Авторская концепция мира Юрия Олеши и тенденции развития русской прозы 20-30-х годов

Ю. К. Олеша. Характер творчества и характер критики

Творчество Юрия Олеши невелико по объему, но критика постоянно возвращается к его произведениям, и, прежде всего, к «Зависти». Этот роман (или повесть) является отправной точкой в приобщении автора к большой литературе — литературе классической, в которую может входить и единственное произведение одного автора, подтверждение тому — «Горе от ума» А. Грибоедова.

Обзор критической литературы об Олеше представляется нам предметом сложным, поскольку литература эта отличается наличием диаметрально противоположных точек зрения и включает абсолютно разные смысловые трактовки как отдельного произведения Олеши, так и его творчества в целом. Очевидным и бесспорным остается только его мастерство в плане изобразительном, — поэтика и словесная пластика его произведений. Безупречность формы у Олеши не вызывает сомнений, она же является и основным материалом для интерпретаций, в основе которых лежит следующее: особенностью творчества Олеши принято считать то, что В. Шкловский назвал остранением изображаемого мира, то есть умение видеть не так, как все (образно и по-новому) и фиксировать увиденное мастерским языком. В этом и заложена богатейшая возможность для разнообразных интерпретаций.

Есть еще один показатель, по которому сходятся мнения: практически все говорят о незавершенности творческой карьеры Олеши. Этот параметр повлиял и на дублетность его цитирования: с одной стороны — безупречность мастерских формулировок, но с другой — скудный объем непосредственно текстов для исследования.

Олеша знаком читателю по трем книгам: «Зависть», «Три толстяка» и «Ни дня без строчки», являющихся основой его изданий, иногда дополняемых рассказами. Единственное исключение — вышедшая в 1968 году книга с его пьесами и статьями о театре и драматургии. Все остальное из написанного им рассыпано по журналам. Удалось собрать воедино и издать, но, опять-таки не полностью, «Ни дня без строчки», ставшие самостоятельной, переиздающейся книгой, оставляющей надежду, что все, созданное Олешей, когда-нибудь будет собрано.

На данный момент состояние русскоязычной критики об Олеше странным образом дублирует этот характер публикаций, — о нем написано три книги (А. Белинковым, М. Чудаковой и В. Перцовым), остальное — бессчетное количество критической литературы, рассыпанной по всевозможным периодическим изданиям в виде статей, заметок, воспоминаний, это и литературоведческие работы, опубликованные в периодических научных сборниках (ученые записки, филологические сборники институтов, научные доклады высшей школы и прочее), авторефераты диссертаций. Некоторые из этих работ так же трудно найти, как и какой-нибудь ранний рассказ Олеши, или его стихи и фельетоны периода работы в «Гудке».

Даже публикации воспоминаний об Олеше имеют тенденцию к дроблению: Олеша в Одессе, в Туркмении и т. п. Шагом к преодолению этой разрозненности стала книга «Воспоминания о Юрии Олеше"2, составленная как сборник разных авторов, от которого, подобно «Ни дня без строчки», остается цельное впечатление — ощущение трагичности фигуры Олеши, чувство сострадания.

Но главным и парадоксальным является не это жанровое и тематическое разнообразие, а то, что при анализе одной и той же олешинской темы, критика интерпретирует её и оценивает позицию автора почти всегда по-разному, зачастую даже с абсолютно противоположных точек зрения. Три книги об Олешетри разных на него взгляда, прямо или косвенно, объективно или субъективно демонстрирующих свое понимание его творчества, — позицию исследователя, Здесь и в дальнейшем сноски на цитируемые источники содержатся в конце настоящей работы. которая может быть как открытой (А. Белинков и В. Перцов), так и скрытой (М. Чудакова).

Можно спорить о том, зависит или нет характер публикаций и их объемы непосредственно от творческого наследия, но установить связь между позицией автора и позицией исследователя нам представляется необходимым. Мы можем предполагать, что определяющим в разных подходах к Юрию Олеше является сам характер его творчества, которое можно сравнить с весами, чаши которых уравновешены, но не статичны, они все время колеблются, как бы стремясь к гармоническому равновесию, которое не наступает. Поясним. В «Зависти» Андрей Бабичев и Володя Макаров определены как люди нового времени, и все их поступки направлены на его приближение. Но идея целесообразности, выразителями которой они являются, уравновешена образом Кавалерова и дополняющим его образом Ивана Бабичева, — линией, связанной с пластом выразительного, закрепленного за идеей вечной связи прошлого и настоящего. И эта идея дискредитирует отказ от прошлого ради нового. Но линия Кавалерова и Ивана, с другой стороны, дискредитируется их неумением или нежеланием жить в новом времени. И так, на протяжении романа чаши весов колеблются, вызывая недоумение по поводу авторской оценки происходящего.

