (по Шеллингу) Асов так или иначе подключается к потокам славянской традиции. Однако для того, чтобы достигнуть мифологической органичности, имагинация никак не может руководствоваться авторским произволом, она должна иметь свою логику, включающую самоограничение. Иначе говоря, фантазию необходимо держать в узде, в противном случае это чревато впаданием в откровенную галиматью.

«Реконструкция мифа» по Кондратьеву — это также проникновение в миф посредством фантазии и наполнение его новым содержанием. Не всегда каноническим — но философски и психологически обусловленным. Не подвластным авторскому произволу, но лишь внутренней логике мифа. А потому художественные произведения Кондратьева гораздо больше соответствуют мифологии как таковой, чем претендующий на этот статус «реставрированный» свод Асова.

Любопытным для нас является также «мифотворчество» украинского автора — ровенчанина Валерия Войтовича. В 1997 г. им была издана книга «Сокіл-Род» (легенди та міфи стародавніх українців). Судя по названию и по структуре, книга эта задумана автором как украинское соответствие классической работе Николая Куна «Легенды и мифы древней Греции», или же монографии Эдуарда Темкина и Владимира Эрмана «Мифы древней Индии». Но дальше названия сходство с этими трудами не наблюдается. В результате «Украинский божественный пантеон» по Войтовичу — это собрание добрых сказочных волшебников, которые только и думают, как бы помочь украинскому народу.

По всей видимости, г. Войтовичу невдомек, что реконструкция мифа, равно как и мифологическое мышление как таковое, требуют полной авторской объективации. Зато это прекрасно понимал Александр Кондратьев, и потому из его «мифологических» произведений невозможно узнать о его же взглядах — философских, религиозных, политических. И потому «Славянская теогония» Кондратьева мифологически реальна, что, впрочем, и неудивительно — ведь по своему творческому кредо он во многом сродни Гесиоду:

Моя душа тиха как призрачный шеол, Где дремлют образы исчезнувшего мира;

Она — в песках пустынь сокрытая Пальмира.

Мои стихи — богам отшедшим ореол.

Я не стремлюсь в лазурь ворваться, как орел.

Пусть небожители ко мне летят с эфира.

О юности земли моя тоскует лира, И не один из них на песнь мою сошел.

Ко мне идут они, как в свой заветный храм, Стопой неслышною, задумчивы и строги, Когда-то сильные и радостные боги, С улыбкой грустною склониться к алтарям…

И, полон гордости, блаженства и тревоги, Гирлянды строф моих бросаю к их ногам…

" Материя" и «мать» - слова одного корня. Они взаимно связаны и взаимообусловлены не случайно-этимологически, а закономерно-генетически. Материя в нынешнем философском понимании соответствует древнейшему мировоззренческому понятию Мать Сыра Земля.

В прошлом она означала не просто Землю-кормилицу и Матерь всего живого, но и начало всего сущего, включая и мир образов и понятий. В языческом миропонимании Земля становится Матерью потому, что соответственно является женой (любовницей) Богов — причем именно многих и разных. Результатом этого (естественного для праславян) группового брака появляются на свет (рождаются), непрерывно сменяя друг друга: Весна, Лето, Осень, Зима. В поэтическом сборнике «Славянские Боги» (вышедшем в Ровно в 1936 г.) Александр Кондратьев писал:

Земля прекрасная, любовница Богов,

Для каждого из них меняешь ты наряды

Лишь пробудят тебя весной Дажбога взгляды,

Ты сбрасываешь свой белеющий покров

И ризой в зелени пестреющих цветов

Пленяешь божий взор. Веленьям властным Лады

Покорная, любви внушаешь все отрады

С небесным юношей. Но вот из облаков

Златобородый царь свой лик покажет смелый

И страсти молнией нежданно опалит,

И для Перуна ты приемлешь новый вид -;

Убранства желтые, как нивы колос спелый.

А там зима идет, и стан твой вновь обвит

Для князя сумрака одеждой снежно-белой.

2.

3. Сравнение славянской мифологии А. Кондратьева с творчеством других поэтов

Позднесимволистские модернистские стилизации заметно отличались от названных выше групп произведений. Они не создавали идеального мира фантазии, свободной от оков реальности и ей противопоставленной, как это было у декадентов. Цитаты в них не были символическими «ключами» для понимания мистериального, вселенского смысла сюжета. Чаще всего они просто указывали на то, к миру какой именно культуры следует относить изображаемое (ср. роль цитат из

Пушкина в «петербургских» произведениях С. Ауслендера). Ирония в текстах «стиля модерн» лишена трагического, «гейневского» звучания, свойственного творчеству Белого и Блока в период их отхода от соловьевской мистики: ирония у М. Кузмина не «растравляет раны», а скорее пытается их лечить.

