Европа в восприятии русских западников 40-х годов ХIХ века

Многочисленные дискуссии последних лет о проблемах модернизации российского общества о возможности возвращения России в «русло мировой цивилизации», о способах этого «возвращения», заставили вновь обратиться к полузабытому понятию «западник» и «западничество» 1. Причем в общественно-политической лексике конца 80-х — начала 90-х годов нашего века понятие «западник» стало служить для обозначения носителей существенно различающихся между собой мировоззренческих систем, в той или иной степени признающих значимость для России исторического опыта Европы и Америки. Так, к числу «западников» обыденное сознание безусловно относит и одного из создателей теории конвергенции государств с различным общественно-политическим строем академика А. Д. Сахарова, и приверженца «утопии просвещенной личности» публициста Г. П. Павловского, и экономистов — сторонников создания «свободной рыночной экономики». Невозможно отрицать того, что такое расширительное толкование понятия «западник» было предопределено всей предшествующей традицией, в которой значение этого понятия толковалось как равнозначное понятию «либерал», «сторонник буржуазного пути развития» и даже — благодаря кампании по борьбе с «космополитизмом» 1948 года — как «сторонник буржуазного строя, противник социализма» 2.

Вместе с тем, возвращение понятия «западник» в состав активной общественно-политической лексики пробудило у исследователей заинтересованность в определении его «сущностно-содержательной характеристики». В научной периодике последних лет появился целый ряд публикаций, авторы которых ставили перед собой задачу выявить истинное содержание понятия «западничество» 3, появилось даже монографическое исследование4, однако определения, что есть российское западничество, одинаково приемлемого для всех, так и не найдено.

Одной из причин такого положения является то, что практически с первого обращения исследователей к истории кружка западников творческое наследие его участников стало объектом освоения со стороны различных политических групп, стремившихся путем актуализации отдельных частей этого наследия доказать наличие преемственности между взглядами западников и собственными политическими ориентирами. Наличие такой преемственности позволяло утвердить истинность собственной политической программы и дискредитировать программные положения своих оппонентов. Так, уже A.M. Скабичевский, при всем его стремлении к объективизму и дистанцированию от «доконтовского» периода развития русской общественной мысли, определяя различие между западниками и славянофилами как различие между сторонниками развития городской послепетровской цивилизации и сторонниками возвращения к допетровским порядкам5, утверждал тем самым наличие исторической преемственности между «прогрессистами 40-х годов» и прогрессистами-народниками семидесятых годов, и, следовательно, «историческую закономерность» народнического прогрессизма: коль скоро даже романтики-западники были сторонниками прогресса, столь скоро стремления русских «контистов» (слово, введенное Скабичевским .— М.П.) закономерны и оправданны.

Еще более тенденциозным был подход к творческому наследию западников со стороны А. Н. Пыпина: в своем стремлении увидеть в западниках предшественников тех, кто в 70-е годы объединился вокруг редакции «Вестника Европы», Пыпин всячески подчеркивал, что западники, будучи сторонниками европейского прогресса и цивилизации, в то же время не рассматривали социализм как доктрину, нацеленную на активное преобразование социальных порядков, и что их увлечение социализмом носило чисто платонический характер6. А в своей работе, посвященной жизни и деятельности Белинского, Пыпин утверждал, что идеалы социалистов-утопистов никогда не принимались великим критиком, что для него социальная идея была всего лишь идеей достоинства и прав личности7. Естественно, что будучи одним из лучших знатоков литературы 40-х годов, Пыпин не мог не знать о «заграничной публицистике» западников и, однако, нашел возможным не привлекать ее при создании своих историко-литературных трудов, а позже, в статьях посвященных П. В. Анненкову, лишь вскользь упомянуть о «Письмах из-за границы» и «Парижских письмах» отдав предпочтение вторым, поскольку именно в них Анненков показал, что все надежды на изменение социального порядка во Франции парижское общество связывало в 1847 году с деятельностью правительства8. «Письма из-за границы» были охарактеризованы Пыпиным как «растянутые и малозанимательные». Таким образом, цикл очерков, в котором Анненков показал русскому читателю, что ни одна из форм государственного устройства, которые существовали в начале 40-х годов XIX века в Европе, не гарантировала развития ни личности, ни обществу, был выведен из «круга чтения» русского общества 80-х годов9. В таком отношении ведущего критика «Вестника Европы» к литературному наследию одного из авторов журнала трудно не заметить стремления подчинить «литературный материал» политической ориентации журнала.

Не менее яркой страницей в истории борьбы за наследие западников стала полемика, развернувшаяся на страницах журналов «Новое слово» и «Русское богатство» в 1896 году. Первым актом этой 7 полемики стала статья легального марксиста П. Б. Струве «Г. Чичерин и V его обращение к прошлому» 10, в которой Струве упрекал Б. Н. Чичерина в отходе от принципов «западников 40-х годов», и, ссылаясь на один из отрывков из «Писем об Испании» В. П. Боткина, стремился доказать, что уже западники 40-х годов сознавали, что развитие экономических отношений служит основой для развития всего общества в целом. С критикой этого положения выступил В. А. Мякотин, который, в свою очередь, ссылаясь на ряд цитат из того же сочинения Боткина, показал, что для автора «Писем об Испании» степень развития экономики есть лишь один из показателей степени развития народного духа 11. Как и статья Струве, стремившегося убедить читателя, что достойными преемниками западникам 40-х годов в конце XIX века являются не либералы, а легальные марксисты, статья Мякотина менее всего была посвящена исправлению неверного толкования текста сочинения В. П. Боткина. Выявив ошибку Струве, Мякотин показал, что настоящими преемниками идей западников 40-х годов были русские «неонародники», объединившиеся вокруг «Русского богатства» .

Последними в борьбу за наследие западников 40-х годов вступили русские марксисты. Г. В. Плеханов, выступивший в 1898 году с речью, посвященной В.Г. Белинскому12, стремился убедить своих слушателей, что Белинский не только всю свою жизнь был непримиримым противником российского самодержавия, но и явился первым из русских революционных мыслителей, поставивших перед собой задачу обнаружения объективных оснований для идеала общественного устройства каким он представлялся Белинскому во второй половине 30-х годов13. Поиски идеала общественного устройства, воплощение которого в жизнь гарантировалось бы самим развитием русского общества, стали, по мысли Плеханова, главным делом жизни Белинского14. Эта же идея была положена Плехановым в основание статьи, посвященной столетию со дня рождения Белинского15.

В то же время в статьях, посвященных А.И.Герцену16, Плеханов упорно проводил мысль, что Герцен неверно понял учение Гегеля и не избавился до конца от субъективизма в своих философских поисках17. Таким образом, Плеханов стремился показать, что субъективизм не был присущ русской общественной мысли и что субъективный метод в социологии, получивший распространение в трудах мыслителей народнической ориентации, в своем основании имеет лишь «недостаточную философскую подготовку» .