Цепь подобных противопоставлений, называемых критикой то оппозициями, то антонимическими парами, можно дополнять и дополнять, нагружая ими чаши весов (оптимизм-пессимизм, старое-новое, романтика-промышленность и т. п.), но не возникает абсолютной убежденности читателя в том, что одна из чаш однозначно тяжелее, — в вечном поиске несбыточной гармонии, они продолжают колебаться. Вопрос «на чьей стороне автор» остается неразрешенным, и в этом — особенность проявления авторской позиции Олеши. Имеет это отношение и непосредственно к его личности: героиня «Списка благодеяний» ведет тетрадь, где каждая страница поделена на две части, в однойсписок преступлений революции, в другой — ее благодеяний. Ее призывают разодрать эти списки, оставив один — удобный для того или иного призывающего, но она не может этого сделать.

В жизни и творчестве Олеши есть и еще один эпизод, когда он сознательно пытался перегрузить одну из чаш, опубликовав лишь «список благодеяний», речь идет о его новых рассказах, ставших реализацией установки автора писать «не о себе, а о советских людях"3. Чаша весов, содержащая пафос советского переустройства перевесила, но за счет того, что вторая была просто пуста: скудость языка, отсутствие метафор, — все то, что составляет специфику творчества Олеши, отсутствует. Списки разодрали, но место разрыва неровно и бросается в глаза.

Эта особенность и находит отражение в критике: выделяя одну из сторон творчества Олеши тот или иной исследователь отдает дань преимущественно одной из чаш весов, разбирая эпизоды, когда учитывается одностороннее колебание, интересное для него. Этот выбор может быть обусловлен разными причинами, в том числе и характером времени, разрешающим публиковать только один список, подобное акцентирование может быть сознательным и бессознательным, преднамеренным и нет, в нашу задачу не входит объяснение или опровержение чьих-то мнений, мы просто констатируем факт: творчество Олеши неоднозначно, противоречиво, неуравновешенно в плане идейной целостности, и это, прямо или косвенно, отражается и на характере критики.

Периодические издания (как общественно-политические, так и специализированные) всегда были лицом политической и культурной жизни общества. Обращение критиков к творчеству Олеши и актуализация в тот или иной период жизни нашей страны отдельных сторон его творчества — показатель не только постоянного интереса к Олеше, не только подтверждение специфичной двояко-сти позиции автора, но и данные для анализа изменений общественной ситуации, повлекшие за собой смену отношения исследователей к материалу. Наблюдения над изменениями внутриполитической ситуации, нашедшие отражение в критике, позволяют также наметить абрис границ дозволенного, напрямую связанного с проявлениями открытой или скрытой позиции как автора, так и исследователя.

Россыпь критических заметок об Олеше хронологически и по характеру актуализаций делится на два периода, две волны критики, отражающие общественно-политические изменения жизни нашего общества и изменения позиции исследователей относительно Олеши.

Обзор критики. Первая волна. (Конец 20-х — 30-е годы)

Начало периода относится к 1927 году — году публикации «Зависти». Роман, а также пьеса «Список благодеяний» «породили, — по выражению Л. Славина, — целую критическую литературу"4. И основное внимание здесь уделялось содержательному уровню, который мыслился как отражение социального, общественного конфликта.

Литературный успех писателя, — пишет В. Бадиков, — был несомненен, однако философская проблематика романа стала предметом бурных споров. Резко полярные мнения возникли вокруг образов главных антагонистов. — Андрея Бабичева и Николая Кавалерова."5. Колебания весов действовало раздражающе: схема борьбы старого и нового не обладала должной четкостью линий и её понимание осложнялось и неоднозначностью изложения — метафоры к ясности не располагают.

Недоумение, вызванное неясностью обрисовки персонажей, нагляднее всего продемонстрировать реакцией неискушенного читателя. В открытом письме Ю. Олеше некая «старая комсомолка» писала: «Никак не могла определить свое отношение к книге. Книга вызывала чувство презрения и гадливости не только по отношению к Ивану Бабичеву и Кавалерову, — я не могла иначе отнестись ни к коммунисту Андрею Бабичеву, ни к комсомольцу Володе Макарову. Это злило еще больше"6.

Критика того времени отметила двойственный характер романа. А. Лежнев говорит о «колебаниях» автора в отношении к своим героям, двойственности их обрисовки7. Пишет об этом и А. Луначарский: «Этот роман не особенно четкий в постановке вопросов. Трудно сказать, кому именно из действующих лиц сочувствует автор"8.

