Тема детская в рассказах Чехова

Итак, замысел Чехова свелся к тому, чтобы показать, с одной стороны, «маленького человека» с его «страстной жаждой жизни и правды», с другой — русскую жизнь, которая «бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня». Столкновение маленького человека, исполненного стремлений к жизни и правде, с действительностью, враждебной этим стремлениям, возвращает нас к тому типу конфликта, который был намечен Щедриным в «Рождественской сказке» и по-своему осуществлен в ряде рассказов Чехова о детях. Однако его новый вариант в повести «Степь» оказался весьма своеобразным и оригинальным.

2.

2. Поэтическое восприятие мира Егорушкой — апофеоз темы детства

С детскими рассказами Чехова «Степь» объединяет прежде всего образ Егорушки. Жизнь степи, степные пейзажи, люди, населяющие степь, все, что окружает Егорушку, дано, как и в рассказах «Гриша», «Мальчики», прежде всего и главным образом в детском восприятии. Именно поэтому о покойной бабушке сказано, что «до своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком, теперь же она спит, спит…» (VII, 20). В таком же духе написаны пейзажи, в том числе знаменитое описание грозы и бури. «Теперь, по всей вероятности, — читаем мы тут, — вихри, кружась и увлекая с земли пыль, сухую траву и перья, поднимались под самое небо; вероятно, около самой черной тучи летали перекати-поле, и как, должно быть, им было страшно!» (VII, 92).

В эту свою первую повесть Чехов вложил много личного: в ней действительно отобразились воспоминания детства, автобиографические подробности, географически достоверный маршрут: Егорушка ехал из Таганрога в Ростов.

Егорушку увозят из родного дома учиться в чужой город, он плачет. В памяти встают, как живые, картины, образы недавних дней: белая церковь, арестант, сочетание белых памятников на кладбище с июльской зеленью вишни. Затем эти образы сменяются молчаливой, неизмеримой степью.

Чехов изображает степь, увиденную глазами десятилетнего Егорушки. Видение мальчика предполагает ощущение мира без определенных координат времени и пространства. Время и пространство сливаются в степи, и само время как будто останавливается. Время течет «за страницей страница, как минутная стрелка на старинных часах, как тень на циферблатах древних солнечных часов»: «казалось, что с утра прошло уже сто лет… не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?».

Жизнь, окружающая Егорушку, дается не только в восприятии его чистого, непосредственного сознания, но и в его оценках. Наблюдая мужиков-возчиков, знакомясь с их жизнью, мы вместе с Егорушкой приходим и к заключительному выводу — «как скучно и неудобно быть мужиком!» (VII, 98).

Детское восприятие действительности в ряде случаев не мешало, а помогало Чехову передать своя важнейшие мысли о родине и народе. Однако так было не всегда. Иной раз Егорушкиного восприятия мира и его наивных оценок оказывалось явно недостаточно. Следует учесть, что «маленький человек», о котором пишет Чехов в своем письме к Григоровичу, — это ведь в конечном счете вовсе не ребенок, или не только ребенок, но простой русский человек в его повседневном столкновении с русской жизнью. Как видно, какие-то стороны этого конфликта могут быть преломлены и в сознании ребенка, но многие другие слишком сложны, чтобы быть ему доступными. Все это ставило перед Чеховым задачу усложнения разработанного им в детских рассказах приема. Сохраняя общий тон повествования, идущий от чистого и непосредственного детского восприятия мира, Чехов должен был найти стилистические мостики, которые открывали бы возможности выхода к иным, уже не детским суждениям и размышлениям.

Простейший способ, к которому прибегал в этих целях Чехов, — апелляция к разуму уже взрослого Егорушки. «Теперь, — пишет Чехов, подводя итоги рассказам Пантелея, — Егорушка все принимал за чистую монету и верил каждому слову, впоследствии же ему казалось странным, что человек, изъездивший на своем веку всю Россию, видевший и знавший многое, человек, у которого сгорели жена и дети, обесценивал свою богатую жизнь до того, что всякий раз, сидя у костра, или молчал, или же говорил о том, чего не было» (VII, 79).