С другой стороны, в статье «М. П. Погодин и борьба классов» Плеханов характеризовал западников как мыслителей, усматривавших источник развития Европы в борьбе общественных классов и полагавших необходимым для развития России возникновение общественных классов в самой России18. Эти идеи, взятые в своей совокупности, должны были показать читателю, что появление марксистского направления в русской общественной мысли является не данью моде, а закономерным итогом ее развития, тогда как народничество во всех его появлениях есть лишь «побочный продукт» развития общественной мысли, вызванный к жизни определенными теоретическими ошибками. Таким образом, и в трудах Плеханова мы можем обнаружить то же стремление придать историческую легитимность собственной политической позиции. Даже наиболее ценное наблюдение Плеханова о двойственности общественно-политической позиции западников, выступавших по отношению к Западу как социалисты-утописты, а по отношению к России — как просветители19, было лишь ретроспективной экстраполяцией взглядов части русских марксистов, признававших возможность совершения социалистической революции в Европе и отрицавших возможность такой революции в России.

Нельзя не отметить и другой тенденции в обращении с творческим наследием западников в дореволюционной историографии: когда автор исследования обращался к той или другой части наследия западников с целью дискредитации теоретических позиций своих оппонентов. Именно такой характер носила полемика вокруг «Писем об Испании» В. П. Боткина, развернувшаяся между П. Б. Струве и В. Я. Мякотиным, о чем уже упоминалось ранее. У истоков этого направления в эксплуатации наследия западников стоял П. Л. Лавров, опубликовавший в своем журнале «Дело» две статьи20, поводом для написания которых послужило переиздание работ П.В. Анненкова21. В этих статьях Лавров не столько анализировал сочинения Анненкова, сколько, стремясь дискредитировать Анненкова как представителя того типа людей, который «возник в России вместе с движением капитала» 22 противопоставил собственную оценку европейских событий 40-х годов тому, как об этих же событиях повествовал в своей заграничной публицистике Анненков. Естественно, такое противопоставление дало возможность Лаврову показать, насколько «поверхностны» были наблюдения Анненкова, и обвинить автора «Парижских писем» в ненаблюдательности и эгоизме, а тем самым указать читателю на эгоизм и ненаблюдательность русских либералов, воспринимавшихся в 70-е годы как прямые наследники западников 40-х годов.

Вторым из авторов, обратившихся к «зарубежной публицистике» западников с целью дискредитации западничества как такового, был H.H. Страхов. В своей работе «Борьба с Западом в русской литературе», опираясь на книгу А. И. Герцена «С того берега», он стремился доказать, что увлечение атеистической, бездуховной культурой Запада привело к духовному кризису одного из самых последовательных западников 40-х годов. Главной же заслугой.

Герцена перед русской литературой Страхов полагал то, что Герцен не только отразил в своих сочинениях свой духовный кризис, но и, познав на собственном опыте, чем чревато увлечение Западом, смог дать в сочинениях позднего периода развернутую критику «мещанской цивилизации» 23.

Если в работах этого направления и не присутствовал научный анализ сочинений западников, то в них, по крайней мере, присутствовали цитаты из сочинений западников, тогда как в работах авторов, стремившихся доказать право своей партии на идейное наследие западников, не встречалось даже цитат. Любопытно отметить, что ни А. Н. Пыпин, ни кто-либо из других авторов «Вестника Европы» не стремился подвергнуть анализу «заграничную публицистику» западников.

Новый «бесцитатный период» наступил в историографии западничества после 1917 года. Советская историография, руководствуясь новой политической задачей, состоявшей в том, чтобы дистанцироваться от всех домарксистских форм общественной мысли и доказать их «ненаучность», воспроизвела основные положения либеральной концепции в освещении истории западничества, согласно которым западники, будучи сторонниками просвещения и европеизации России, стремились к превращению России в буржуазное государство с конституционно-монархическим устройством. Достижение же этого идеала, по мнению исследователей, представлялось западникам результатом реформ, проводимых правительством. Среди самих западников советские исследователи выделяли «левое крыло» западников в лице В. Г. Белинского и А. И. Герцена, чей идеал определялся как «социалистический», но оговаривали, что социализм Герцена и Белинского был социализмом утопическим, мелкобуржуазным, и, по своей сути, был всего лишь радикальным выражением требований буржуазных преобразований. Естественно, что эта концепция позволяла исследователям признавать, что в условиях николаевской России западники представляли прогрессивное направление в русской общественной мысли, и в то же время критиковать их за либеральные иллюзии и даже подспудно противопоставлять им «первых социалистов» в лице участников кружка Петрашевского. В свете этой концепции «зарубежная публицистика» западников могла быть посвящена только пропаганде достижений западной цивилизации. Насколько неколебимым было такое представление о содержании «заграничной публицистики», свидетельствует тот факт, что в статье «Западники», опубликованной в Советской исторической энциклопедии, в качестве произведения, прославляющего «достижения западной цивилизации», назывались «Письма об Испании» В.П. Боткина24, в которых сам Боткин, размышляя над сущностью европейской цивилизации, писал: «Должно быть, эта цивилизация бедна общечеловеческими началами, если есть целые народы, готовые раньше умереть, чем принять ее» 25 (курсив мой — М.П.).

Особым образом принятие советскими историками либеральной концепции в освещении западничества сказалось на изучении творческого наследия А. И. Герцена: в поле зрения исследователей из всей «заграничной публицистики», созданной Герценом, оказались только «Письма из Франции и Италии», созданные после поражения революции 1848 года, в 1853 году, когда западничество как таковое, по признанию самого Герцена, перестало существовать, и, следовательно, сам он себя западником уже не считал26. Вопрос о самоидентификации западников — один из трудноразрешимых вопросов связанных с проблемой западничества. Как отмечалось, В. Щукин установил, что слова «западник», «западничество» не применялись западниками в 40-е годы для обозначения своей общественной позиции и системы идей, служащих для обоснования этой позиции. Поэтому нельзя с уверенностью сказать, ощущал ли себя западником А. И. Герцен на протяжении 40-х годов, но после 1848 года не только Герцен, но и Анненков признали необходимость изменения собственного мировоззрения. Показательны в этом отношении многочисленные высказывания Герцена в книге «С того берега» 27 и высказывание Анненкова: «Пора надежд и всяческих аспираций прошла» в очерке «Две зимы и лето в провинции», написанном также в начале 50-х годов28. Нельзя сказать, что такие сочинения, как «Письма из Avenue Marigny» или «Опять в Париже», были неизвестны исследователям29, однако, в силу предубежденности со стороны исследователей относительно их содержания, интереса к себе не вызывали.