Неопределенная позиция критику не устраивала, она призывала писателя определиться, указывая на неверность изображения и показывая пути устранения недостатков. Тон статей и лексика были удивительны. Например, Н. Бер-ковский следующими пассажами трактует тему «мир и человек» в рассказах Олеши: «.Интеллигентский индивидуализм, интуитивистское ухаживание за вселенной, праздные романы с космосом."9, а И. Гроссман-Рощин добавляет: «.Странно, что Шувалову («Вишневая косточка» — А. Н.) открылась бездна не в социальной практике, а в области любви"10.

Поучительный и непримиримый тон критики сказывается даже на заголовках статей: В. Бойчевский, недовольный «пряничностью» изображения революции в «Трех толстяках», называет свою статью «Какой не должна быть книга для детей"11.

В 1932 г. во время дискуссии о месте попутчиков в пролетарской литературе Олеша опубликовал рассказ «Кое-что из секретных записей попутчика Зан-да», который сопровождался статьей И. Бачелиса, где резко отрицалась зандов-ская психология творчества, так как она «обожествляет противоречия мелкого буржуа», от чего автору рекомендовалось решительно отмежеваться.12

Общий характер критики 20 — 30-х гг. был определен временем действительного переустройства жизни общества. Оставив в стороне тот факт, что оценка этого переустройства могла быть как положительной так и отрицательной, констатируем главное: критики считали возможным советовать или диктовать автору как он должен перестроить себя и свои произведения, то есть прямо рекомендовали ему разодрать списки и писать только о благодеяниях революции.

Самым рискованным для Олеши оказалось то, что он признал это право: тон его публикаций оправдательный, он неустанно разъясняет, что именно он хотел написать и какие задачи перед собой ставил. В конце концов, он предпринял реальную попытку перестроиться и, вычеркнув себя из «новых рассказов», вычеркнул себя из творчества. И этот период критики о нем заканчивается во второй половине тридцатых годов, связанных с окончательным установлением в стране тоталитарного режима и господством в литературе единопоточно-сти, когда Олеша практически перестал писать.

1956 год — год последнего прижизненного издания избранного Ю. Олеши (после 1936 г.). Время оттепели, как начало реабилитации забытых писателей, в этом смысле коснулось и его, и это — одно из доказательств того, что отсутствие переизданий и критических откликов о нем было связано не только с его молчанием.

Обзор критики. Вторая волна. 60-е годы — до настоящего времени

Юрий Олеша ушел из жизни в 1960 году, многие, знавшие его лично, откликнулись на страницах книг и журналов воспоминаниями о нем (В. Лидин, И. Глан, В. Инбер). Появляются статьи и в специальных сборниках, например, в книге «Литературная Одесса 20-х годов» (1964), а также статьи в периодических изданиях университетов и институтов.

Но в целом это были эпизодически появляющиеся работы, шквал литературы об Олеше вызвала выпущенная в 1965 г. книга «Ни дня без строчки"13. Уникальность этого произведения, его ни на что непохожесть открыли второе дыхание в осмыслении таланта Олеши. Это было признанием. «Настоящей энциклопедией стиля и хорошего вкуса» назвал книгу В. Катаев14, о ее чудесной поэтичности писал Б. Мейлахь, ей посвящены статьи Л. Тер-Акопяна, В. Пер-цова, В. Огнева, Л. Лазарева, А. Урбана и другие работы, относящиеся к 1965 году. Большинство рецензентов рассматривало книгу как целостное произведение. «Ни дня без строчки» со всей очевидностью показали, что творческий потенциал Олеши не был исчерпан, напомнили об уникальности его таланта и его трагедии, став прощальным письмом.

Критика второй волны начинает как бы оправдывать Олешу, защищая его от нападок и поучений 20 — 30-х гг. В. Бурдин, например, говорит о том, что критики, «испуганные» сложностью олешинского героя, «стремились растворить эту необычность. в привычных формулах"16. В. Соловьев пишет, что критики 30-х гг. рассматривали конфликт «Зависти» с вульгарно-социологических позиций и «оценивали Андрея с точки зрения того директорского поста, который он занимал., исходя из надуманной схемы, забывая о романе и пьесе Олеши». Но автор этих строк также ограничивает роман: отрицая старую схему, он предлагает новую и упрощает идею персонажа и сам конфликт, говоря, что «Андрей Бабичев. был олицетворением сухого утилитаризма, дискредитацией делячества."17

Реабилитация Олеши в критике в общем и целом пошла от противного: если в период первой волны в разборах главенствовали содержательно-социальные аспекты творчества, то теперь все заговорили о словесной пластике, метафорах, — о мастерстве Юрия Олеши. Сменились предпочтения и внутри оппозиций «Зависти», и Кавалеров стал расцениваться как выражение авторской позиции, противостоящей Андрею и Володе. В концепциях теперь главенствует не социальный, а психологический конфликт, имеющий опосредованную связь с временными катаклизмами эпохи 20-х годов.

