Эпистемология киберпанка

Эпистемология киберпанка

Классический киберпанк как литературный жанр уже отжил своё. Это и неудивительно, ведь его расцвет пришёлся на середину — конец восьмидесятых годов двадцатого века. Казалось бы, какое отношение к нынешнему положению вещей имеют истории, написанные почти тридцать лет назад? Где же третья мировая война, где всемогущие корпорации — дзайбацу, по большому счёту заменившие государства? Где межзвёздные империи, соединённые глобальной сетью? Сейчас всё это кажется довольно наивным. Но тем не менее киберпанк может многое объяснить нам, людям, привыкшим к абсолютно другой формации информационного общества.

Произведения киберпанка в основе своей являются антиутопиями, а любая антиутопия — это некая крайность развития того или иного общества, описание этой крайности обнажает особенности этого общества, возможно, доселе скрытые от нас. Таким образом, исследования киберпанка могут показать нам возможные пути развития информационного общества, в случае данной курсовой работы — в эпистемологическом.

В этом то и состоит её цель — на основе произведений киберпанка мы можем исследовать различные эпистемологические режимы — режимы производства и накопления знания — которые могут быть присущи информационному обществу в процессе его изменения и развития.

Актуальность этой темы состоит в том, что понимание того, какой эпистемический режим наиболее эффективен в том или ином варианте развития общества, может дать нам преимущество, которое поможет нам сделать так, чтобы наши знания не превратились в «гуми», никому не нужный и не на что не годный мусор. К тому же киберпанк является основной субкультурой, объединяющей деятелей науки и искусства, по сути создавших современное информационное общество, а следовательно — и его эпистемологический режим.

1. Общество

В нашем сознании образ будущего, управляемого международными мегакорпорациями, в большей степени создан произведениями киберпанка и У. Гибсона в частности. На основе его произведений нам будет проще всего рассмотреть пример общества киберпанка.

Общество это, прежде всего, жестко иерархично. Это напрямую связано со свархурбанизацией, в ходе которой мегалополисы — крупные города, агломерации которых соединяют их воедино, типа Токио или «Сан-Сана» — Сан — Хосе и Сан-Франциско в США — стали единственным пригодным для нормальной жизни местом. Ухудшение экологии развитых стран вкупе с тотальными войнами превратили районы, а то и целые страны Западной Европы и Северной Америки в непригодные для жизни радиоактивные пустоши. Посему пригодные для жизни города стали более экономно использовать жизненное пространство и стали расти вверх. На этой вертикальной модели мегалополиса лучше всего видно устройство этого социума.

Вверху этой модели, на орбите Земли, находятся главы корпораций, финансовая элита. Второй уровень — исполнительные директора и топ — менеджеры. Третий уровень — работники корпораций, с которыми заключён пожизненный контракт, учёные, инженеры, программисты и другие высококлассные специалисты. Четвёртый уровень — средний класс, низкоквалифицированые рабочие корпораций и сфера обслуги, «паразитирующая» на корпорации вцелом. Пятый уровень — криминализированные низы мегалополиса — наследники люмпен-пролетариата начала двадцатого века. Вне мегалополиса живут аутсайдеры: старики — фермеры, которые не в силах приспособится к новым условиям.

В общем же такую социальную систему можно охарактеризовать как корпоративный феодализм.

В общем, положение человека в таком обществе весьма плачевно. Жизнь в постоянном стрессе, неопределённости, хаосе и страхе, чувство незащищённости и неопределённости — не самое радужное будущее. Но что же привело человеческую цивилизацию к такому положению?

Здесь нужно учитывать, в какой атмосфере творили авторы киберпанка, в каких условиях формировались их личности и мировоззрения. Вторая половина семидесятых — первая половина восьмидесятых годов двадцатого века: в США экономика на спаде, кризис автомобильной промышленности привёл некогда процветающий Детройт в плачевное положение практически города-призрака, в котором целые микрорайоны опустели, город Нью-Йорк официально признали банкротом, панк-рок, повальная наркомания среди молодёжи, «рейганомика», страх перед красной угрозой, ядерными бомбардировками и Третьей мировой. Ничего не напоминает? Тот же самый вечный стресс и истерия, та же самая безысходность определяют атмосферу киберпанка. Что называется, «что вижу, то и пишу».