Но чаще Чехов прибегает к другому, более сложному приему. Строго и последовательно выдерживая общий художественный принцип повествования — стилизацию Егорушкиного восприятия мира, писатель, однако, тои дело переводит его в некое универсальное, ни к какой определенной индивидуальности не прикрепленное видение мира и суждение о нем. Таков стилистический прием. Прибегая к безличным оборотам, Чехов достигает зыбкости и неопределенности повествования, но именно эта неопределенность и служит мостиком, объединяющим мысли и переживания Егорушки с мыслями и переживаниями автора, а вместе с тем и читателя. Вот, например, мы узнаем от автора о душевном состоянии Егорушки. «Егорушке, — пишет он,—почему-то хотелось думать только о Варламове и графине, в особенности о последней. Его сонный мозг совсем отказался от обыкновенных мыслей, туманился и удерживал одни только сказочные, фантастические образы, которые имеют то удобство, что как-то сами собой, без всяких хлопот со стороны думающего, зарождаются в мозгу и сами — стоит только хорошенько встряхнуть головой — исчезают бесследно; да и все, что было кругом, не располагало к обыкновенным мыслям» (VII, 50).

Как видно, поначалу речь действительно идет о душевном состоянии мальчика, но постепенно описание отвлекается от Егорушки и переходит в характеристику определенного психологического состояния и настроения, которое подчас бывает свойственно вообще всякому человеку. Так открывается путь к последующему повествованию, обильно оснащенному безличными оборотами: «едешь и чувствуешь», «едешь и вдруг видишь», «взглянешь», «едешь час-другой» и т. п., в процессе которого Егорушка, автор и читатель сливаются в некое нерасторжимое психологическое единство. Все это и подготовляет переход к лирическому отступлению, в котором, конечно, звучит голос автора, однако уже до этого слившийся с голосом и Егорушки и читателя.

Итак, образ Егорушки в повести имеет, прежде всего, важное композиционное значение — он цементирует, объединяет воедино, казалось бы, весьма разрозненные смены путевых впечатлений и наблюдений. Причем объединение это осуществляется единством взгляда на явления действительности и, в связи с этим, единством поэтического тона повествования. В основе этого взгляда лежит, как и в детских рассказах, непосредственное, наивное, но по-своему глубокое восприятие мира. И именно потому, что в этой наивности таится глубина непосредственного человеческого чувства, детское восприятие легко и просто выливается в авторское. Так прокладывается путь от наивных картин детского образного видения мира к высокой патетике или философской погруженности авторских лирических отступлений.

Но авторский голос сливается здесь, как мы видим, не только с голосом Егорушки, но и с читательским восприятием. Мысли и чувства, с которыми мы знакомимся, могут быть присущи не только мальчику Егорушке и автору, но и всякому сохранившему человечность человеку. Тем самым содержание конфликта «маленький человек"—"русская жизнь» значительно углубляется.

Для Чехова, как и для Пастернака, степь — это пространство, распахнутое в космос. Степь заполняет собой мироздание. Кажется, само небо отражается в степи: «когда долго, не открывая глаз, смотришь на голубое небо, то почему-то… начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным становится бесконечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека,… гнетут душу своим молчанием… сущность жизни представляется отчаянной, ужасной…».

Эти впечатления от неба, очевидно, исходят не от Егорушки, хоть и являются частью его сознания. И каждый раз возникает вопрос: кто это говорит, кому принадлежат эти мысли?

Чехов то бесстрастно извещает нас о тех или иных моментах путешествия Егорушки, то «смотрит на мир глазами, то представляет перед нами всеведущим человеком, который знает не только настоящее, но и будущее Егорушки, то воспользовавшись тем, что его герой уснул, вспоминает свое прошлое, мечтает, размышляет, философствует».

Близость рассказчика к его маленькому герою, умение «слиться с ним, раскрыть его душу подкупают нас сердечностью повествования». От зрелости картин, физически ощутимых запахов и звуков кажется, что мы сами совершаем это путешествие. Мы не только видим степь, но и сливаемся с душевным миром Егорушки: «вся степь пряталась во мгле, как дети Мойсея Мойсеича под одеялом…», дождь и рогожа «как будто поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и противно, как две сороки».