Развернувшаяся в 1948 году кампания по борьбе с космополитизмом отразилась в истории русской общественной мысли, в частности, в том, что кружок западников, представлявшийся до 1948 года единым, стал рассматриваться как воплощение временного союза между революционными демократами и либералами-космополитами, сложившегося в силу необычайной реакционности внутренней политики Николая I. Характер этого союза под пером отечественных исследователей приобрел несколько странные черты: революционные демократы выступали вместе с либералами-западниками против крепостного права, за освобождение народа от всех форм феодальной эксплуатации, но при этом не упускали возможности покритиковать своих союзников за их «надклассовые иллюзии» и непоследовательность в отстаивании интересов народа.

Концепция «западничество — тактический союз» нуждалась в своем фактическом обосновании. Особенно это стало заметно после того, как в 1955 году С. А. Асиновская в своей монографии попыталась спасти репутацию Т. Н. Грановского, высказав положение о том, что по своим взглядам Грановский был просветителем, колебавшимся между революционным демократизмом А. И. Герцена и Н. П. Огарева и либерализмом П. В. Анненкова, В. П. Боткина и Н.Х. Кетчера30. Признание Грановского просветителем, отличающимся по своим убеждениям и симпатиям от либералов-космополитов, ставило под угрозу существование всей концепции «западничество — тактический союз», поскольку давало возможность интерпретировать по аналогии взгляды Анненкова и Боткина как просветительские и тем не только «спасти репутации» западников, но и развалить эту в достаточной степени надуманную концепцию. В 1958 году в журнале «Филологические науки» вышла в свет статья В. И. Кулешова «Белинский и Грановский в споре о Робеспьере» с подзаголовком «К вопросу об идейных противоречиях между демократами и либералами в 40-х годах XIX века» 31. В этой статье, основываясь на не вполне добросовестном цитировании источников, В. И. Кулешов доказывал, что уже к 1842 году в русской общественной мысли сложились революционно-демократическое и либеральное направления, основным различием между которыми Кулешов полагал отношение к революции как способу преобразования существующего социального порядка.

В 1960 году увидела свет книга В. М. Катрича «Критика капиталистического строя и буржуазного государства В. Г. Белинским и А.И. Герценом», в которой автор пытался доказать, что в отличии от либералов-западников, революционные демократы Белинский и Герцен всегда ясно сознавали порочность капиталистического строя и буржуазного государства. Единственным, но существенным недостатком работы Катрича являлась узость источниковой базы. Так, из всего наследия Белинского автор монографии привлек для обоснования выдвинутых им положений только статью, посвященную анализу романа Э. Сю «Парижские тайны», и ряд писем к В. П. Боткину от 1847 года. Глава же, посвященная взглядам Герцена, целиком была построена на цитатах из «Былого и дум», «Писем из Франции и Италии» и статьи «Русский народ и социализм», то есть произведений, созданных в 50-е-60-е годы, когда и сам Герцен не считал себя больше западником. На этом недостатке работы Катрича можно было бы не заострять внимания, если бы сам автор не пытался провести в ней идею о том, что расхождения во взглядах на общественный строй и государственное устройство европейских стран между Белинским и Герценом, с одной стороны, и Т. Н. Грановским, П. В. Анненковым, В. П. Боткиным и Н. Х. Кетчером, с другой стороны, существовали на протяжении всех 40-х годов, с самого момента оформления кружка я? западников.

Раскол", привнесенный исследователями в кружок западников, изживался в отечественной историографии достаточно долго: 60-е и 70-е годы — время складывания новой концепции в освещении истории русской общественной мысли 40-х годов XIX века. Стараниями B.C. Нечаевой33 и Б.Ф. Егорова34 утвердилось представление о том, что на протяжении 40-х годов В. П. Боткин и П. В. Анненков, Т. Н. Грановский и Н. Х. Кетчер под влиянием Белинского сумели преодолеть собственные либеральные заблуждения и приблизиться в своих убеждениях к революционным демократам, но со смертью Белинского вновь вернулись на позиции либерализма. Существование единого кружка западников, таким образом, объяснялось исключительно личным влиянием Белинского: отъезд Герцена за границу в 1847 году и смерть Белинского в 1848 рассматривались в этой концепции как события, приведшие к распаду кружка. Эволюция взглядов западников в этой концепции оказывалась связана с эволюцией взглядов Белинского и Герцена, а споры летом 1846 года рассматривались исследователями как один из симптомов приближающегося кризиса кружка, нетрудно заметить зависимость этой концепции от того, как освещалась история кружка западников А. И. Герценом в «Былом и думах» .

Вместе с тем, именно в 60-е-70-е годы среди исследователей пробудился интерес к «заграничной публицистике» западников. Основанием для него послужил миф о том, что русское общество 40-х годов XIX века испытывало острый дефицит информации о жизни европейских государств и народов, формированию этого мифа отчасти способствовали работы Б. Ф. Егорова, посвященные жизн!/г и творчеству П. В. Анненкова и В. П. Боткина, в которых роль этих литераторов в жизни кружка западников определялась как роль поставщиков объективной информации о европейских событиях. Насколько истинны были представления об «информационном голоде» в 40-е годы XIX века, можно судить по тому, что в 1837 году В. Г. Белинский писал в своем знаменитом письме к Д. П. Иванову: «.правительство позволяет ввозить и изучать такие книги, которые оно никогда не позволит перевести» 35- Т. Н. Грановский в 1842 году в письме к Белинскому советовал ему «читать побольше французских историков» и достать «Encyclopedie nouvelle» Пьера Перу — самой светлой головы нашего времени" 36, а П. В. Анненков в своих воспоминаниях писал, что, вернувшись из своего первого заграничного путешествия, застал своих знакомых за изучением сочинений французских социалистов37. Не менее ярким опровержением этого мифа может служить дневник А. И. Герцена за 1842−1845 год38. Учитывая все сказанное, необходимо согласиться с А. Валицким, высказавшем идею о свободном обмене идеями между Европой и Россией39, но нельзя не отметить, что именно миф об информационном голоде" способствовал тому, что в 1976 году в серии «Литературные памятники» были изданы «Письма об Испании» В. П. Боткина. Это было первое научное издание «Зарубежной публицистики» западников. Б. Ф. Егоров в своей статье, помещенной в этом томе40 впервые в отечественной историографии западничества попытался рассмотреть текст «Писем об Испании» не как свод дорожных зарисовок, более или менее случайных, созданных «бесстрастным» наблюдателем и объединенных только единством предмета повествования, а как единый текст, организованный в соответствии с авторским замыслом, выражающим мировосприятие самого автора. Особенности текста «Писем об Испании», особенности оценок тех или иных событий Егоров стремился объяснить не большей или меньшей осведомленностью автора «Писем.», а тем, что мировоззрение Боткина так, как оно сложилось к 1847 году, не позволяло ему увидеть этот факт иначе. Вместе с тем, анализ мировоззрения Боткина оказался и в этой статье подчинен старой идее, что только влияние В. Г. Белинского удерживало западника Боткина от превращения в простого либерала. Тем не менее, эта статья явилась новым словом в изучении русского западничества: впервые исследователь не приписывал тексту источника содержание, которое ему хотелось бы обнаружить хотя бы в пресловутом «подтексте», а пытался реконструировать систему взглядов автора текста, исходя из анализа самого текста.