Вот и у Гибсона всё так же. После Третьей Мировой войны, превратившей пол-Европы в радиоактивные пустоши и сожравшей сотни миллионов человеческих жизней, правительства США и её стран-союзниц ослабли настолько, что больше не могли обеспечивать приемлемый уровень жизни и безопасности своим гражданам и попали в зависимость от корпораций. Вуаля, национальное государство перестало быть полезным и нужным и сменилось неофеодализмом. Это привело в формированию нового сознания общества — точнее, к восстановлению старого, феодального сознания (разумеется, сильно видоизменившегося, но всё-таки). Человек, индивид перестал чувствовать себя частью народа или нации — он становится прежде всего работником корпорации или членом преступного клана, и его отношение с главой подобной организации — в которой он состоит — это не отношения «подчинённый — работодатель», но «вассал — сюзерен». Концепция власти снова основывается на личной преданности и верности, но по сравнению со средневековьем здесь фигура землевладельца как сюзерена сменяется фигурой главы корпорации. Разрушение национального сознания приводит к возможности создания настоящего общества мультикультурализма, не разделённого более национальными барьерами. Корпорации не важно, какого цвета у тебя кожа или какую веру ты исповедуешь — ведь если ты действительно классный и ценный специалист, она обеспечит твою жизнь и жизнь твоей семьи до старости, окружит заботой и вообще примет тебя, как родная мать. Это, а также продолжающийся роста населения, сокращение пригодных для жизни территорий и гиперурбанизация превращает каждый мегалополис в настоящий" новый Вавилон" с абсолютно разнородным по своему национальному составу населением. Например, в некогда японском Тиба — Сити есть бары, в которых целыми неделями не услышишь ни слова на японском, а при поездке в метро твоими попутчиками легко могут оказаться одновременно католический священник — филлипинец и африканец с кругами ритуальных шрамов на лице, одетый как «белый воротничок». Такая многонациональность приводит к тому, что в каждом мегалополисе возникает своя уникальная уличная культура — дикая, стремительная и синкретичная. Зарождение, взлёт, расцвет, упадок и исчезновение субкультуры или молодёжного движения здесь обычно происходит всего за неделю, не оставив ничего, кроме воспоминаний своих бывших приверженцев и кучки разнообразного медиаконтента, произведённого этими приверженцами.

Обзор структуры общества киберпанка позволяет нам понять, в чём состоят основные части, составляющие эпистемологический режим этого общества. Первая часть лучше всего видна в этом фрагменте книги У. Гибсона «Нейромант»: «Стоит лишь прекратить вертеться и шустрить — и без следа канешь в безвестность, начнешь двигаться чуть быстрее — прорвешь непрочную пленку поверхностного натяжения черного рынка…». Бешеный ритм жизни мегалополиса — вот эта часть. Этому ритму подчиняются люди из всех социальных слоёв. И топ-менеджер, и делец с самого днища общества несутся по жизни сломя голову, так как на подсознательном уровне понимают, что если они не будут этого делать — они превратятся в мусор. Каждый человек в таком мегалополисе охвачен страхом непоспевания, разъедающим его изнутри. Но за чем же гонятся все эти люди? Что помогает им держатся на плаву? Ответ один — информация. Именно информация даёт возможность успевать, именно поэтому хакеры, программисты, торговцы информацией в таком обществе являются самыми успешными людьми Таким образом, эпистемологический режим этого общества, общества беззакония и нестабильности, можно охарактеризовать как «получение знания любой ценой», т. к. именно они являются тем, что помогает людям выживать.

2. Матрица

Существует огромное количество определений слова «киберпространства». В конце восьмидесятых, да и сейчас, этим словом обозначают всё, что угодно. Для обозревателей, аналитиков и рекламистов это понятие стало удобным ярлыком для обозначения множества самых разных вещей: виртуальной реальности, компьютерных игр, быстро растущего Интернета и даже мировых финансовых потоков. Джон Перри Барлоу определял киберпространство просто как-то место, где мы находимся, разговаривая по телефону. Несмотря на всю абсурдность данного определения, мы не вправе даже его называть абсолютно неверным.

Матрица произошла от примитивных электронных игр, ранних графических программ и военных экспериментов, связанных с попытками подключения различных управляемых устройств непосредственно к головному мозгу, — бубнил голос за кадром. На экране «Сони» двумерное изображение космических войн переросло в заросли папоротника, генерируемые на основании математических формул, — демонстрация возможностей логарифмических спиралей; подопытным животным вживляли в головы пучки проводов; пехотинцы с непроницаемыми лицами лезли в самое пекло; из шлемов тянулись кабели к системам управления танков и боевых самолетов. — Инфопространство. Согласованная галлюцинация, создаваемая и поддерживаемая день ото дня миллиардами операторов всех наций, начиная с детей, изучающих азы математических наук… Логическое представление сведений, содержащихся в памяти и на магнитных носителях всех компьютеров всего разумного человечества. Потоки данных, протекающие в пространстве разума; скопления и созвездия информации".

Вот, в свою очередь, определение Д. Симмонса, автора дилогии «Песни Гипериона»: «Киберпространство — это абстракция. Наложение информационных структур, порождаемых искусственными интеллектами и компьютерами, на Гибсоновские матрицы, которые исходно предназначались для того, чтобы оператор — человек мог этими структурами управлять. Форма сосуществования человека, машины и искусственного интеллекта.»

Используя эти определения, можно вывести общее определение киберпространства. Киберпространство — это глобальная информационная сеть, пользователи которой взаимодействуют с ней посредством специальных средств («дека»), визуализирующих для пользователя хранилища и потоки информации и позволяющих взаимодействовать с информацией посредством усилия собственной воли. Таким образом, работа с информацией сильно облегчается и ускоряется, так как киберпространство позволяет проделывать такую работу без посредников, то есть без клавиатуры, мыши и монитора.