Егорушка смотрит на степь не просто как впечатлительный ребенок, а как поэт и художник. Он испытывает «непреодолимое желание слиться с ней, раствориться в природном мире». Перед Егорушкой развертывается картина за картиной.

Подобно человеку, степь живет собственной напряженной эмоциональной жизнью, сменяя настроение, изменяясь внешне. Чеховская степь может быть унылой и тоскующей, изнывающей от зноя, может быть полна жизненных сил и красоты. Она подвластна силам стихии. В центре обеих картин грозы — образ ветра: «вдруг в горячем воздухе что-то прорвалось, сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружил по степи… над самой головой… со страшным, оглушительным треском разломилось небо». И только вторая попытка ветра приносит степи спасительную влагу.

Образ застывшей в изнеможении, выжженной степи находит свое выражение в песне женщины-степнячки, услышанной Егорушкой. Эту жалобную, грустную песню Егорушка воспринимает как песнь травы: «…в своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренне убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить… вины не было, но она все-таки просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя…».

Нас покоряет умение автора передать тончайшие оттенки настроений и переживаний главного героя, основной секрет обаяния этого произведения, «его художественной силы в особой многоплановости повествования. Отсюда и глубина, и музыкальная завершенность «Степи». Исследователи отмечали наличие «системы символов», даже «тесного ряда», «музыкальность» композиции.

Ночная степь предстает перед нами как предмет поэтического человеческого созерцания: «едешь час-другой… Попадется на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная Бог ведает кем и когда, бесшумно пролетает над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды… и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей».

Те же мысли возникает при виде широкой степной дороги. Она наводит Егорушку на сказочные мысли. «Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор?

— удивляется Егорушка. — Это непонятно и странно". И Егорушка представляет легендарных гигантских героев, громадных лошадей и колесницы, какие можно найти в рисунках к Священному Писанию и «как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!». Это пространство пугает маленького героя.

Фантастические существа могут родиться в «эмоционально разгоряченном сознании Егорушки», как ветряк, не исчезающий из глаз, сколько бы не удалялась от него бричка, и потому кажущийся мальчику «колдуном».

Чехов сказал о композиции «Степи», что отдельные ее части связаны между собой как пять фигур кадрили, подразумевая под этим «повторы и ритмические возвращения» к тому, что было уже в предыдущих страницах и прошло.

Яснее всего этот ритм отмечается упоминаниями мельницы: сначала она едва различима на горизонте: «похожа на маленького человечка, размахивающего руками». Спустя две страницы, «мельница, машущая крыльями, приближается. Она становится все больше и больше, совсем выросла, и уж можно отчетливо разглядеть ее два крыла».

Страница заканчивается так: «…ветряк все еще не уходил назад, не отставал, смотрел на Егорушку своим лоснящимся крылом и махал. Какой колдун!». Наконец Егорушка приезжает в город, где нет места для мельницы, но: «Тит на тонких ножках подошел к постели и замахал руками, потом вырос до потолка и обратился в мельницу».

Однако не так все просто, как может показаться, складывается у человека с природой. Суть «Степи» — степь, которую забыли. Чехов писал, что вечная тема классической литературы — разобщенность человека с миром природы.

А девятилетний мальчик способен ощутить этот мир во всей разноликости: степь в восприятии автора и его маленького героя величественная и страшная, и не всегда понятная, полная движения и звуков. Она живет, замирает, сопереживает. Степь — живое существо: сбросила полутень, засверкала, улыбнулась, «легко вздыхает широкой грудью», «пепельно-седое кудрявое облако» переглядывается со степью. Ребенок со своим свежим взглядом на мир способен почувствовать живую душу степи.

Егорушка начинает свой путь в уездном городке и заканчивает его в большом городе. Он отправляется в поездку для получения «образования», но его путешествие и есть образование.

«Степь» завершается словами: «Какова-то будет эта жизнь?». Можно почти с уверенностью сказать, что жизнь его будет нелегкой. Как в начале поездки, так и в конце он отправляется в «новую неведомую жизнь» в слезах.

За плечами у Чехова десять лет литературного труда, а он воспринимает «Степь» своим «началом». В ней он выразил все самое важное и сокровенное, что накопилось в душе писателя.