Стилизованный мир здесь не связан с приближением к «нормам» народного, национального начала, как у Городецкого и Ремизова, и т. д. и т. п. Самые новые, только что зародившиеся вещи «стиля модерн» привлекали внимание и воспринимались как «последнее слово» русского символизма конца 1900;х — начала 1910;х гг. Неожиданность и новизна ставили их как бы в центр «символизма-3». Вместе с тем глубоко не случайно и появление в конце 1900;х гг. текстов, отношение которых к «стилю модерн» не может быть определено однозначно. Таково, например, творчество А. Кондратьева.

Произведения его — вариации на темы античной мифологии — получают объяснение лишь в контексте символизма второй половины 1900;х гг., однако, в известной части, они были написаны значительно раньше. Так, рассказ «Пирифой» вошел в книгу «Белый козел. Мифологические рассказы» (СПб., 1908), однако имеет авторскую датировку: 1899−1900 гг. В перспективе 1890-х гг. идеи «Пирифоя» сопоставимы с апологией античности как мира Красоты (Д. Мережковский), с противопоставлением пошлой современности и героики древности («Как изменилась его родная страна; какие большие города на ней выросли, какие дороги! Не было больше чудовищ, пожиравших людей. Но вместе с ними исчезли герои и боги…"25), с поэзией вымысла, доступной только «безумцам» и детям26, — то есть с проблематикой «неоромантизма» конца XIX в.

(ср. ранние «романтические» легенды М. Горького и др.). В перспективе же конца 1900;х гг. — таких рассказов сборника, как «

Домовой (Очерки деревенской мифологии)" и др., — в «Пирифое» начинает ощущаться нарочитая сделанность, условность, стилизованность, присущие творчеству А. Кондратьева рассматриваемого периода (а также обращение, хотя и ироническое, к национальной демонологии).

Идейный и структурный водораздел между произведениями «стиля модерн» и другими символистскими текстами, обращенными к культурным ценностям прошлого, все же, безусловно, мог быть проведен; наличие его ощущалось современниками. В плане концептуальном специфика модернистской «стилизации» — в том, что именно здесь понимание художественного текста как высшей ценности получило наиболее полное воплощение. При этом не только часть демократической и марксистская критика, но и сами представители «символизма-3» (например, М. Кузмин) могли осмыслять свои установки в духе идей «самоценного искусства». Однако в свете художественного опыта XX века дело выглядело не совсем так.

В «символизме-3» не было ни бунтарского пафоса, ни веры в мистическое преображение мира. Насквозь скептичный, он призывал вместе с тем вернуться к ценностям «этого» мира («кларизм» Кузмина). Однако среди этих ценностей самой безусловной оказывалась Культура, — взгляд, высокий смысл которого трудно отрицать.

Как художественные структуры модернистские «стилизации» отличаются не только от близких им явлений символистской литературы, но и от стилизаций более традиционных типов. Они ориентированы не на «чужое слово» и даже не на «чужой текст» (хотя к ним очень близки разнообразные «вариации на темы» — литературные обработки, травестии, пастиши, — о которых речь шла выше), а на сам феномен искусства, в котором акцентируется именно «искусственность» — отделенность от реальности. Ср. мысли И. Анненского в «Книгах отражений» (1906, 1909) и других его статьях о том, что эстетические эмоции имеют качественно иную природу, чем навеянные восприятием реальности.

Заключение

Александр Кондратьев — не просто заезжий литературный оригинал-самородок, а видный представитель Серебряного века русской литературы. Александр Блок о нём писал (1906): «Кондратьев — удивительный человек… Он совершенно целен, здоров, силен инстинктивной волей; всегда в пределах гармонии, не навязывается на тайну, но таинственен и глубок. Он — страна, после него душа очищается хорошо и ясно».

Николай Гумилёв в отзыве на один современный сборник стихов, вышедший с предисловием Кондратьева, писал, что к его исчерпывающей и стилистически утончённой статье «трудно что-нибудь прибавить».