Причиной актуализации плана выразительного были не только «Ни дня без строчки», на это повлияло и изменение общественной, культурной обстановки в стране. Критика устала следовать «генеральной линии», истосковалась по возможности говорить о специфике литературы — о форме художественного произведения.

Предпочтительное рассмотрение формальных сторон произведений Олеши не означало полного отказа от обсуждения социальных моментов, но тенденция их рассмотрения в основном стала зависеть от плана выразительного и существовать в его контексте.

И еще одна причина — границы дозволенного. И то, что произошло с книгой Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Оле-ша», а вернее то, что с ней не произошло, — тому подтверждение. Книга в Союзе так и не вышла, а после публикации в «Байкале» в 1968 г. отрывков из нее скандал был такой, что автор, находящийся в то время за границей, предпочел там остаться.

Возращение критики к имени Олеши безусловно в первую очередь было вызвано «Ни дня без строчки» и изменившейся обстановкой в стране, но книга Белинкова вероятно также повлияла на это. Общий тон и характер этой работы провоцировал на ответное выступление. Обсуждению это в печати не подлежало, и мы позволим себе сделать предположение, что позиция Белинкова не разделялось большинством. Это доказывают два обстоятельства. Во-первых, все публикации говорят об Олеше только как о величайшем таланте и все воспоминания и статьи о нем окружают его личность трагическим ореолом, сопровождены почти физической болью сопереживания и необъяснимым чувством вины. А во-вторых, тот факт, что во время перестройки и гласности, во время журнального бума, переполненного скандальными разоблачениями, возвращение книги Белинкова не вызвало большого резонанса и, что самое главное, не изменило общий характер критики второй волны, начавшейся в 1965 г.

Актуализация плана выразительного обогатила понимание творчества Олеши, но она же и сняла с повестки дня важнейшее в понимании специфики творчества — выявление авторской позиции. Например, Е. Иванова называет свою статью «Открытая авторская позиция как особый художественный прием в мемуарно-автобиографических произведениях нового типа», под приемом понимая то, что «автор делится с читателем своими мыслями, планами, сомнениями, комментирует ход событий, взаимоотношения действующих лиц."18

В целом, критика об Олеше в этот период отличается тонкостью разбора, вкусом, она аргументирована и грамотна, но тенденция нерассмотрения социальных мотиваций закрепилась довольно прочно, о них могут упоминать в начале или конце работы, они могут быть сформулированы в концепции понимания творчества Юрия Карловича, но из разборов они ушли. О предпочтениях говорят даже названия статей: «От метафоры к роману"19, «О художественном «видении» Ю. Олеши"20, «О стиле романа Ю. Олеши «Зависть"21, «В поисках выразительности.», «О своеобразии художественных принципов человека в романе Ю. Олеши «Зависть"23 и другие. Второй распространенный тип названий — некая поэтическая фраза, зачастую взятая у самого Олеши, причем дуб-летность цитирования проявляется и здесь, ср. «На кончике луча"24, «Солнечный луч Юрия Олеши"25, «Я всегда был на кончике луча."26.

Постепенно из толстых журналов исчезают публикации воспоминаний об Олеше и он в основном становится объектом рассмотрений и интерпретаций исключительно специалистов, публикующихся в специальных изданиях.

Не совсем соответствуют этим общим тенденциям три книги об Олеше, написанные в этот период.

Обзор критики. Три книги об Олеше

Книга Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий

Олеша" - произведение необычное, и её судьба симптоматична для нашей страны. После скандальной публикации в 1968 г. журналом «Байкал» глав из книги и эмиграции автора, она вышла в 1976 г. в Мадриде, доходя до советского читателя в форме самиздата, главы из неё вернулись в периодику во время перестройки, ив 1991 г. она издана РИК «Культура"27 (не в полном варианте). Главная черта этой книги — ее публицистичность и категоричное осуждение позиции Олеши. Белинков требует от писателя абсолютной непогрешимости, и любое отступление, по его мнению, автоматически снимает вопрос о художественности, о мастерстве, о таланте. Кроме того, характер изложения и общий тон Белинкова выходит за все рамки общепринятого, даже иронией это назвать трудно, скорее всего это напоминает ерничанье, изощренное издевательство.