Страница за страницей проходит детство Егорушки так же, как и прошло когда-то наше детство. Потому-то повесть и трогает нас. Егорушка — «эхо всех воспоминаний о детстве», возникающих при чтении «Степи», эхо нашего детства.

Заключение

Заслуга Чехова перед русской литературой для детей и о детях огромна. Ему принадлежит множество произведений, прочно вошедших в чтение подрастающего поколения. Тема «Чехов и дети» занимает немалую часть в творчестве писателя. В чеховских рассказах о детях можно проследить всю историю человеческого детства — от первых шагов двухлетнего Гриши («Гриша»), который не знает зачем существует папа, до продуманных действий гимназиста Коли, который за рубль согласился не выдавать чужой тайны («Злой мальчик»). Можно увидеть как в жизнь ребенка вторгается ложь («Житейская мелочь»), как просыпается интерес к деньгам во время игры детей в лото в рассказе «Детвора», как каторжный труд меняет психологию маленького ребенка («Ванька», «Спать хочется»). В тоже время, во многих своих рассказах, не выделяя для себя отдельно «детской» темы, А. П. Чехов, вслед за Л. Н. Толстым и С. Т. Аксаковым, ввел ребенка в круг своих персонажей. Помимо увеличения чисто сюжетных комбинаций, которое давало писателю введение в повествование детей, сам жанр рассказа о детях давал редкостную возможность взглянуть на мир незамутненными взрослыми сложными проблемами глазами ребенка.

Детские рассказы Чехова — не просто рассказы о детях, а психологические исследования, благодаря которым мы познаем ребенка во всей его природной, возрастной, индивидуальной неповторимости.

Детское сознание, детский взгляд на мир с их непосредственным, поэтическим и мудрым, «естественным» отношением к жизни притягивают Чехова. Всё то мелкое, ненужное, оскорбительное для человека, к чему притерпелись взрослые люди, в чем они видят привычную и неизбежную форму жизни и отношений между людьми, становится странным и ненатуральным для маленького человека.

Мир взрослого у Чехова стиснут привычками окостенелого сознания, зачастую стереотипен и лишен той гибкости «первоузнавания», которая есть у ребенка. В момент утраты личностью детскости исчезает и способность к развитию.

Именно поэтому Чехов, стремясь показать какую-нибудь новую грань мира, нередко использует для этого взгляд своих героев-детей, даря и читателю радость «первоузнавания».

Список литературы

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. — М.: «Республика», 1994.

Арзамасцева Н.И., Николаева С. А. Детская литература. — М.: «Академия», 2000.

Бердников Г. П. А. П. Чехов — Ростов — на — Дону: «Феникс», 1997.

Бялый Г. А. Чехов и русский реализм. Очерки. — Л.: «Советский писатель», 1983.

Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. — М., 1959.

Горький А. М. Литературные заметки (1900). Собрание сочинений в 30-ти т. Т. 23. — М. 1953.

Горький А.М. и Чехов А. П. Переписка, статьи, высказывания. М., 1951.

Громов М. П. Книга о Чехове. — М.: «Современник», 1989.

Джексон Р. Л. Изучение русской прозы в ХХвеке. Стокгольм, 1982.

Емец Д. А. Произведения для детей и о детях в творчестве русских писателей второй половины XIX века. К. Д. Ушинский, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, А. И. Куприн: Автореф. дисс. … канд. филол. Наук. — М., 2001.

Зайцев Б. К. Далекое. — М.: «Советский писатель», 1991.

Капитанова Л.А. А. П. Чехов в жизни и творчестве. — М.: «Русское слово», 2001.

Катаев В. Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. — M.: Изд-во МГУ, 1979.

Кулешов В. И. Жизнь и творчество А. П. Чехова. — М.: «Детская литература», 1985.

Переписка А. П. Чехова в 2-х т./Под ред. В. Э. Вацуро, Н. К. Гей, Г. Г. Елизаветина, и др. М.: «Художественная литература», 1984.

Полозова Т. Д. Русская литература для детей. — М.: «Academia», 1998.

Полоцкая Э. А. Пути чеховских героев. — М.: «Просвещение», 1983.

Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. в 20 т. Т. 16.- М., 1974.