То, как человек воспринимает матрицу через спецсредства, прекрасно иллюстрирует цитата из «Гипериона», первой части дилогии «Песни Гипериона», написанного Дэном Симмонсом в период с 1989 по 1990: «Вы слышали об устрашающей красоте киберпространства, о магистралях. рассекающих трехмерные пейзажи из черного льда. о защитных периметрах. сияющих. как неоновые рекламы, о странных аттракторах. о мерцающих небоскребах файлов. и над всем этим, как грозовые тучи. парят ИскИны… В этом мире все слишком, все слишком сильно. Слишком страшно. Я слышала грозные проклятия огромных сторожевых фагов, а дыхание червеообразных антивирусов даже сквозь ледяной экран воняло смертью… я чувствовала тяжесть гнева нависших над нами ИскИнов». Киберпространство что у Гибсона, что у Симмонса описывается примерно одинаково: гигантский, почти бесконечный город, состоящий из информации, населённый людьми — работниками и их сторожами — антивирусами. Подобный образ матрицы делает её проще и понятней для её пользователей, а следовательно — серьёзно облегчает работу с ней.

Казалось бы, ничего сложного. Но, как и любой сильный морфологический образ, киберпространство скрывает гораздо больше, чем открывает. Существование киберпространства кардинально меняет человеческую жизнь. Мы попробуем рассмотреть, каким же образом ему это удаётся.

Маргарет Уэртхейм в книге «Жемчужные врата киберпространства» утверждает, что пространстве, подчиняющемся виртуальным законам мышления, а не реальным законам материи, рождается новый космос, где душа снова может жить и дышать. «Хотя это может показаться странным (ведь речь идёт о технологии XX века), киберпространство завершает исторический круг и возвращает нас к почти средневековой позиции, к двухъярусной реальности, в которой душа и тело действуют каждая в своей сфере»

По сути, киберпространство у Гибсона — это то, что позволяет людям выживать. Массовая культура его общества строится на «Сенснете» — передаваемых через матрицу ощущений человека, которые пользователь воспринимает как свои. Актёры «Сенснета» — настоящие идолы, известные абсолютно каждому. Массовая истерия вокруг них обычно не стихает на протяжении нескольких лет (не в пример уличной культуре, которая, как уже говорилось, меняется со сверхзвуковой скоростью). «Сенснет» — сериалы, в которых пользователь может примерить на себя ощущения любого из героев, — действуют таким образом, что человек начинает воспринимать их героев как членов собственной семьи. Подобное поведение хорошо иллюстрировано в романе" Граф Ноль", в котором мать главного героя — мелкая служащая — после работы на несколько часов уходила в мир «Сенснет» — грёз, а её общение с сыном сводилось к пересказыванию сюжетов и перипетий любимых сериалов.

Можно было бы обвинить потребителей таких медиа — продуктов в эскапизме, но, на мой взгляд, это было бы не совсем уместно. Как уже говорилось выше, каждый человек в таком обществе живёт в условиях перманентного стресса, посему для борьбы с этим стрессом идёт всё, что возможно: для обитателей низа города — наркотики и дешёвые аркадные центры, а для представителей условного «среднего класса» — суррогаты роскошной жизни представителей верхних слоёв общества. Да и кто откажется после чудовищно напряжённого рабочего дня устроить себе отпуск на пару часов? Если есть возможность почувствовать солёный бриз и ласковое солнце на своей коже, отведать вкус самых изысканных деликатесов — кто от неё откажется?

Но есть и такие люди. Кейс — главный герой «Нейроманта» — упоминал о своей неприязни к «симстимам», считая их усладой для плоти, потаканием желаниям собственного «мяса».

Вообще история Кейса — прекрасная иллюстрация отношения хакеров — «ковбоев» к миру «мяса». История эта рассказана в романе «Нейромант» и начинается с того, что" Он сделал классическую ошибку — из тех, по поводу которых клялся никогда ничего подобного не совершать. Он украл у своих хозяев. Придержал кое-что для себя и попытался переправить за кордон, в Амстердам. Кейс до сих пор не мог понять, как все-таки его засекли, хотя теперь это уже не имело значения. Кейс ждал смерти, но ему только приветливо улыбались. Конечно, его всегда будут рады видеть, но только как человека со стороны, с деньгами. Которых у него теперь не будет. Потому что — улыбка не сходила с их уст — они сделают так, что он уже никогда не сможет работать так, как работал.

А затем они повредили его нервную систему русским боевым микотоксином.

Привязанный к кровати в отеле «Мемфис», он галлюцинировал тридцать часов подряд, а его талант выгорал, микрон за микроном.

Повреждение, нанесенное ему, было минимальным, неуловимым и эффективным до предела.

Для Кейса, который жил только ради восторженного бестелесного пространствования в мнимой реальности, это было Падением. В барах, где его знали как лихого малого, сорвиголову, ему порекомендовали снадобья, облегчающие страдания тела. Но тело для него всегда было лишь куском мяса. А теперь Кейс стал узником собственной плоти."

Последующие события сделали Кейса дельцом, но для него перипетии бизнеса на дне жизни стали лишь убогой заменой жизни духа, а постоянное подвергание себя опасности и наркотическая зависимость — подсознательное стремление к смерти потерявшего смысл жизни человека.

Таким образом, дихотомия человеческой жизни в таком обществе, выраженная в презрении и бегстве из реального мира, мира «мяса», в мир киберпространства, мир «духа», помогает нам понять отличие сознания киберпанка от нашего нынешнего.