Однако наметившийся в этой статье новый подход к изучению западничества не получил в семидесятые годы развития. Одной из причин ослабления и без того небольшого интереса к западничеству послужила дискуссия, проведенная в 1969 году журналом «Вопросы литературы» 41. Посвящена она была проблемам изучения русского славянофильства и, поскольку выявила достаточно большую неосведомленность отечественых историков по вопросу о том, что же такое русское славянофильство, способствовала переключению внимания на изучение истории этого течения в русской общественной мысли. История русского западничества оказалась настолько отодвинута на второй план, что в Философском энциклопедическом словаре издания 1983 года западничество определялось как течение в русской общественной мысли 40-х годов XIX века, противостоявшее славянофильству42 В этом плане интересно отметить, что в Большой энциклопедии Южакова (1909 г.) западничество определялось как основное течение в русской общественной мысли 40-х годов XIX века, которому противостояло славянофильство43. (Курсив мой. — М.П.).

Интерес к западничеству в отечественной историографии возродился в середине — второй половине 80-х годов, когда были осуществлены переиздания сочинений П.В. Анненкова44 и издание курса лекций Т.Н. Грановского45. Тогда же вышли в свет монографии З. А. Каменского и A.A. Левандовского, посвященные анализу теоретических воззрений Т.Н. Грановского46. Наибольший интерес из двух названных монографий вызывает работа З. А. Каменского, в которой предпринята попытка интерпретировать взгляды Грановского как один из вариантов идеологии просветительства, пытавшейся во второй половине тридцатых — начале сороковых годов XIX века обрести новую санкцию своего существования в диалектике Гегеля, и с необходимостью обратившейся к критике учения Гегеля после того, как реальный ход исторического развития показал невозможность адекватного осмысления событий, если при их анализе не учитывается целый ряд материальных факторов, определяющих характер событий.

Работа A.A. Левандовского являла собой очерк жизни и творчества Т. Н. Грановского, в котором автор, опираясь на высказывания о мягком, половинчатом характере Грановского, содержащиеся в «Былом и думах» А.И. Герцена47 и ряде работ дореволюционных авторов48 и ставшие общим местом в историографии западничества, пытался обнаружить в творческом наследии историка подтверждение идее о том, что Грановскому при всей его убежденности в необходимости установления гармоничных общественных отношений, были чужды все радикальные формы борьбы за «светлое будущее человечества». Надо сказать, что при всей политической и культурно-просветительской актуальности этой работы, по уровню научного анализа работа A.A. Левандовского значительно усту пала работам З. А. Каменского и С.А. Асиновской49.

Вместе с тем, тот интерес, который в 60-е — 80-е годы отечественные исследователи проявляли к жизни и творчеству революционных демократов привел к неожиданным результатам: накопленный конкретно исторический материал пришел в противоречие со старой схемой, в соответствии с которой интерпретировались взгляды В. Г. Белинского и А. И. Герцена. Нагляднее всего это продемонстрировал вышедший в 1985 году 96 том Литературного наследства «Герцен и Запад». Статьи З. В. Смирновой50, М.И. Ковальской51и Р.Л. Ланского52 не столько конкретизировали положения статьи А. И. Володина, открывающей том53, сколько корректировали их.

Смена вех" в отечественной историографии, начавшаяся на рубеже 80-х ~ 90-х годов нашего века, отнюдь не улучшила условий в деле осмысления творческого наследия западников: отказавшись от «классового подхода» в освещении истории, исследователи не только избавились от идеологических схем, препятствовавших «объективному рассмотрению» исторических фактов, но и от многих достижений в осмыслении истории русской общественной мысли, молчаливо признанных «идеологически предвзятыми». В результате авторам работ посвященых западничеству приходиться определять его сущность, «дедуцируя из общих оснований», получая при этом не менее «общий» результат, о чем выразительно свидетельствует статья A.A. Кара-Мурзы, опубликованная в 1993 году в журнале «Полис» 54. Начав выработку характеристики с постулирования положений о том, что западничество, как и славянофильство, стремилось к обнаружению путей, спасающих Россию от «варваризации», а также — о том, что в своей рефлексии над историческим опытом Европы западники могли опираться на пример Просвещения, являющий процесс постепенного совершенствования общественных отношений, и пример Великой французской революции, явившей разрушение старой цивилизации и «варваризации» французского общества, автор пришел к заключению, что западниками могут быть названы все, кто признавал необходимость освоения Россией европейского опыта и отрицал революцию как способ преобразования социального устройства. В той же статье указывалось, что для западников характерно четыре ответа на вопрос о соотношении исторических путей России и Европы55. Если учесть, что каждый из приведенных в статье ответов на вопрос основывался на особой системе аргументации, включавшей в себя особое видение путей развития России и европейской цивилизации и особые философские основания, в соответствии с которыми формировалось это видение, тогда нетрудно понять, что под общим названием «западничество» A.A. Кара-Мурза объединил четыре существенно различных между собой системы воззрений, для которых общим моментом является их противостояние славянофильству. К этой группе работ, с определенными оговорками, можно отнести работы последних лет принадлежащие перу А.И. Володина56 и Д.И. Олейникова57. Любопытно отметить, что названные авторы так же как и их предшественники сто лет назад стремяться представить западничество как вневременное течение в русской общественной мысли.

Попытки же представить новое решение старых проблем оказываються по существу не анализом взглядов западников, а только описанием и пересказом их произведений, сопровождаемым эмоциональными оценками, сделанными исследователем по поводу того или иного высказывания в описываемом им тексте. Ярким примером такого рода исследований могут служить совместные работы В. А. Твардовской и Б. С. Итенберга, посвященные А. И. Герцену и П.В. Анненкову58.

Зарубежную историографию западничества можно с определенной долей условности разделить на две группы сочинений. Первую из них составят работы авторов, вынужденных эмигрировать из России после 1917 года. Среди этих авторов H.A. Бердяев, Б. Яковенко, Н. О. Лосский, Г. В. Флоровский, В. В. Зеньковский и H.H. Алексеев. В их работах западники представлены как сторонники европеизации России, принявшие в качестве философского основания своей идеологии философию Гегеля59. Вопрос об отношении западников к реально существовавшему Западу практически не ставился ни одним из названных авторов, за исключением H.A. Бердяева, который в «Русской идее» и в «Истоках и смысле русского коммунизма» отмечал, что А. И. Герцен пережил разочарование в западной цивилизации60.