Позиция Белинкова весьма определённа: «Никакой ответственности, кроме персональной, в обществе не существует. Так как художник это чаще всего взрослый человек., то не следует освобождать его от ответственности, сваливая все на печальные обстоятельства». Вина и преступление Олеши, по мнению Белинкова, заключается в том, что он «старательно и успешно избегал конфликта. Он предпочитал приемлемый и достойный компромисс. Но время идет, и оказывается, что компромисса мало. Нужна капитуляция, а не уступки». Специфика этой капитуляции в оценке Белинкова заключена в следующем: «В отличие от остальных писателей Олеша не замолчал, а стал помалкивать"28.

Белинков оговаривает, что Олеша для него — только пример из серии многочисленных капитулянтов: «Подставь на место Олеши имена А. Толстого, В. Шкловского, И. Сельвинского, Е. Петрова, И. Ильфа, К. Симонова, Е. Евтушенко и других., мы получим тот образ рядового советского интеллигента, который находится где-то посередине между Шолоховым и Булгаковым."29

Самое страшное в книге Белинкова то, что объективно, все, сказанное им, правда, кроме того, его непосредственные наблюдения над текстом точны и умны, но то, как он это преподносит. Белинков, не принимая то время, пользуется его же средствами и приемами. Даже графически книга напоминает декларации и постановления. Тон его разоблачений — тоже из того времени, которое он так ненавидит. И не совсем благовидна позиция исследователя, берущего в качестве «примера» трагедию живого человека.

Судьба Белинкова, как и судьба Олеши, трагична. Тринадцать лет заключения за рукопись романа. Всю свою жизнь он боролся с тоталитаризмом, но в итоге пришел к тому же, к чему в свое время, пришел Олеша. Через полгода после побега он писал: «Здесь то, что я делаю, никому не нужно. Писать не хо

30 чется". и

Издатели его книги требовали переделок, и Белинков шел на уступки. Наталья Белинкова свидетельствует: «Аркадий Белинков писал. трудно, долго и тщательно как пишут прозу, как пишут стихи. Увы, его новой аудитории этого-то и не нужно было. Судьба склоняла его к молчанию, к отказу от своего да

31 ра".

Книга М. Чудаковой «Мастерство Юрия Олеши"32 вышла в 1972 г., через четыре года после публикации глав из книги Белинкова (в 1968 году в журнале «Вопросы литературы» была опубликована ее статья33, конспективно намечающая идеи будущей книги). Книга получила премию МГК ВЛКСМ на смотре-конкурсе работ молодых ученых. Писать об Олеше так разрешалось.

В предисловии автор охарактеризовал свою задачу: «. Рассказать главным образом о результатах литературной работы Олеши. В книге описывается в общих чертах тот «художественный язык», на котором говорит Олеша, те законы,

34 которые действуют в его художественном мире".

Для Чудаковой творчество Олеши нечленимо, он всегда талантлив, даже в новых рассказах, но здесь мы наблюдаем то, что выше назвали скрытой позицией исследователя. Уже то, что Чудакова опускает план социального, говорит о ее предпочтениях, она не делает прямых выводов. Позиция Чудаковой — не обвинение Олеши, а намек на трагедию, и самое главное — вся книга посвящена его таланту, его мастерству — не тому, что могло быть, а что есть:

Мастерство Олеши, с годами, несомненно, утончаясь., столь же несомненно «сужалось». Оставим в стороне поиски причин. этого не совсем обыкновенного и драматического явления. И вспомним. о главном, об этой. непрерывности творчества, пусть даже резко, почти губительно сузившегося, и о непрерывающемся осознавании своего литературного дела как жизненного жребия, требующего ежедневных, почти жертвенных усилий". 35

В целом, книга Чудаковой была выдержана в русле критики второй волны, но на неё откликнулся В. Перцов, знавший Олешу лично и написавший о нем немало статей. Он же готовил последнее прижизненное издание избранного Олеши, о нем, как о «известном знатоке творчества Олеши» едко упоминал Бе-линков.

Перцов резко отрицал возможность рассмотрения Олеши вне социального контекста. Его книга вышла в 1976 г. и называлась «Мы живем впервые.» О

-«г творчестве Юрия Олеши"3. В названии отразилась концепция: «Художник мыслитель, мыслитель глубоко социальный, Олеша характерен для той эпохи становления советского общества, когда вопрос «кто-кого?» еще не был решен. Олеша сразу определил свое место в этой борьбе на стороне рабочего класса."37

Понятно, что работу Чудаковой Перцов считает «однобокой», несмотря на «наличие у ее автора тонкого литературного чутья». «Разве, — пишет Перцов, -творческий мир художника может быть сведен к его изобразительным средствам без осмысления того, что определяет индивидуальное видение мира этим художником?"38