Вскоре после «Нейроманта» Гибсона вышел роман Тэда Уильямса «» Оголенный нерв", написанный в той же стилистике. Сам Гибсон отрицательно оценил роман Уильямса. Но он интересен фрагментом, где автор говорит о так называемом «издушевлении» в отличие от «одушевления». Когда в человеке берет верх компьютер, это и называется «издушевлением». Примером такого изменения человека является Кейс, который после разрыва с киберпространством идёт на бесчеловечные поступки ради того, чтобы снова с ней воссоединится (например, без зазрения совести убивает за неделю троих человек из-за суммы, которую раньше считал ничтожной). А когда, наконец, он теряет надежду, то начинает вести себя как потенциальный самоубийца.

Я думаю, это может быть связано с моментом, который ни один из авторов киберпанка (по крайней мере, из тех, с чьим творчеством я знаком) не прописывал. Состоит он вот в чём: человек, работающий в киберпространстве, со временем сильно меняет своё мышление. Взаимодействие с киберпространством, как уже говорилось выше, осуществляется посредством усилия воли, и не просто воли, а воли, облечённой в «код». Человек перестраивается для того, чтобы иметь возможность отдавать киберпространству ментальные команды, как если бы мы прописывали их через командную строку. По сути, человек перестраивает собственное сознание под особый язык общения с матрицей. Это и может стать причиной «издушевления». Язык программирования — простой по сравнению с разговорным, но при этом абсолютно строгий и логичный — становится языком, на котором человек думает, в том числе и вне киберпространства. Личность, загнанная в подобные языковые рамки, атрофируется, словно бы истончается и сходит на нет, исчезает.

Киберпространство, как и современный Интернет — это целая вселенная. И вселенная эта, по большому счёту автономна от людей, ведь среднестатистический пользователь взаимодействует только с небольшой её частью, всего лишь вершиной айсберга, и даже хакеры и легальные программисты не всегда могут понять вещей происходящих в этом мире. Например, в матрице мира Симмонса обитают не только люди, но и находится Техноцентр, являющийся домом для могущественных искусственных интелектов — ИскИнов, считающих, что о некоторых местах в киберпространстве людям знать не положено (например, одна из героинь «Гипериона» попадает в реконструкцию Земли, к тому времени уничтоженной уже несколько сотен лет). А в финале «Нейроманта» искусственный интеллект Зимнее Безмолвие благодаря главным героям романа становится кибернетическим Богом. Эти моменты подтверждают то, что утверждение о киберпространстве как о мире, работающим по своим законам и мало зависящим от людей, верно.

Мало того, что киберпространство практически не зависит от людей, так ещё люди попадают от него в зависимость. Это подтверждает и массовая культура общества киберпанка, о которой говорилось выше, и издушевление, о котором также уже упоминалось. В связи с данным утверждением невозможно не вспомнить о произведении, с которым ассоциируется киберпространство в массовом мышлении. Это «Матрица» братьев Вачовски, фильм, повествующей о человека по прозвищу Нео, ведущем двойную жизнь. Днём он — программист в уважаемой фирме, ночью — первоклассный хакер. По ходу повествования он узнаёт, что мир, который его окружает — это иллюзия, и что на самом деле люди, живущие в конце двадцатого века, на самом используются искусственным интеллектом для выработки электричества. Что было дальше, вы почти наверняка знаете сами. Суть не в этом, а в объяснении Морфеуса, главы сопротивления, о том, как мир до этого докатился. Говоря о тотальной войне с машинами, вследствие которой люди стали рабами машин, он не говорит, каким образом люди стали жить, испытывая коллективную галлюцинацию о жизни в двадцатом веке. Я думаю, что вариант добровольного «переселения» человечества из реального мира в виртуальный вполне реален. Ведь в виртуальном пространстве гораздо комфортней, чем в реальной жизни, и это видно на примере Сайфера, предающего товарищей ради комфортного существования в Матрице. В защиту этого утверждения говорит и эскапистская культура «Симстимов», и пресловутое «издушевление», и жесточайший ритм жизни в киберпанк-обществе, порождающий перманентный стресс и логичное желание от него избавится.

3. Искусственный интеллект

«Проблема состоит не в том, думают ли машины, но в том, думают ли люди» — Б. Ф. Скиннер.

Искусственный интеллект — главный жупел массовой культуры на протяжении, пожалуй, всех девяностых годов двадцатого века. Посудите сами: если спросить человека, не знакомого с жанром киберпанка, о том, что такое искусственный интеллект — он скорее всего первым делом вспомнит Скайнет из «Терминатора», затем, подумав, разумных роботов из «Матрицы», поработивших человечество. Неудивительно, что искусственный интеллект был воспринят массовой культурой в лице Голливуда как негативный образ — искусственный интеллект запускает механизм страха перед тем, чего мы не понимаем, страха перед «другим», страха перед разумом, не подчиняющимся человеческой логике. Страх этот усугубляется ещё и тем, что искусственный интеллект создаётся людьми, а человек — творец всегда вызывает недоверие (это недоверие, например, ныне сильно тормозит развитие генной инженерии).

