Герман Гейне — «Игра в бисер»

«Миражи» Гессе, так же как нравственные заповеди воспитавшего его дома, цепко связаны с землей: они утверждались на ней наперекор реальности фашизма, хранили в себе то, что должно было его пережить и превозмочь.

В «Игре в бисер» герои живут именно так, будто это последний их день. Они сами опускают подробности, ищут главное, стараются сосредоточиться на смысле своей судьбы. Не случайно и сюжет не только не воспроизводит всей жизни героя, но даже и его постепенного духовного развития: сюжет тоже выбирает главное, показывает Кнехта в минуты прозрения, или, как называет эти состояния он сам, «пробуждения».

В творчестве позднего Гессе будто находит отзвук старая мысль Л. Толстого: «Все те бесчисленные дела, которые мы делаем для себя, — писал он в знаменитой статье „В чем моя вера?“, — не нужны для нас». Идеи Толстого, сосредоточенные на нравственном самосовершенствовании, захватывали и общественную жизнь. Неправедные суды, церковь, войны — все это рассматривалось им как продолжение «дел для себя», ибо все это защищало собственность, благополучие, нестойкий душевный покой власть имущих и было накипью на жизни народа. Но даже сама жизнь людей, полагал Толстой, — не их собственность, которой они могут распоряжаться как угодно: она дар, который следует оправдать.

Люди отошедшей в далекое прошлое «фельетонной эпохи» из «Игры в бисер» были постоянно заняты самыми разнообразными делами. Они терпеливо учились водить автомобили и играть в трудные карточные игры, а по воскресеньям дружно погружались в решение кроссвордов. При этом они были совершенно беззащитны перед смертью, старостью, страхом, страданием: «Читая столько статей и слушая столько докладов, они не давали себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили, дрожа…». Глубокая растерянность, незнание, «что делать с духом» и со своей собственной жизнью, открывали простор социальному злу. «Игра в бисер» и ее герои и пытались дать современникам автора эту недостававшую им душевную твердость. Она, однако, достигалась немалой ценой и опиралась на непростые решения.

Центральное место в «Игре в бисер» занимают столкновения и дискуссии между двумя главными персонажами — Иозефом Кнехтом и Плинио Дезиньори. Споры между ними завязались еще тогда, когда Кнехт был скромным студентом в Касталии, а Плинио, отпрыск издавна связанного с Касталией патрицианского рода, вольнослушателем, приехавшим сюда на время для получения образования из другой, вольной, смятенной жизни. Очень скоро эти споры перерастают свое частное значение и становятся столкновением двух различных миров, двух разных принципов существования. Тем более так воспринимает их читатель. Ставится и обсуждается актуальный для XX века вопрос, в котором, как того и хотел автор, безусловно, отразилась «субстанция нашей реальности»: имеют ли право культура, знание, дух хоть в каком-то единственном месте мира быть хранимы во всей чистоте и неприкосновенности (так как при «практическом употреблении» они, как не раз демонстрировал тот же XX век, очень часто превращаются и свою противоположность)? Должны ли где-то существовать как незапятнанный эталон интеллектуальная нравственность, честность, порядочность? Ведь «если мышление утратит чистоту и бдительность…— говорится однажды в романе, — то вскоре перестанут двигаться корабли и автомобили». Или, как полагает Плинио Дезиньори, в чистоте и оторванности от жизни дух усыхает, превращается в абстракцию, в бессильный, жалкий призрак? Ведь, как писал еще наш Пушкин: «В глубоком знанье жизни нет…»

На разных правах в романе сопоставляются действенное и созерцательное отношение к жизни: vita activa, утверждавшаяся вековой европейской традицией, и vita contemplativa, идея которой нашла наиболее полное воплощение в занимавших Гессе религиях и философиях Востока. Абсолютной истиной для писателя не является ни решение Кнехта, покинувшего мир созерцательного духа, ни пассивность Дасы или Старшего Брата.

Романы Гессе не дают уроков устройства жизни. Доступная его героям правда частична и неполна. У каждого из них в конечном счете свой закон. Трудный путь воспитания героя не ведет шаг за шагом к постепенному проникновению в самое сердце мира, в средоточие истины. Как говорит в конце своего пути Иозеф Кнехт, «дело шло… не об истине и познании, а о действительности, о том, чтобы испытать ее и справиться с ней».

Беспощадность жизни, внятная героям романа, отчаяние и боль, которые составляют внутренний драматизм этой «таинственно-радостной книги» и делают ее столь близкой современным читателям, заключаются, в частности, в том, что обе высказанные в романе правды взаимопроникают друг в друга, что они противоположны, но связаны, что нельзя отдаться ни одной из них, так как ни одна не вбирает в себя всей полноты и сложности существования.