Перцов считает, что анализ должен проводиться и с точки зрения формальных показателей, и с точки зрения содержания, понимаемого им, как отражение социальных конфликтов эпохи. Но пласт выразительного, по его мнению, полностью зависит от социальных аспектов. Все это не мешает Перцову делать интересные находки именно на уровне выразительного, но делается это под углом того, что «проза Юрия Олеши с присущим ей своеобразным стилистическим совершенством — малая часть нашей ранней советской классики, в которой чувство социализма сливается с предчувствием всемирной технической революции XX века». «9

В целом, книга Перцова не характерна для критики второй волны, она родом из прошлого времени, методы ее анализа и понимание творчества как такового мы можем отнести к вульгарно-социологическим концепциям, преобладавшим в интерпретациях Олеши в 20 — 30-е годы.

Другие издания

Обзор зарубежной критики осложнен тем, что персоналии по исследуемому нами автору не переведены. Детально мы ознакомились с двумя монографиями.

Victor Peppard «The poetics of Jury Olesha"40 («Поэтика Юрия Олеши») (1989) Автор посвящает свою работу недостаточно освещенным проблемам поэтики Олеши, ставя перед собой задачу «продемонстрировать взаимосвязанные поэтические принципы, которые дают произведениям Олеши художественную целостность». «При отсутствии обстоятельной концепции его поэтики, — пишет он, — существует тенденция изолированного анализа ярких особенностей творчества Олеши."41 Монография V. Peppard — образец высокопрофессионального исследования, базируемого на понятиях остранение (В. Шкловский), карна-вальность и диалогичность (М. Бахтин), которые, по мнению автора, являются основополагающими в поэтике Ю. Олеши.

Монография Kazimiera Ingdahl «А graveyard of themes. The genesis of three key works by Iurii Olesha"42 (1994) («Кладбище тем. Генезис трех ключевых работ Юрия Олеши»), Здесь «Зависть», «Вишневая косточка и «Строгий юноша» представлены автором как «три основные стадии литературной биографии» Олеши, увиденной как путь «от импрессионизма, через автобиографизм к социалистическому реализму"4^, и К. Ingdahl убедительно доказывает это путем сопоставления видоизменений тем и мотивов этих произведений Олеши, а также и на материале его рукописей.

Эти работы высоко корректны, полновесны и глубоки, содержат меткие обобщения, интересные сопоставления и в пределах строгого анализа, и в оценках мифотворчества вокруг Олеши. Они содержат обширный справочный аппарат, библиографию.

Также существуют работы на русском языке (написанные либо зарубежными исследователями, либо изданные за рубежом), где имя Олеши присутствует в сопоставлениях не только «гудковцев» и «одесской группы», но и других: от О. Мандельштама до приверженцев социалистического реализма. Работы А. Курдюмова44, Ю. Щеглова45, А. Жолковского46 и др. содержат достаточно продуктивные точки зрения, основанные на анализе конкретного материала, представляя собой оптимальный вариант формально-содержательного анализа, характерного для современной критики. К сожалению, эти работы находятся вне контекста русскоязычной критики об Олеше.

Цели и задачи настоящей работы

Одна из статей-воспоминаний о Ю. Олеше «послеперестроечного» периода принадлежит М. Алигер. Она оговаривает, что не стала бы писать эти строки, не прочтя книги Белинкова. Ею не снимается вопрос об ответственности: «. Мы пережили сложную жизнь, и мы за многое в ответе. Бедный Юрий Олеша! Мне глубоко жаль его., ибо он это мы, все мы. Только он оказался более ранимым и решительно не приспособленным пережить те удары судьбы, те прихоти истории, которые столько лет переживали мы"47. И по поводу обвинений в компромиссах и капитуляции, автор пишет следующее: «Он и тогда был честен., но в своем стремлении поверить газетной статье («Сумбур вместо музыки» — А. Н.) он не допускал себя до признания ее неправды. и тем самым невольно поддержал неправду. И жизнь не простила ему этого."48

Олеша «поддержал нецравду», выступая с речью в поддержку травли Шостаковича. Через некоторый исторический промежуток М. Ростропович скажет: «Шостакович всю жизнь боролся — это правда. И Шостакович всю жизнь боялся — это тоже правда"49. На вопрос, почему он подписывает официальные письма против Сахарова и Солженицына, Шостакович ответил: «Во-первых, я их подписываю вверх ногами. А главное, через мою музыку люди поймут гораздо больше, что я думал и чувствовал, чем по моим подписям под письмами."50

В этом и заключается задача настоящей работы: на материале произведений Юрия Олеши понять, что он думал и чувствовал. В нашу задачу входит показать, каким образом и в какой степени конкретная историческая ситуация влияла на его творчество, какое непосредственное отражение это нашло в текстах, и, по мере возможностей, соотнести это с общими тенденциями того времени, отраженными и другими авторами.