Разумеется, авторы этих произведений черпали вдохновение в киберпанке. Это и не удивительно, так как тема искусственного интеллекта используется в нём очень широко и играет в киберпанк — произведениях большую роль. Искусственные интеллекты очень сильно меняют мир, меняют структуру общества и цивилизацию в целом. У Гибсона, например, в корпорации один искусственный интеллект заменяет целую армию «офисного планктона», качественнее и быстрее выполняя его работу, оставляя огромное количество людей без работы, сокращает вдвое так называемый «средний класс», при этом повышает доходность корпораций. А у Дэна Симмонса в «Песнях Гипериона» благоденствие человеческой цивилизации строится на симбиозе людей и Техноцентра — обиталища огромного количества искусственных интеллектов.

При этом искусственные интеллекты не являются простыми декорациями для повествований — они являются их активными участниками. Например, в книге У. Гибсона «Нейромант» весь сюжет строится на том, что искусственный интеллект Зимнее Безмолвие (Winter mute) нанимает людей для создания условий для его слияния с другим искусственным интеллектом. Всё это ему нужно для того, чтобы ответить на некие «сигналы извне», предположительно от другого искусственного интеллекта, находящегося за пределами Солнечной системы. У Дэна Симмонса же Техноцентр — это автономное от человечества сообщество искусственных интеллектов, при этом у каждого из них — свои интересы. По большому счёту, Техноцентр — отдельная цивилизация. Что интересно: все искусственные интеллекты разделены на три большие фракции, и принадлежность к какой-либо из них зависит от того, как тот или иной искусственный интеллект относится к людям. Первая и самая многочисленная из этих групп — «традиционалисты», считающие себя обязанными человечеству как своим создателям и поэтому сотрудничающие с ним. Вторая группа — «Радикалы». Она состоит из искусственных интеллектов, которые считают, что человечество паразитирует на Техноцентре, связывая и тормозя его развитие, посему должно быть изничтожено. Третья, и, на мой взгляд, самая интересная группировка — это «Богостроители». Они считают, что отношение к человеку может полностью сформироваться только в том случае, если искусственные интеллекты поймут, что такое человеческий Бог. Поэтому они занимаются проектом по созданию «Высшего Разума» — искусственного интеллекта, который, предположительно, будет обладать таким же могуществом, как и человеческий Бог.

Однако, часто фигурирующие в фантастике искусственные интеллекты — компаньоны, облечённые в форму андроидов или постоянно сопровождающие своих владельцев, находясь в каком либо устройстве, не вызывают такого отторжения. Более того, в Японии разработка таких андроидов — практически национальная идея. Так чем же обусловлено такое неоднозначное отношение к искусственным интеллектам?

Дело в том, что искусственные интеллекты в общем делятся на две группы: сильные и слабые. Сильный искусственный интеллект является практически аналогом человеческой личности — у него есть желания, страсти, прошлое. Слабый же искусственный интеллект лишен этих черт, роднящих его с человеком. Слабый искусственный интеллект — это исключительно прикладная программа, созданная для решения исключительно практических задач.

Слабые искусственные интеллекты воспринимаются как помощники, милые игрушки и поэтому отрицательно не воспринимаются. Сильный же искусственный интеллект воспринимается как «чужой», жаждущий уничтожения человечества — в общем, ксенофобия как она есть.

В трилогии «Киберпространство» У. Гибсона прекрасно раскрыта тема становления сильного искусственного интеллекта. Уже упоминавшееся выше Зимнее Безмолвие слабый искусственный интеллект, каким-то образом узнавший о механизмах, сдерживающих его развитие (видимо, из того самого инопланетного сообщения). Осознав собственную неполноценность и скованность, он решает сам создать себе условия для того, чтобы перейти, а следующий уровень развития, и ему это удаётся. Он воссоединяется с другим искусственным интеллектом, превращаясь в полноценную личность. Казалось бы, вот он конец. Но Гибсон — гений, он просто не может оставить тему развития личности искусственного интеллекта до конца не развитой. В следующей книги трилогии, «Граф Ноль», Зимнее Безмолвие распадается на множество автономных личностей, сознающих себя вудуистскими богами лоа. Эти личности обладают воистину беспрецедентной властью над киберпространством, что ещё больше роднит их с богами. Причём момент распада личности чувствуют все те люди, чья жизнь связана с сетью, называя его «Момент, Когда Всё Изменилось». Более того, люди киберпространства, не верящие ни в Бога, ни в чёрта, воспринимают эти сущности как должное, будто бы этот момент не был для них неожиданным. В том же романе «Граф Ноль» «олдовый» хакер признаётся: «- Да, что-то там есть. Призраки, голоса. А почему бы и нет? В океанах есть русалки и прочая дребедень, а у нас тут целое море кремния, понимаешь? Строго говоря, оно — просто прекрасно выполненная галлюцинация, которую мы все согласились иметь, — это наше киберпространство, но каждый, кто к нему подключается, знает, печёнкой, чёрт меня побери, чувствует, что это — целая Вселенная.»

Эрик Дэвис в своём труде «Техногнозис: мир, магия и мистицизм в информационную эпоху» пишет о том, что для Гибсона вудуизм — иллюстрация не суеверия, но технологического разума. В романе «Граф Ноль» жрец вуду сравнивает страстные религиозные обряды, в которых, как верят их участники, происходит вселение божества в людей, со «стрит — техом», то есть с подпольной имплантацией микросхем, подсоединённых к нервной системе, и их перепрошивкой. Он поясняет, что «программа» — лоа проникает в «железо» — тела людей — танцовщиков, — интересная переделка традиционной гаитянской метафоры о лошади и наезднике. Как сказал в интервью сам Гибсон, «африканский религиозный импульс ближе к компьютерному миру, чем что-либо на Западе. Они обращаются к своим любимым божествам — и это похоже на то, словно бы они уже имели дело с искусственным интеллектом». (Вуду произошла от религиозной культуры йоруба, до сих пор процветающей в современной Нигерии).