Валерий Брюсов по поводу сборника «Улыбка Ашеры» говорил, что книга радует совершенством языка, возможно лучшего русского языка в современной прозе. Это высокая профессиональная оценка столь авторитетных современников.

Можно без преувеличения сказать, что в этих строках заключалось творческое кредо писателя, который отвергает свойственную символистам устремленность к надмирному и бесконечному. Своих мифологических персонажей он помещает в конкретную трёхмерную реальность (что впоследствии станет главной установкой акмеистов) и замыкает их в некий самодостаточный художественный космос. И создаётся ощущение, будто сам автор беспристрастно созерцает им же созданное.

С другой стороны, существо мифа экзистенциально переосмысливается, порождая новый вариант его, а по сути — заново рождается. Кондратьев называл это «реконструкцией мифа». А демонологическая тематика, мистико-эротическое наполнение — всё это исключает причастность его к реалистической или психо-натуралистической школе.

Так кто же он, Александр Кондратьев? Может быть, писатель-романтик?..

«В утреннем сне ты мне явилась, Богиня, такою, как тебя почитают местные жители. Бессмертный лик был тёмен, как изваянье из чёрного камня в коринфском предместье, где среди кипарисов на вершине горы высится храм твой, о Меланида.

И когда я, простершись во прах, стал просить Тебя соединить меня с той, кого я люблю, Ты улыбнулась мне и произнесла:

— Лишь неутолённые милы желания.

Но тогда я стал заклинать Тебя всеми мольбами, какие помнил и знал, пока Ты смягчила сердце Твое, и я не услышал звучащий, как музыка систров в храмах Египта, божественный голос:

— Да сбудется то, о чём ты просил.

Слава Тебе, радость дарующая Афродита! Скоро сбываются сны, которые мы видим под утро".

Этот отрывок — из «Улыбки Ашеры».

Основные Кондратьевские произведения петербургского периода — это, прежде всего, мифологический роман «Сатиресса» (1907), который рассказыет о перипетиях отношений сатиров, нимф, гамадриад и панисков, это сборники мифологических рассказов «Белый козёл» (1908) и «Улыбка Ашеры» (1911), книга стихов «Чёрная Венера» (1909). В 1912 году выходит его исследование «Граф А. К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества». Последняя прижизненная книга Кондратьева, вышедшая в России отдельным изданием, пришлась на 1917 год — «Елена. Драматический эпизод из эпохи Троянской войны»

Власть большевиков писатель не принял. В 1918 году он навсегда покидает захваченный ими Петроград и уезжает в Крым. А через год вместе с семьёй переезжает в усадьбу своей бабушки по материнской линии Е. Н. Красовской близ селения Дорогобуж под Ровно. Здесь и начинается второй, волынский, а точнее ровенский, период его жизни — с 1919;го по 1939 год.

Теперь место античной мифологии заступает восточнославянский фольклор, украинская демонология, местные волынские поверья, былички, легенды, сказки, изученные как по трудам Афанасьева, Сахарова, Максимова, Зеленина и других, так и в непосредственном общении с жителями окрестных сел.

Кое-кого из числа старожилов Дорогобужа, лично знавших Кондратьева, нашла небольшая поисковая группа ассоциации литераторов «Баюн» в августе 2001 года. Но усадьбу, сад и могилу его бабушки разрушила война. Сохранилась лишь церковь, где он венчался. И, конечно же, река Горынь — прототип Кондратьевской Ярыни — в этих местах она по-прежнему живописна. Здесь нимфы Эллады и превратились в русалок и болотных бесовок…

Демонологический роман «На берегах Ярыни» был издан в 1930 году в Берлине. Его непростой сюжет включает в себя несколько линий, связанных с похождениями нечистой силы, деревенских ведьм и людей. Тот же трёхмерный миф, только теперь славянский, к тому же, на этот раз фантастическая греза оказывается куда приближеннее к реальности: Кондратьев описывает мир, который лицезрел воочию.

Надо сказать, его имение, расположенное между Вислой и Днепром, находилось в самом центре прародины славянских народов, где ещё сохранились многие древние поверья. Литературными же предшественниками Кондратьева в данном случае можно считать, конечно же, Н. В. Гоголя («Вечера на хуторе…», «Вий»), Ореста Сомова («Киевские ведьмы», «Русалка» и др.), А. С. Пушкина («Русалка»), а современные ему параллели приводят к Алексею Ремизову с его сборниками сказок «Посолонь» и «Лимонарь», собранных из фольклорных осколков. Однако большое высокохудожественное и увлекательное произведение на основе славянского фольклора было создано впервые. В этом смысле кондратьевский роман уникален.