В первой главе «Специфика отражения картины мира литературой и особенности проявления авторской позиции. Методологическое обоснование анализа» речь пойдет об общем характере общественно-исторической ситуации в нашей стране, отражении этого литературой, а также о собственно авторских предпосылках рассмотрения творчества Олеши в этом ракурсе.

Вторая глава «Эмоционально-смысловая авторская оценка отдельных черт общей картины мира» содержит анализ художественных компонентов, связанных в основном с изображением отдельных черт реальной картины мира, преломленных через индивидуальной сознание художника и отраженных в произведениях разных авторов, а также сопоставление этого с историческими фактами, реалиями того времени. Все это позволит сделать ряд выводов относительно позиция автора, которая в данном случае проявлена опосредовано.

Глава третья «Художественные модели мира, демонстрирующие относительную открытость авторских обобщений». Здесь мы будем говорить об относительно системных обобщениях в оценке автором действительности и своего места в ней, когда-то, что он хотел сказать, различимо в той или иной степени, т. е. когда позиция автора относительно открыта. Соответственно, что оценки адекватности авторской модели общей картине мира в данном случае могут быть как объективными, так и субъективными.

Заключение

В настоящей работе мы попытались рассмотреть творчество Олеши в контексте времени, в котором создавались его произведения, отметив в них ряд соответствий с явлениями общелитературного процесса и то отличное и особенное, что свойственно только его произведениям, как на уровне формы, так и на уровне содержания.

Психология творческого процесса и само понятие авторской позиции включает в себя целый комплекс объясняющих ее факторов, обусловлены рядом предпосылок, некоторые из которых могут быть настолько неуловимы и недоказуемы, что их определение и объяснение зачастую относится к области предположений или догадок исследователя.

Наша непосредственная задача состояла в определении того, как и каким образом окружающая действительность влияла на творческую судьбу Олеши, какое отражение нашло это влияние в его произведениях, какие черты эпохи запечатлены на страницах его книг. Мы постарались показать и доказать, что этапы творческого развития Олеши в определенной степени и до определенного времени были непосредственно связаны с тем, что подсказывало или диктовало художнику время.

Особенностью авторской позиции Олеши является ее скрытое проявление, связанное непосредственно с его личностью и, следовательно, с особенностями лирического героя его произведений, в которых не столько звучит голос автора, сколько присутствует его образ, — образ художника, для которого в этом мире еще не все решено окончательно, еще есть место для спора, так как в нем самом заключены все «за» и «против», «солнечные темы» и «темы-ящерицы», и все это, как считал Олеша на начальном этапе своего творчества, может и должно быть отражено в произведениях искусства. Но затем эта позиция была подвергнута пересмотру, что и отразилось на видоизменениях художественных компонентов его творчества и стало предметом настоящего анализа.

При анализе меняющихся в произведениях Олеши постановок вопросов, трактовок тем и постановок проблем, трансформаций мотивов, при определении значимости их отбора (обращение к одной и той же теме или отказа от нее) в целом наблюдается более или менее общая закономерность изменений позиции автора, которая находит выражение во всем комплексе изобразительно-выразительных средств.

Изменения могут быть вызваны субъективными или объективными причинами, делаться сознательно или бессознательно, но всегда они соотносятся с видением и пониманием автором происходящего вокруг него. Общая тенденция меняющегося отношения автора, проявленная в смене или развитии тем и проблем, мотивов и образов может служить опорным материалом при определении этапов творческого пути, обоснованием которых не всегда могут служить выходные данные произведений и непосредственная биография автора.

Мы не писали о ранних литературных опытах Олеши и о многих его фельетонах в «Гудке», т.к. материал этот мало значим для выявления авторской оценки, ранние опыты всегда больше связаны с поиском формы, — выражение образа мыслей для начинающего главнее, чем сама мысль, а в публицистике и, тем более, в фельетонах это обусловлено и определенной целевой установкой, объясняемой спецификой жанра. Значимо то, что об этих двух этапах своей жизни Олеша не любил вспоминать, вероятно, справедливо не считая их равноценными написанному позже.