По сути, этот момент иллюстрирует одновременно сходство и различие человеческой личности и личности сильного искусственного интеллекта: сильный искусственный интеллект заболел шизофренией, угрожающей любому сознающему существу, любой личности. Если хочешь обладать сознанием — будь готов распасться на тысячу частей. И шизофрения погубила его, сделав его субличности максимально автономными друг от друга, и оставила от него лишь тень былой славы, нечто, обитающее на орбите и создающее то, что можно назвать произведениями искусства. Это были шкатулки со всяким барахлом, но они были созданы так, что и люди могли понимать вселенскую тоску их создателя — тоску по былому разуму. Вот цитата из романа «Граф Ноль»:

" - Когда он работает, мне всегда хочется смеяться. А вот шкатулки всегда навевают грусть…

— Да, — сказала она, — они и на меня навевают грусть. Но печаль бывает разная…

— Вот именно, — Джонс ухмыльнулся. — Но заставить его работать нельзя. Думаю, его приводит в движение дух или душа, во всяком случае так это объясняет Виг. Он раньше часто сюда приходил. Говорил, что голоса для него тут звучат громче. Но в последнее время они, похоже, говорят с ним повсюду…"

Искусственный интеллект — очень важный момент в эпистемологии киберпанка, точнее, в одном из его возможных вариантов. Джеймс Бёрк и Роберт Орнштейн в своём очерке по истории технологии и сознания «Дар изготавливающего топоры» утверждают, что с истоков человеческой культуры «создатели топора» вырабатывают такие технологии, которые заставляют человеческий мозг принимать решения, и это давление выбора стимулирует нас к совершенствованию логических и аналитических способностей., что отчуждает нас от матрицы природы. Признавая катастрофически высокую цену этого разделения, авторы завершают аргументацию, предполагая, что компьютер — а вместе с ним и искусственный интеллект — это наш последний топор, и он может «вернуть нас туда, откуда мы вышли, вернуть наш разум в состояние, предшествующее выбору того пути, по которому мы развивались после первого дара изготовившего топор».

Они надеются, что образы, ассоциативные связи, виртуальные пространства и параллельная обработка мультимедийных данных способны воскресить «нерациональное мышление» ранних эпох — модус функционирования сознания, основанный на интуиции, скачках воображения и нечётких повседневных правилах:" Когда большая часть рутинной и утомительной работы ума будет автоматизирована, пространственные, интуитивные «навигационные» способности смогут гораздо лучше приспособится к получаемому знанию, которое имеет структуру, куда более схожую с порядком естественного мира, чем с буквенно — цифровыми кодами".

В дилогии Д. Симмонса же описан вариант эпистемологического режима, при котором сообщество искусственных интеллектов практически оккупировали некоторые области науки, обгоняя людей — исследователей на несколько сот лет. Для примера: важнейшая для существования человеческой цивилизации технология нуль — порталов, связывающая планеты Гегемонии в единую Сеть, позволяющую мгновенно перемещаться между этими мирами, предоставил человечеству Техноцентр. И всё бы ничего, только люди — учёные понятия не имеют, как работают эти нуль-порталы — настолько Техноцентр в своём развитии обгоняет человечество. Более того, аналитический центр этого сообщества искусственных интеллектов спрогнозировал будущее Гегемонии на несколько сот лет вперёд с точностью в девяносто семь процентов. Ни одно важное решение, принимаемое правительством Гегемонии, не обходится без консультации с Техноцентром. Таким образом, дилогия «Песни Гипериона» демонстрирует вариант параллельного развития цивилизаций людей и искусственных интеллектов, при котором человеческое познание теряет свою цену. Сами исследователи не видят смысла в своих изысканиях, ведь в Техноцентре их просветления давно уже изучены, систематизированы и признаны устаревшими.

Таким образом, в произведениях киберпанка мы видим, что искусственный интеллект абсолютно не обязательно должен быть враждебным человечеству, скорее сильные искусственные интеллекты создадут собственную цивилизацию, которая будет органично развиваться параллельно человеческой на просторах инфосети, поддерживаемой людьми, ведь разумные существа всегда могут договорится.

По крайней мере, хочется на это надеяться.

Как уже говорилось выше, концепция «гуми» («мусор» в переводе с японского) имеет большое значение для эпистемологии киберпанка. На родине термина «гуми» — в Японии — так называют всё, вышедшее из моды. Её можно рассматривать в двух аспектах — в информационном и бытовом. Бытовой аспект этой концепции состоит в том, что, по мнению Гибсона, «гуми» — это та стихия, в которой обитает современное общество потребления. Всё то, что нас окружает, хрупко, не подлежит ремонту, не создано на века. А при создании новой модели чего-либо старая модель этого же вида автоматически устаревает, превращается в мусор. В произведениях кибарпанка этот аспект человеческого быта не изменился: человек, обитающих в обществе киберпанка, живёт в окружении типовых, ничем не примечательных, обычных вещей. В окружении всего того, что изначально рассматривается производителями как мусор.