Соколова К. И. Новаторство малой эпической формы А. П. Чехова. (Рассказ «Ванька») — В кн.: страницы русской литературы середины ХIХ века. Л., 1974.

Теуш В. Л. Этюды о мастерстве Чехова. Как убили Варькину душу («Спать хочется?»). Чеховиана. Чехов в культуре ХХ века. М., 1993.

Фортунатов Н. М. Музыкальность чеховской прозы// «Пути исканий». -М., 1974.

Чехов А.П. В человеке должно быть все прекрасно/ Сост. В. Г. Боборыкин, автор очерков М. Б. Громов. — М.: «Молодая гвардия», 1980.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. — М. 1985.

Чеховиана: Чехов в культуре XX века: Статьи, публикации, эссе / Науч. совет по истории мировой культуры. — М.: «Наука», 1993.

Чуковский К.И. О Чехове. — М.: «Художественная литература», 1967.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. — С.

341.

Чехов А.П. В человеке все должно быть прекрасно. Письмо А. Чехова Г. И. Россолимо 21янв.

1900, Ялта. М.

1980. -С.72

Там же. -С. 72.

Зайцев Б. К. Далекое. М., 1991. -С.

296.

Горький А. М. Литературные заметки (1900). Собрание сочинений в 30-ти т. Т. 23. М. 1953. -С.

316.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.

16. М., 1987. -С.

54.

Цит. По: Кулешов В. И. Жизнь и творчество А. П. Чехова. М., 1985. -С.

10.

Переписка А. П. Чехова в 2-х т. Т.

1. М., 1984. -С.

101.

Громов М. П. Книга о Чехове. М., 1989. -С.

31.

Бялый Г. А. Чехов и русский реализм. Очерки. — Л.: «Советский писатель», 1983. С.

367.

Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. в 20 т. Т. 16.- М., 1974. -С.

251.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

346.

Там же, С.

346.

Там же, С.

347.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

342.

Чехов А. П. Избранные произведения в 3-х т. Т.

3. М., 1960. -С.

557.

Цит. По: Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959. -С.98

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

344.

Там же, С.

342.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

343.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

346.

Чехов А. П. Избранные произведения в 3-х т. Т.2, М., 1960. -С.

606.

Соколова К. И. Новаторство малой эпической формы А. П. Чехова. (Рассказ «Ванька») — В кн.: страницы русской литературы середины ХIХ века. Л., 1974. -С.

108.

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. -С.

347.

Там же, С.

348.

Горький А.М. и Чехов А. П. Переписка, статьи, высказывания. М., 1951. -С.75

Теуш В. Л. Этюды о мастерстве Чехова. Как убили Варькину душу («Спать хочется?»). Чеховиана. Чехов в культуре ХХ века. М., 1993. -С.189

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.6, М. 1985. -С.

642.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.6, М. 1985. -С.643

Там же

Цит. по: Емец Д. А. Произведения для детей и о детях в творчестве русских писателей второй половины XIX века. К. Д. Ушинский, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, А. И. Куприн Автореф. дисс. … канд. филол. наук: М., 2001. С.

16.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.14, М. 1985. -С.33

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.14, М. 1985. -С.14

Там же

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

20.

Там же, С.92

Громов М. П. Книга о Чехове. М., 1989. -С.179

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.98

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

79.

Там же, С.

50.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

47.

Бердников Г. П. А. П. Чехов, Ростов-на-Дону, 1997. -С.179

Там же, С.180

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

53.

Капитанова Л.А. А. П. Чехов в жизни и творчестве. М., 2001. — С.

25.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

54.

Бердников Г. П. А. П. Чехов, Ростов-на-Дону, 1997 .- С.

179.

Джексон Р. Л. Изучение русской прозы в ХХвеке. Стокгольм, 1982. — С.19

Фортунатов Н. М. Музыкальность чеховской прозы// «Пути исканий». -М., 1974.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.60

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

60.

Капитанова Л.А. А. П. Чехов в жизни и творчестве. М., 2001. — С.25

Громов М. П. Книга о Чехове. М., 1989. — С.

178.

Чехов А. П. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т.7, М. 1985. -С.

68.

Громов М. П. Книга о Чехове. М., 1989. -С.201