Другая группа работ представлена сочинениями иностранных авторов, таких как А. Валицкий61, В. Щукин, 62 А. Савиано63 и Т. Рузвельт64. Работы Т. Рузвельт и А. Савиано представляют собой очерки жизни и деятельности Т. Н. Грановского и по существу повторяют основные положения работ русских историков либерального лагеря.

Более интересными представляются опубликованные в Польше работы историков А. Валицкого и В. Щукина. Несомненно, и Валицкий, и Щукин в своих суждениях о западниках основываются на тех представлениях, которые содержатся в трудах русских дореволюционных исследователей, лишь несколько модернизируя их. Так, А. Валицкий в своей монографии «В кругу консервативной утопии» поставил проблему рассмотрения западничества как цельного явления, обладающего внутренней логикой развития65. Такая постановка проблемы для историографии западничества, в том состоянии, в каком она находилась в середине 60-х годов нашего века, казалась довольно смелой и новой, хотя по существу совпадала с основными положениями отечественной историографии западничества, не разделявшей кружок западников ни на «правых» и «левых», ни на «революционных демократов» и «либералов», пока от нее не потребовали активного участия в борьбе с «безродными космополитами» 66. Положение о двойственности позиции западников, выступавших по отношению к Европе как социалисты-утописты, а по отношению к России — как просветители, было лишь повторением характеристики позиции западников, которое сформулировал еще Г. В. Плеханов67.

Относительно новым было лишь определение идеологии западников как особой «надбуржуазной» идеологии, которая будучи буржуазной по своему происхождению, по мере своего развития может обращаться против буржуазии68. Появление такого типа идеологии Валицкий связывал с тем, что интеллигенция в ряде стран, не переживших непосредственно буржуазную революцию, могла тем не менее наблюдать ход и результаты Великой французской революции, что порождало у нее комплекс антифеодальных и антибуржуазных настроений. В Германии типичным носителем «надбуржуазной» идеологии, по представлениям А. Валицкого, был Ф. Шиллер. Если учесть, что Шиллера и литераторы и историки рассматривают как одного из ведущих теоретиков романтизма, а романтизм как идейное течение рассматривается как реакция на идеологию Просвещения и вместе с тем — форма протеста против коммерциализации культуры, становиться возможным предположить, что «надбуржуазная» идеология есть лишь иначе названный романтизм, который Валицким, не вполне.

69 справедливо, рассматривался только как литературное направление Таким образом, можно сказать, что работа Валицкого была не столько новым шагом в изучении западничества, сколько напоминанием о былых достижениях историографии. Вместе с тем единственным сюжетом, в связи с которым А. Валицкий обратился к проблеме отношения западников к Западу, был знаменитый «спор о буржуазии». При освещении этого спора Валицкий не ограничился описанием событий 1847 года: в его интерпретации раскол среди западников по отношению к буржуазии произошел только в 1847 году, тогда как на протяжении предшествующих лет для всех западников характерно негативное отношение к буржуазии.

Вторая известная работа Валицкого —" История русской мысли (от Просвещения к марксизму)" — представляет собой краткий очерк истории русской общественной мысли, в котором западничеству отведены две небольшие главы («Русские гегельянцы: от «примирения с действительностью» к «философии действия» 70- «Белинский и различные варианты западничества» 71). В последней главе Валицкий воспроизводит с небольшими разночтениями основные положения советской историографии западничества: о революционном демократизме Белинскогоо том, что западники стремились к европеизации России, к преобразованию России в конституционную монархиюо том, что Герцен в своей вере в творческие способности народа был близок к славянофилам.

Более интересной является работа В. Щукина «Русское западничество 40-х годов XIX века как общественно-литературное явление». В своей работе Щукин попытался выявить содержание идеологии западников, исходя из тех принципиальных замечаний о характере этой идеологии, которые были сделаны в работе А. Валицкого «В кругу консервативной утопии». Так, В. Щукин доказывал, что западничество представляло собой единую либерально-демократическую идеологическую систему, распад которой был предопределен внутренней логикой развития этой системы, усилением дифференциации между ее демократическими и либеральными элементами, что западники, будучи сторонниками кардинальных реформ, проводимых сильной верховной властью, никогда не были последовательными сторонниками революционного метода преобразования действительности. Вместе с тем, рассматривая западничество как динамично развивающееся явление, Щукин выделил два последовательно сменяющих друг друга этапа, на протяжении которых отношение западников к Западу существенно изменялось: так, если в начале 1840-х годов западники воспринимали европейскую цивилизацию как воплощение общечеловеческих ценностей и, не обнаруживая их в России, стремились к заимствованию у Европы ее форм быта и культуры, то к 1845 году среди западников возрождается национальное чувство и появляется стремление к обоснованию исторической роли русского народа. Статью К. Д. Кавелина. «Взгляд на юридический быт древней России», которую А. Валицкий и вся отечественная историография рассматривали как манифест российского западничества, В. Щукин характеризовал как продукт дезинтеграции западничества.

Зарубежную публицистику западников В. Щукин подразделил на два больших отдела. К первому из них он отнес сочинения, посвященные путешествиям в развитые страны Европы («Парижские письма» П. В. Анненкова, «Письмо из Берлина» И. С. Тургенева, «Письма из Avenue Marigny» А.И. Герцена). Основную функцию этих сочинений В. Щукин определил как пропаганду достижений европейской цивилизации. Ко второму отделу были отнесены сочинения, посвященные путешествиям в страны Востока и отсталые страны Европы («Письма об Испании» В. П. Боткина, «Поездка на Мальту» Н.И. Сазонова). Основной целью сочинений этого рода Щукин полагал критику российских порядков и указание на те трудности и проблемы, с которыми столкнется Россия в будущем, если в ней не будут произведены буржуазные реформы. Легко заметить, что в отношении заграничной публицистики Щукин просто воспроизвел старое положение, высказанное еще в работе В.Е. Чешихина-Ветринского о В.П. Боткине72. При всей видимости знакомства автора монографии со всем комплексом источников, в которых отражена история развития идеологии западников, подобная характеристика заграничной публицистики и намеченная им эволюция отношения западников к реальному Западу свидетельствует, что зарубежная публицистика западников не была подвергнута Щукиным специальному анализу, и это не позволило автору сказать новое слово об отношении западников к Европе.

Таким образом, господствующей тенденцией в историографии западничества оказалось стремление исследователей модернизировать западничество, актуализируя отдельные положения творческого наследия западников, изъятые из того контекста, в котором они были сформулированны и бытийствовали.

Вместе с тем в историографии западничества на исходе прошлого — начале нынешнего века проявилась и другая тенденция, которую условно можно было бы обозначить как «понимающую» тенденцию. Авторы, о которых ниже пойдет речь, стремились не столько установить факт преемственности между комплексом идей западников 40-х годов и комплексом идей современных «прогрессистов», сколько к выявлению тех особых черт, которые обозначили бы западничество как уникальное и неповторимое явление русской общественной жизни.