«…По мере наступления осени короче делались серые дни, длинней становились ночи, грязнее дороги; желтели, а затем обнажались леса; отлетали за синие моря чуткие птицы. Давно уже сняты были хлеба и, справляя древний обряд, откатались бабы среди сжатого поля, выпрямляя спину и припевая: „Жнивка, Жнивка, отдай мне силку“, словно желая получить силу обратно, если не от исчезнувшей в неизвестную даль богини Жнивы, то хоть от уцелевшей ещё в верованьях народных древней Матери Земли. Отплясали нагие девушки ночную тайную пляску в честь увенчанной необлетающим венком Маковеи… С Успеньева дня уже „засыпается“ Красное Солнышко, царственная небесная богиня, которую русские зовут „Красное лето“, а древние греки называли прекрасною Лэто, мать Дажбога и Лунной богини, покровительницы невест и охоты Летницы — Дзеваны — Дианы». (Из романа «На берегах Ярыни»).

В 1936 году Кондратьев на собственные средства издаёт в Ровно сборник стихотворений «Славянские Боги» — соцветие сонетов, посвящённых основополагающим славянским божествам.

А в 1939 году Западная Украина становится частью СССР. Уничтожается архив писателя и почти весь тираж книги «Славянские Боги». В сентябре семья Кондратьевых перебирается на некоторое время в Ровно, а оттуда в Варшаву. (По сведениям, полученным от служившего некогда у Кондратьевых старика-селянина, престарелый отец писателя, бывший петербургский книгоиздатель и депутат царской Думы был сослан новыми хозяевами в Сибирь).

Последовали годы скитаний и бедствий. После Польши, где умерла от рака жена писателя, была Германия, Югославия, Швейцария. Наконец, в 1957 году по вызову дочери Кондратьев переезжает в Соединенные Штаты. В этот последний, уже по-настоящему зарубежный период жизни Кондратьев написал повесть «Сны» — ею он как бы подводит итог своей жизни. Очертания прежнего мира оказались для него настолько размытыми, что вполне естественным стало смешение сна и яви, ирреального с реальным, что в чём-то созвучно поэтике символистов.

Умер писатель 26 мая 1967 года в возрасте 91 года в одной из больниц штата Нью-Йорк. Могила его находится в Ново-Диеве на монастырском кладбище.

В чём же причина столь долгой неизвестности этой яркой личности на его родине? Очевидно, творчество Кондратьева, лежащее вне какой бы то ни было политической конъюнктуры, не пришлось ко двору советской власти, а у нынешней, будем надеяться, — руки не дошли. Не хочется, чтобы процветало «литературное захолустье». Его ущербность как раз и состоит в отсутствии широкого и непредвзятого отношения к возросшим на его почве явлениям Большой культуры, а то и в полном к ним равнодушии.

А.Блок. Пузыри жизни.

А.Кондратьев. Славянские боги.

Афанасьев «Древо жизни. Поэтическое воззрение славян на природу». 2 т. «Мифы народов мира»

Буслакова Т.Н.

Литература

русского зарубежья.

Вопросы античной литературы в зарубежном литературоведении. — М., 1963.

Вопросы античной литературы и классической филологии. — М., 1966.

Г. Струве. Русская литературы изгнания.

Кондратьев А. Белый козел: Мифологические рассказы. СПб., 1908. C. 112

Кондратьев, Ал. ‘Сергей Городецкий. Ярь, Стихи лирические и лиро-эпические'. Перевал. 1907. № 3.

М.Власова. Русские суеверия.

Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.

Тайлор Э. Б. Первобытная культура. — М., 1989.

Тернер В. Символ и ритуал. — М., 1983.

Тренчени-Вальдапфель И. Мифология. — М., 1959.

Федотов Г. П. Русские народные суеверия. М.:ЮНИТИ-Дана, 1993.

Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М., 1978.

Фрэзер Д. Золотая ветвь. — М., 1986.

А.Блок. Пузыри жизни.

Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.

Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.

Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.

Тайлор Э. Б. Первобытная культура. — М., 1989.

Тайлор Э. Б. Первобытная культура. — М., 1989.

Тернер В. Символ и ритуал. — М., 1983.

Тернер В. Символ и ритуал. — М., 1983.

Тернер В. Символ и ритуал. — М., 1983.