Теория и практика сюрреализма

Свобода как болезнь

«Единственное, что еще может меня вдохновить — это слово „свобода“. Я считаю, что оно способно безраздельно поддерживать древний людской фанатизм (ради чего? — М.К.). Оно бесспорно отвечает тому единственному упованию, на которое я имею право (как, кем и зачем данное? — М. К)». Все эти утверждения, заметим, голословны: почему бесспорно, почему упование единственное и кто (или что) обеспечивает на него право, — ответов нет. Но попытка разобраться во всем этом увела бы нас слишком далеко. Пока заметим две существенные для духовного вождя сюрреалистов момента: а) суд совести для него — то, без чего можно обойтись, вещь совершенно излишняя, б) свобода является для него самоцелью, это свобода от, а не для, свобода — в лучшем случае — для себя. Но если свобода не созидает (а это возможно лишь в том случае, если для нее существует суд совести), то она разрушает. Впрочем, в разрушении того, что отжило и лишь попусту занимает место — тоже есть смысл, и, возможно, в этом единственный смысл революций — сюрреалисических, социальных, сексуальных и проч. Обратим внимание, однако, на две две характерных оговорки. «Следует признать, что среди множества доставшихся нам невзгод (подчеркнуто мной) нам была предоставлена и величайшая свобода духа (курсив Бретона). Свобода понимается как невзгода, бедствие, возможно — болезнь. Предоставлена кем и зачем — эти вопросы и не задаются, и, возможно, вообще не занимают автора Манифеста. И дальше — самое интересное: «Мы недостаточно ею злоупотребляем (подчеркнуто мной). Видимо, что свобода может быть употреблена во благо — такой мысли тоже не приходит Бретону. С другой стороны о каком добре и зле может идти речь при отсутствии суда совести?