Так, С. А. Венгеров в очерке «Великое сердце», посвященном жизни и деятельности В. Г. Белинского, впервые поставил вопрос об особенностях восприятия западниками философии Гегеля и об отличии русского гегельянства от гегельянства европейского73.

Андреевич в «Опыте философии русской литературы» указал на то, что система взглядов западников формировалась в контексте культуры романтизма и сохранила ряд существенных черт романтического мировидения74. Им же впервые было указано на то, что становление культуры романтизма и романтического мировидения сопряжено с процессом освобождения личности, процессом индивидуализации, который был порожден Великой французской революцией75. В той же работе содержалось и положение о типологической близости взглядов русских западников и французских социалистов-утопистов как явлений, вызванных к жизни культурой романтизма76.

Ф.Ф. Нелидов в «Очерках по истории новейшей русской литературы» высказал идею о том, что утопический социализм явился реакцией на неспособность Великой французской революции коренным образом улучшить положение широких народных масс, предоставив им политические свободы. Разочарование в политических методах действия заставило социалистов-утопистов сосредоточить свое внимание на проблемах социально-экономического развития общества77. Помимо этого, во вступительной статье к сборнику документов по истории западничества, составленному им, Нелидов предложил разделить западников 40-х годов на «старших» и «младших», приняв за основание такого деления то, что «старшие» западники были заняты выработкой тех общих представлений о достоинстве личности и ее свободе, которые затем легли в основу реформ 60-х годов, разработанных и проведенных «младшими» .

70 западниками.

Еще одним ценным высказыванием было замечание Д.Н. Овсянико-Куликовского о том, что каждая эпоха порождает свои собственные иллюзии и современный человек, живущий иллюзиями своего времени, не в состоянии вполне постичь иллюзии предшествующей эпохи. Надо заметить, что под иллюзиями Овсянико-Куликовский понимал комплекс субъективных психологических установок, обусловленных объективной конкретно-исторической ситуацией79. Такой «психологический» подход несколько снижал в глазах последующих «объективистски» настроенных исследователей первостепенную методологическую ценность этого замечания, состоящую в том, что в нем впервые было сформулировано требование учета и анализа того историко-культурного контекста, в котором формировалось мировоззрение западников и который предопределил их систему приоритетов.

К сожалению, вышеизложенные идеи, сформулированные в начале нашего века, не получили достойного развития в отечественной историографии ни в 20-е, ни в 60-е годы. Единственная попытка развить «понимающую» историографию западничества была предпринята М. В. Нечкиной в статье «Западники», написанной для первого издания Большой Советской энциклопедии. В этой работе она попыталась провести различие между объективным содержанием идеологии западничества и субъективными устремлениями западников, получившими выражение в их литературном и эпистолярном наследии80.

Возрождение идей «понимающей» историографии западничества наметилось только в 70-е годы нашего столетия. Так, в работе Ю. В. Манна «Поэтика русского романтизма» романтизм был представлен не как лишь эстетическое направление, определившее собой своеобразие литературы 20-х-40-х годов прошлого века, но как специфическое мировосприятие, основанное на представлении о глобальном конфликте между единичной свободной волей совершенной личности и несовершенной средой, ограничивающей ее свободу81. При этом исследователь показал, как с течением времени в представлениях романтиков эволюционировало представление о необходимом атрибуте совершенной личности. Так, если для раннего романтизма характерно представление о том, что совершенная личность должна обладать утонченной душой, способной сочувствовать всем явлениям этого мира, то для позднего романтизма характерно представление о совершенном разуме, позволяющем личности постичь предназначение всякого предмета82. В работе Л. Я. Гинзбург «О психологической прозе» было доказано не только то, что все члены кружка Станкевича являлись носителями романтического сознания83, но и то, что философия Гегеля была ими интерпретирована в субъективно-романтическом ключе и служила не столько способом преодоления романтического мировидения, сколько новым основанием для его сохранения84. В той же работе было показано, что разрыв Белинского с «разумной действительностью», а заодно и с Гегелем носил чисто романтический характер и имел своим следствием не «переход на позиции реализма», а глубочайший кризис самоидентификации85, выходом же из этого кризиса было возвращение на позиции «героического деяния». К сожалению, Л. Я. Гинзбург не подвергла подобному анализу ни эволюцию мировоззрения Белинского в 40-е годы, ни эволюцию мировоззрения других членов кружка Станкевича.

В 1973 году вышла в свет работа А. И. Володина «Гегель и русская социалистическая мысль», в которой автор не только выявил моменты, сближавшие между собой такие казавшиеся диаметрально противоположными феномены мира идей, как философия Гегеля и утопический социализм, но и показал, как воспринималась философия Гегеля А. И. Герценом и какая часть учения Гегеля была актуализирована Герценом в собственном творчестве для обоснования социалистического идеала и путей его достижения. Однако, находясь под влиянием концепции о западничестве как тактическом союзе русских революционных демократов Белинского и Герцена с либералами-космополитами Грановским, Боткиным и Кетчером, Володин далек от того, чтобы допустить родство идейных позиций и направления эволюции взглядов Герцена с идейными позициями Т. Н. Грановского, В. П. Боткина и других членов этого кружка.

Таким образом, современное состояние историографии западничества свидетельствует об исчерпанности традиционных подходов к освещению западничества, а вместе с тем и о том, что в ней сформированы все предпосылки для переосмысления идейного наследия западников и рассмотрения западничества как уникального явления, в истории русской общественной мысли, сущность и форма которого были детерминированы конкретно — исторической ситуацией, сложившейся в России на рубеже 30-х — 40-х годов XIX века.

Вместе с тем проведенный обзор историографии показывает, что современный исследователь только тогда сможет определить сущность и содержание системы взглядов западников, когда сумеет проанализировать, каким было восприятие западниками современной им европейской цивилизации и чем определялось такое восприятие, что и являеться основной проблемой настоящего исследования. При этом, выявляя специфику восприятия западниками современной им европейской цивилизации, автор с необходимостью должен будет выявить, как осмыслялось западниками понятие «цивилизации» — каким представлялось историческое развитие европейской цивилизациичто принималось западниками в качестве движущей силы этого развитиякак оценивалось западниками современное им состояние цивилизации.

Особую значимость для определения политической направленности системы взглядов западников имеет рассмотрение вопроса об отношении западников к такому явлению европейской цивилизации, как революция. Несомненно, что при этом автору придется искать ответ на сходный круг вопросов: что мыслилось западниками под понятием «революция» — как оценивались ими возможности революционного способа преобразования действительностикак в связи с этим воспринимались ими события революции 1848 года и каким образом реальный ход событий революции 1848 года во Франции повлиял на представления западников о сущности революции. Вместе с тем, изменение представлений о сущности революции должно было вызвать изменение представлений и о сущности цивилизации, неотъемлемым компонентом которой была сама революция.