Прозрачный и ясный Гессе предложил своим читателям нечто гораздо более трудное, чем готовые ответы. Что именно таково и было его намерение, подтверждают включенные в настоящую книгу «Баденские заметки». Молодому человеку, потребовавшему писателя к ответу за «отступничество» от дао и дзэн-буддизма, тот ответил молчанием, понимая, что жизнь познавшего эту мудрость становится богаче, но не проще, что проблемы возвращаются и сомнения только кажутся разрешенными.

Главным героем «Игры в бисер» становится человек высокой духовности. В чем же заключается его своенравие и его трагический конфликт в романе? Чему в конце концов служит Иозеф Кнехт?

В 1932 г., то есть в начале работы над «Игрой в бисер», Гессе написал статью «Немного теологии», в которой говорил о трех ступенях развития личности, в какой-то мере знакомых каждому человеку: детство, состояние невинности и безответственности; приходящее затем сознание проблематичности жизни, чувство вины, понимание невозможности полной добродетели и примирения противоречий, отчаяние; на третьей ступени, которой достигают немногие ценой страдания, человек перестает считать себя центром жизни, осознает себя ее частью, частью мира и космоса.

Кнехт переходит в «Игре в бисер» с одной ступени развития на другую, все более сознавая себя частью целого. Но сами представления о целом в романе существенно меняются. Не только в спорах с Плинио Дезиньори, но всей своей жизнью Кнехт честно служит Касталии, однако очень скоро в его душу закрадывается сомнение в оправданности касталийской действительности. Самим Кнехтом, а не только Плинио Дезиньори в романе представлена оппозиция республике духа. Касталия — редкий в мировой литературе пример утопии, которая сама себя критикует. Уже в годы обучения в Эшгольце, а следовательно, в самом начале романа, Кнехт полон напряженного и тоскливого интереса к тем ученикам, которые попадают обратно в мир. Через несколько десятков страниц эти скупо обозначенные переживания раскрываются чуть-чуть подробнее: он тоже знал эту тоску, говорится теперь о Кнехте, «у иных школьников эти порывы приобретали, значит, такую силу, что одерживали верх».

В центральном положении Касталии с самого начала есть некоторая сомнительность, ибо она есть часть мира, а не вмещающее его целое.

Заключение

В заключение хотелось бы привести слова главного героя. Тревожась о судьбах Касталии, Кнехт говорил, что «этого воздуха и этой земли может не стать, что воздуха нам когда-нибудь не хватит, а земля уйдет у нас из-под ног». Но обратим в заключение внимание читателей еще на одно обстоятельство, еще на один своенравный узор этой таинственно-радостной книги.

Касталия продолжает существовать, как свидетельствует сам факт записи легенды о Кнехте, и через много лет после его гибели. По отношению же к эпохе мировых войн и политической катастрофы в Германии, по отношению к «фельетонному веку» Касталия — это будущее. По слова Павловой, изменив перспективу времен, властью своей прекратив катастрофическое настоящее в далекое прошлое, Гессе восславил «вопреки торжествовавшему тогда фашизму — нет, не Касталию, а саму необоримую мощь человеческого духа и вечно возрождающееся в людях желание поднять голову и воспарить душой».

Литература

Андреев Л. Г. История зарубежной литературы XX века. — М., 2002.

Божович В. И. Традиции и взаимодействие искусств. — М., 1987.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Евнина Е. М. Западноевропейский реализм на рубеже XIX—XX вв.еков. — М., 1967.

Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX вв. — М., 1987.

Затонский Д. Искусство романа и XX век. — М., 2003.

Ивашева В. Новые черты реализма на Западе. — М., 1986.

История немецкой литературы. — Т.

5. — М., 1996.

Лейтес Н. С. Немецкий роман 1918;1945 гг. — М., 1995.

Современные проблемы реализма и модернизм. — М., 1998.

Лейтес Н. С. Немецкий роман 1918;1945 гг. — М., 1995.

Андреев Л. Г. История зарубежной литературы XX века. — М., 2002.

Евнина Е. М. Западноевропейский реализм на рубеже XIX—XX вв.еков. — М., 1967.

Божович В. И. Традиции и взаимодействие искусств. — М., 1987.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Андреев Л. Г. История зарубежной литературы XX века. — М., 2002.

Божович В. И. Традиции и взаимодействие искусств. — М., 1987.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Гессе Г. Избранное. Сборник. Пер. с нем. / Составл. и предисл. Н. Павловой.— М.: Радуга, 1984.

Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX вв. — М., 1987.