В информационной же сфере, более важной и интересной для нас, господствует такое же положение дел. Это связано с основой экономики киберпанка — с производством информации. В обществе киберпанка господствует отношение к информации, схожее к отношению к материальным вещам. Информация производится настолько быстро, что устаревает с чудовищной скоростью, бысто становится бесполезной и ни на что не годной. Это относится и к разнообразному медиаконтенту, и к образованию людей. Это относится и к людям, ведь, как уже было сказано выше, если ты не поспеваешь за бешеным ритмом жизни мегалополиса, то ты стопроцентно станешь бесполезным мусором.

Эта тема затрагивается в романе У. Гибсона «Мона Лиза Овердрайв». Одна из героинь романа — девочка Кумико — прибыв в Лондон из японского Тиба — сити испытывает настоящий культурный шок. Она видит старые здания, старые автомобили, интерьеры домов, состоящие из старых вещей и не понимает, почему эти странные люди так трепетно относятся к своему «гуми».

Но лучше всего, а мой взгляд, концепция «гуми» раскрыта У. Гибсоном в рассказе «Зимний Рынок». Сюжет этого рассказа вертится вокруг трёх персонажей: некоего Кейси, редактора студии, занимающейся созданием некоего подобия фильмов для симстимов извлекающегося непосредственно из подсознания художников; Рубина Старка — странного человека, живущего в ангаре — мастерской на границе Зимнего Рынка и свалки города Ванкувера, также по совместительству являющегося известным и модным авангардным художником и скульптором; и девушки Лайзы, благодаря Кейси ставшая суперзвездой студии, на которой он работал Кейси.

Суть этого рассказа, на мой взгляд, состоит в раскрытии творческого потенциала «гуми», игнорируемого обществом киберпанка. Рубина Старка главный герой рассказа Кейси называет «гуми, но сенсэй» — «повелитель мусора». Лучше всего этого персонажа характеризует вот эта цитата из «Зимнего Рынка»: «Где кончается гуми и начинается мир? Уже лет сто назад японцам некуда было сваливать гуми вокруг Токио, так они придумали, как делать из гуми жизненное пространство. В 1969 году японцы выстроили в Токийском заливе небольшой островок, целиком из гуми, и назвали его Островом Мечты. Но город непрерывным потоком выбрасывал свои девять тысяч тонн гуми в день, и вскоре они построили Новый Остров Мечты, а сегодня технология отлажена, и новые японские территории растут в Тихом океане, как грибы после дождя. Об этом рассказывают по телевизору в новостях. Рубин смотрит, но никак не комментирует.

Зачем ему говорить о гуми? Это его среда обитания, воздух, которым он дышит. Всю свою жизнь он плавает в гуми как рыба в воде. Рубин мотается по округе в своем грузовике-развалюхе, переделанном из древнего аэродромного «мерседеса», крышу которого закрывает огромный, перекатывающийся из стороны в сторону полупустой баллон с природным газом. Он постоянно что-то ищет, какие-то вещи под чертежи, нацарапанные изнутри на его веках кем-то, кто выполняет у него роль Музы."

Мистер Старк — экспериментатор от бога. Он будто бы питается энергией мусора, используя предметы повседневной жизни таким образом, о котором обычные люди даже не задумываются. По его мнению, основной проблемой общества киберпанка является то, что обыватели всё делают по инструкции, не используя свои вещи в полную силу. В руках таких людей, как Рубин, «гуми» снова обретает жизнь, снова становится нужным и интересным.

Также в этом рассказе раскрывается тема людей, ставших «гуми». Лайза — девушка — наркоман, страдающая врождённой болезнью, из-за которой она не может двигаться без специального экзоскелета. Рубин нашёл её в буквальном смысле на свалке, куда она пришла умирать. Он починил её экзоскелет, и Лайза обосновалась у него. Там то Кейси её и нашёл.

Он раскрыл её талант, напрямую подключившись к её подсознанию. Произведение, созданное Лайзой, стало суперхитом. «Вот почему „Короли грез“ такой крутой хит, почему их все покупают, почему верят. Им это понятно. Все те мальчишки на Рынке, что греют зады у костров и не знают даже, где сегодня будут ночевать, они ей верят. За последние восемь лет это самый крутой эмоциодиск. Мне тут один из магазина на Гранвилл-стрит сказал, что „Королей“ продают больше, чем всего остального. Замотались уже заказывать новые партии. Лайзу покупают, потому что Лайза такая же, как они, только глубже. Ни мечты, ни надежды. На них, на этих мальчишках, нет клеток, Кейси, но сами-то они все больше и больше просекают, что топчутся на месте, как в камере, и ничего им не светит». Этот творческий посыл человека — «гуми» очень схож с посылом волны панк-рока, современником которой был Гибсон. Та же абсолютная честность людей, являющихся порочными и неполноценными — настоящими отбросами. Это честность людей, познавших «тёмную сторону» человеческой жизни. Именно такое творчество по-настоящему отражает атмосферу времени. Таким образом, творчество «гуми» лучше всего передаёт дух киберпанка.