Естественно предположить, что решение обозначенных автором проблем невозможно без внимательного рассмотрения того событийного и историко-культурного контекста, в котором формировалась и бытийствовала идеологическая система западников. Рассмотрение историко-культурного контекста должно помочь не только уяснению особенностей духовной ситуации, в которой шло формирование взглядов западников и тем самым откорректировать существующие ныне представления о том, на какие запросы времени отвечала их система взглядов, но и выявить тот круг теоретических источников, который способствовал формированию взглядов западников и определял их специфику. В то же время анализ историко-культурного контекста должен помочь выявлению соотношения западничества с предшествующими ему идеологическими системами и откорректировать наши представления о содержании таких основных для идеологической системы западников понятий как «общество» и «народ» .

Таким образом, структура настоящего исследования включает в себя три главы: 1) Об условиях формирования взглядов западников- 2) Западники о европейской цивилизации- 3) Западники о революции.

Источниковой основой настоящего исследования послужили публицистические произведения, литературно — критические статьи и та часть эпистолярного наследия как самих западников, так и их современников, которых можно определить как предшественников и оппонентов западников, созданные в 20-х — 40-х годах XIX века и содержащие суждения о современном состоянии европейской цивилизации.

Автор сознательно исключил из круга источников сочинения западников мемуарно-публицистического характера, такие как «Замечательное десятилетие» П. В. Анненкова, «Былое и думы» ," О развитии революционных идей в России" А. И. Герцена. Причин тому несколько. Во-первых, между описываемыми событиями и моментом создания самих мемуаров проходит какое-то время, и велика.

30 -г вероятность изменения отношения повествователя к прошедшим событиям в силу аберрации памяти. Во-вторых, мемуары всегда создаются с целью оправдания своей жизненной позиции в глазах потомков, поэтому велика вероятность сознательного редактирования «жизненного пути» мемуариста, приведения его переживаний и умонастроений прежних лет в соответствие с убеждениями, присущими ему в момент работы над мемуарами. В-третьих, поскольку мемуарист дистанцирован во времени от описываемых им событий, его ретроспективная оценка событий, в силу приобретенного им опыта, существенно отличается от оценки, сделанной им под непосредственным впечатлением от события86. Все сказанное / заставляет считать мемуары крайне ненадежным источником, когда речь идет о написании истории идей.

Основное же внимание автор сосредоточил на анализе так называемой «заграничной публицистики» западников. В нее входят следующие произведения: «Письма из-за границы» и «Парижские письма» П. В. Анненкова, «Письмо из Италии» и «Письма об Испании» В. П. Боткина, «Письма из Avenue Marigny», «Письма с via del Corso», «Опять в Париже» А. И. Герцена.

Эти произведения, за исключением «Писем с via del Corso» и «Опять в Париже» А. И. Герцена, были опубликованы еще в прошлом веке. «Письма из-за границы» Анненкова и «Письмо из Италии» Боткина — в «Отечественных записках» в 1840—1843 годах- «Парижские письма» Анненкова, «Письма из Avenue Marigny» Герцена и «Письма об Испании» Боткина — в «Современнике» в 1847—1851 годах- «Письма с via del Corso» и «Опять в Париже» А. И. Герцена, созданные в 1848 году, в силу цензурных условий не могли быть опубликованы в журналах того времени, однако косвенные свидетельства позволяют говорить о том, что они были известны московским друзьям Герцена и, вероятно, имели хождение в рукописных копиях.

Анализ текстов этих произведений показывает, что ни один из циклов писем не является механической совокупностью очерков, объединенных автором в соответствии с хронологической последовательностью описанных в них событий, так же как и содержание очерков отнюдь не ограничивается фиксацией непосредственных впечатлений от событий, свидетелем которых довелось быть автору.

Своеобразие этой группы источников станет понятно, если будет учтена специфика жанра «писем» зародившегося в эпоху сентиментализма и получившего свое полное развитие в литературе эпохи романтизма87. Одним из законов этого жанра является требование создания иллюзии передачи непосредственных впечатлений автора от того объекта, о котором повествуется в «письме» 88. Однако, это требование не исключает момента несовпадения позиций автора и героя-повествователя, от имени которого ведется повествование в «письме» .

Наиболее ярко об этом свидетельствуют образы двух путешественников, созданные П. В. Анненковым практически в одно и.

84 то же время в двух произведениях, посвященных его первому заграничному путешествию: так, если герой-повествователь «Писем из-за границы» едет в Европу вслед за путешественником Карамзина, предпочитает непосредственное ведение о мире рациональному знанию о нем, а свою принадлежность к русскому обществу рассматривает как курьез, то в «Путевых записках» герой-повествователь в воображаемой сцене знакомства с Германией рекомендуется ей: «Честь имею представиться, русский, начинающий оправляться после драк, смут и бессознательного управления по обычаю» 90. И если при этом он, как и герой «Писем из-за границы», предпочитает непосредственное ведение — рациональному знанию, то не потому, что обладает «весьма посредственной головой» 91, а потому, что непосредственное ведение дает более совершенное и всеобъемлющее знание92.

Различаются и высказывания этих героев о Дюссельдорфской школе живописи: если путешественник «Писем из-за границы» видит в творчестве Овербека стремление вернуть искусство на службу высокому идеалу93, то путешественник «Путевых записок «видит в нем попытку возродить формы искусства той эпохи, дух которой давно вытеснен духом современности, — попытку, может быть, и доблестную, но бессмысленную94. Таким образом, перед исследователем предстают два образа литературных героев, ни один из которых не передает взглядов своего создателя во всей полноте.

Не менее показательно в этом отношении и то, что А. И. Герцен, неоднократно высказывавшийся в своем дневнике о неестественности того социального порядка, при котором представители «общества» присвоили себе исключительное право на пользование благами цивилизации, право на комфорт95, в «Письмах из Avenue Marigny», после описания тех комфортных условий, какие может предложить Париж любому, кто в состоянии заплатить за них, добавлял: «.Я со стороны дороговизны, я рад ей, я со стороны «payez, si vous tes assez riches» 96.

Вместе с тем, необходимо учитывать и то, что тексты «заграничной публицистики», в отличие от текстов «Философических писем» П. Я. Чаадаева или «Писем об изучении природы» А. И. Герцена, в которых автор непосредственно излагает свои убеждения, являются текстами художественными: их задачей не является передача «объективного знания» о предмете повествования, но передача авторского видения" этого предмета. Само «авторское видение» определяется всей совокупностью убеждений автора, но эти убеждения нигде в тексте не декларируются. Выявить эти убеждения можно только путем анализа организации фактического материала в рамках текста.