В 1924 году были закончены «Три толстяка», но опубликовал их Олеша только в 1928 году, через год после несомненного успеха «Зависти». «Зависть», «Три толстяка» и ряд рассказов позднее составивших цикл «Вишневая косточка», — это первый этап творчества Олеши, особенностью которого является целостная позиция автора в том смысле, что она вмещает в себя всего Олешу, отражая противоречия его личности. К этому этапу относятся и «Три толстяка», поскольку их целевое назначение (дети) и условность жанра (сказка) не предполагают никакого рода колебаний и, тем более, двуплановости. Олеша принял революцию, и «Три толстяка» — волшебный ее образ, ее праздничная метафора. Но за сказочным пиром на весь мир последовали будни — противоречивые, неоднозначные. И Олеша, как художник, наделенный особенностью четко и лучше многих видеть мир и переносить увиденное на бумагу при помощи особого дара слова, стал заниматься своим непосредственным делом — изображать реальную действительность.

Критика поразила его. Не капитулировал и не сдался он, а верил и искренне пытался исправиться, параллельно защищая свое право художника по особому видеть мир и писать от своего имени, убеждая себя и других в том, что он «свой. Так начался второй этап его творчества, связанный с именем попутчика Занда. Центральное произведение этого периода — «Список благодеяний», в котором равновесие художественного замысла было нарушено искусственной, нежизненной концовкой: гибель интеллигентки во время ее покаянного участия в шествии французских безработных, при этом к гибели привела ее недопустимая с точки зрения истинного патриота советской страны двойственность и полярность оценок происходящего в этой стране.

Этот второй, переходной этап творчества Олеши, к которому относятся и рассказы первой половины 30-х годов, и пьеса «Строгий юноша», отмечен не только натянутостью концовок, но и меньшей заостренностью конфликтов. Позиция автора начинает претерпевать изменения, диктаторствующая действительность постепенно вносит в его творчество свои коррективы.

Все это привело Олешу к «новым» рассказам — третьему этапу. Позиция Олеши в этих рассказах в целом не противоречит материалам газетной публицистики тех лет, но Олеши-художника уже нет в этих полу-очерках. Сознательные, в отличие от второго этапа, изменения не возродили к жизни фельетониста Зубило и убили попутчика Занда.

Далее следует затяжной период молчания, к которому относятся и четыре безликих рассказа 40-х годов, а также переделки чужих произведений в сценарии и прочее, — это было не творчество, а поденная работа.

В 1949 году в журнале «Детская литература» появился немного робкий рассказ «Друзья» — о детстве и для детей, посвященный историческому и литературному прошлому, прекрасной и могущественной юности русской литературы — Пушкину-лицеисту. И с 1950;го года начинается активная работа над будущей книгой (ее замысел и первые дневниковые записи относятся к 1930;му году) — последний и итоговый этап творчества.

Ни дня без строчки" - это возвращенное прошлое и с точки зрения вновь обретенной Олешей целостной авторской позиции. Также как и произведения первого этапа, эти записи — цельное произведение не с точки зрения «готовоне готово к печати» и сюжетной законченности, а в плане целостного проявления автором своей личности, но уже на новом этапе: взгляд на себя самого в период реальной, а не ощущаемой старости, в пору подведения истинных итогов пройденного пути вне суеты меняющихся временных и временных концепций.

При актуализации определенного мотива, отборе тем и освещении проблем, при устойчивости ряда образов и сравнений в литературе вообще, а не только в творчестве отдельного писателя, также наблюдаются закономерности: эти соответствия также определяются характером времени, вызывающим сходные его отражения разными авторами. Особенности этих отражений также могут способствовать определению этапов литературного процесса, ход которого в русской истории советского периода со второй половины 30-х годов прямо, а не косвенно зависел от реалий действительности.

И в этом смысле, творчество Олеши не идет в разрез с общими тенденциями времени, с одним лишь, но очень значительным исключением: после длительного периода молчания он нашел в себе силы вернутся к подлинному творчеству (об усилии, заставлении себя писать, о том, как тяжело ему это дается постоянно упоминает Олеша в своих записях). Он сумел написать произведение, не похожее ни на одно, прежде написанное не только по жанру, но и по неподражаемой стилистике, легкости изложения, утонченности и образности.

Есть еще один аспект неординарности этих записей. Отличительным свойством русской литературы с XIX века была ее идеологизированность. Образ русского писателя всегда был связан с представлением о некоем мессии, руководителе и воспитателе духа, учителе. Последние записи Олеши совпали с периодом «оттепели», но никаких социально значимых обличений, откровений и покаяний, уже начавших тогда звучать, нет в этих отрывках. Этап обобщений этого уровня остался для Олеши позади. Времени на ошибку в оценке происходящего больше не было, не было, вероятно, и сил, но главное — желания. И это обращение к внутреннему, а не внешнему миру, подарило нашей литературе книгу, убедительно доказывающую, что личность может быть ценна сама по себе, независимо от ее социальной пригодности в рамках того или иного общественного строя.