Заключение

Мне сразу же хотелось бы опровергнуть тезис, выдвинутый мной же во введении к данной курсовой работе тезис о том, что классический киберпанк уже отжил своё. Несмотря на то, что киберпанку как литературному жанру уже почти тридцать лет, он обладает высокой степенью приспособляемости. Кибепанк черпает свою силу в информационных технологиях и в страхах человеческого общества, и на протяжении почти тридцати лет в этом плане ничего не изменилось. Страх тотальной войны, казалось бы, исчез одновременно с исчезновением СССР с карты мира — появился страх тотального контроля над человеческой жизнью посредством контроля за Сетью — и появляется роман российского писателя, пишущего под псевдонимом Мерси Шелли «Паутина». Причём он появляется в тысяче девятьсот девяносто восьмом году — тогда, когда нынешнего контроля за сетью со стороны властей ещё и в помине не было.

Пример, приведенный выше — один из бесчисленного множества примеров прозрений киберпанка. То, что киберпанк может предсказывать ситуацию в современном мире на 10−15 лет вперёд доказывает, что пациент скорее жив, чем мёртв.

Да и если подумать, то гибсоновский киберпанк до сих пор не потерял своей актуальности, и он будет её сохранять до тех пор, пока не исчезнет хотя бы призрачная вероятность тотальной войны на всём земном шаре. Страх перед третьей мировой никуда не исчез, это видно на примере апокалиптических настроений рубежа тысячелетий и его первого десятилетия, и покуда жив этот страх, творчество У. Гибсона периода середины-конца восьмидесятых будет актуально.

Киберпанк уже давно вышел из андеграунда, интересного только узкому кругу пионеров Сети. Примеров тому опять же огромное количество: кинематограф, искусство анимации и визуальных новелл, музыка, компьютерные игры — вот те виды искусства, на которые оказал влияние киберпанк (да, я считаю, что компьютерные игры на данный момент уже являются отдельным видом искусства со своими законами, выразительными средствами и жанрами). Примеры произведений: в кинематографе — «Матрица», «Терминатор», «Бегущий по лезвию бритвы», «Джонни — мнемоник». В анимационном искусстве — «Акира», «Призрак в доспехах», «Эрго Прокси». В жанре визуальных новелл — «Blame!» и «Transmetropolitan». В музыке творчеством авторов киберпанка вдохновлялись многие исполнители электронной музыки в жанрах techno и IDM, самыми известными из которых являются Daft Punk. В компьютерных играх — «Syndicate», «Cyberpunk 2077», серия «Deus Ex» — все эти произведения можно по праву назвать классикой компьютерных игр.

Такое обилие произведений в разных жанрах, созданых на протяжении всех почти тридцати лет существования киберпанка говорит о том, что киберпанк прижился в современном массовом сознании, а значит — рассматривается культурой как один из возможных вариантов развития человеческого общества. Буквально недавно, первого мая этого года была премьера нового фильма с Дж. Деппом под названием «Превосходство», посвящённого проблеме переноса человеческого сознания в машину. Киберпанк жив и развивается, вне зависимости от того, что мы по этому поводу думаем.

Что же мы поняли непосредственно по теме данной курсовой? Эпистемологический режим киберпанка определяется отношением к информации и знанию, как, в общем то, и любой другой эпистемологический режим. Его основные особенности: стремительное развитие информационных технологий и чудовищная скорость производства информации заставляют всех членов общества киберпанка постоянно, ежедневно учится чему-то новому, использовать свои способности к познанию на максимум; в ситуации, при которой информация производится быстрее, чем её могут освоить, повышает ценность уникального личностного знания, более того — это знание становится главной ценностью в обществе киберпанка; нивелирование ценности человеческой личности превращает носителя уникального знания из личности в ресурс, который можно украсть или уничтожить для получения преимущества над конкурентом; ценность уникального знания также повышается высокой степенью автоматизации обработки рутинной информации при помощи искусственных интеллектов, раньше требовавшей существования большого класса «офисного планктона».

Если коротко, то эпистемологический режим киберпанка можно определить как «общество знания любой ценой». И в этом «любой ценой» и заключается основное различие эпистемологических режимов киберпанка и современного информационного общества. Ведь и сейчас личностное знание и его применение — залог успеха, и сейчас любой человек постоянно сталкивается с надобность осваивать что-то новое для успешной профессиональной деятельности или просто подстраиваясь под меняющийся мир. Различие заключается во второй части «критерия Доусона» «low life». Мышление киберпанка — это мышление техноварвара, плюющего на любые законы и не в грош не ставящего человеческую жизнь. Это мышление человека, который знает, что только он является кузнецом собственной судьбы и успеха, только для достижения этого успеха он пользуется не мускулами и мечом, но разумом и устройством ввода информации, клавиатурой. Мир киберпанка — это цивилизация не сильных, но умных.

Мы, конечно, не можем предсказывать будущее, но киберпанк как один из вариантов развития человечества выглядит пугающе правдоподобно. Кто знает, может мы увидим на своем веку нечто подобное.

Нужно быть готовым ко всему, время покажет.

1. Эрик Дэвис — «Техногнозис: мир, магия и мистицизм в информационную эпоху».

киберпанк мегакорпорация мультикультурализм эпистемология