В подтверждение сказанного достаточно сравнить два фрагмента из произведений П. В. Анненкова и А. И. Герцена о революции 1848 года во Франции: так, в «Записках о французской революции 1848 года» описание одного из центральных событий 24 февраля 1848 года выглядит следующим образом: «В три часа я был перед Палатой и еще видел карету герцогини и маленькую лошадку с великолепным седлом, приготовленную для графа Парижского, и около кареты [которая стояла] довольно красивую женщину верхом помужски, [изображавшую реформу]. Она изображала реформу, махала саблею и кричала, что есть мочи: „Gizot a la mort!“ при громких аплодисментах народа. Позже я видел ее мертвецки пьяной на набережной» 97 (выд. мной — М.П.). А. И. Герцен, который не мог наблюдать этих событий, но, безусловно, знавший о них в пересказе Анненкова, в своем цикле очерков «Опять в Париже», повествуя о событиях 24 февраля, тоже описывает этот эпизод, но в его рассказе всадница возглавляет толпу работников, пришедших к Палате депутатов, чтобы потребовать не смерти Гизо, а провозглашения республики. При этом Герцен ни словом не упоминает о том, что после похода на Палату кто-то видел.

Q8 эту женщину .

Два различных образа, созданные Анненковым и Герценом при описании одного и того же события, в полной мере отражают не только различное отношение авторов к тем событиям, о которых они повествуют, но и свидетельствуют о различии мировоззренческих позиций авторов, определивших их отношение к описываемым событиям.

Так Анненков, для которого в 1847—1848 годах было характерно представление о том, что народ является силой, по преимуществу разрушительной, поскольку она не имеет представления о том, в чем состоят ее собственные интересы, что является целью развития общества и каковы пути достижения этой цели, стремился передать ощущение стихийности, бессмысленности (в чем смысл махания саблей посреди площади?), неестественности происходящего (женщина, сидящая верхом по-мужски), готовности народа удовольствоваться даже не реформой, а только смертью ненавистного министра, а потом предаться «вольности» .

Герцен же, увидевший во время путешествия по Италии, что народ, руководствуясь своими «социальными инстинктами», способен не только заставить своих правителей провести реформы, но и организоваться для защиты дарованных ему прав, стремился передать в своем рассказе представление о событиях 24 февраля как об акте самостоятельного творчества народа, когда он своей волей увлек за собой «общество» и вынудил «образованное меньшинство» произвести революцию вместо реформы. Именно поэтому Герцен пишет не о народе вообще, но о колонне работников, которую ведет к Палате «прекрасная всадница». Вместе с тем, коль скоро день 24 февраля Герцен рассматривал как день, в который у народа была похищена победа", столь скоро «прекрасная всадница» исчезает из поля зрения повествователя.

Не учитывая эту специфику публицистических текстов, невозможно ни более-менее верно интерпретировать сам текст, ни выявить те особенности мировоззрения его автора, которые и представляют главный интерес при выявлении особенностей восприятия Западной Европы героями данного исследования.

Необходимо отметить и еще одну особенность присущую публицистическим произведениям западников: циклы очерков, опубликованные в 1841 — 1845 году в «Отечественных записках» содержали в себе консолидированные представления западников о характере современной цивилизации и перспективах ее развития. Так, если в частном письме к М. Н. Каткову, написанном еще в 1842 году, П. В. Анненков уже признавал значение системы учреждений, существующей во Франции, «для возможно большей личной свободы каждого» 100, то в «заграничной публицистике» вопрос о роли учреждений в жизни общества был поставлен только в произведениях посвященных событиям революции во Франции101.

В то же время анализ «заграничной публицистики» западников позволяет проследить определенную эволюцию образа героя, от лица которого ведется повествование в этих текстах. В «заграничной публицистике» 1840−42 годов («Письма из-за границы» П. В. Анненкова, «Письмо из Италии» В.П. Боткина) повествование ведется от лица человека, не идентифицирующего себя в качестве представителя русского общества, предпочитающего непосредственное ведение, сопряженное с эстетическим переживанием, рациональному выводному знанию, и рассматривающего индивидуальное бытовое поведение «среднего человека» как один из показателей степени совершенства европейского общества. В произведениях же «заграничной публицистики» 1846−51 годов («Парижские письма» П. В. Анненкова, «Письма из Avenue Marigny», «Письма с via del Corso» и «Опять в Париже» А. И. Герцена, «Письма об Испании» В.П. Боткина) повествователем является человек, считающий себя типичным представителем передового русского общества, полагающего, что только рациональный анализ может выступать средством познания окружающей его действительности. Вместе с тем изменяется и представление об основном показателе степени совершенства общества: в текстах этого периода основной акцент делается на рассмотрение гаммы идей и умонастроений, господствующих в том социальном слое, который они обозначали как «общество». Индивидуально-гражданское поведение остается предметом внимания лишь постольку, поскольку в поле зрения повествователя оказывается «народ», самими условиями своего существования отчужденный от достижений цивилизации и тем самым от возможности повышения уровня своего интеллектуального развития102.

Необходимо учитывать и еще один существенно важный момент: сам факт публикации очерков в журнале означал, что с позицией автора готова солидаризироваться большая часть участников кружка. «Зарубежная публицистика» служила не столько цели ознакомления среднего читателя с новостями общественной жизни Европы, сколько выработке единой для всех членов кружка точки зрения на европейскую цивилизацию и пропаганде этой точки зрения. В пользу высказанного предположения свидетельствует тот факт, что при всей непериодичности поступления в редакцию «Отечественных записок» очерков из первого заграничного цикла Анненкова (перерыв между публикацией четвертого и пятого очерков составил два месяца, между публикацией пятого и шестого — четыре месяца, а между двенадцатым и тринадцатым — шесть месяцев) публикация их не была прервана по воле редакции: интерес для публикатора и читателя представляло не то или иное событие в его конкретной полноте, но то, какой представляется связь событий автору очерков103.

Главной особенностью эпистолярного наследия западников и их современников является то, что высказывания содержащиеся в них, зачастую являются репликами диалога, в котором участвуют несколько собеседников, причем молчаливо предполагается, что содержание каждого высказывания каждого из участников этого диалога известно всем, а сам этот диалог ведется не только в личных письмах, но в устных беседах, и на страницах журнала104. Без учета этого обстоятельства едва ли возможно хоть какое-то приближение к пониманию истинного содержания того или иного высказывания.

Наиболее ярким свидетельством того, как изъятие высказывания из контекста ведет к искажению смысла и самого высказывания, и представлений об идейной позиции его автора, может служить ставшая традиционной интерпретация письма В. Г. Белинского к П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 года: фразу о том, что вся будущность Франции находится в руках буржуазии, как и фразу о том, что гражданское развитие России начнется не раньше того, как русское дворянство превратится в буржуазию105, обычно толкуют как признание Белинским прогрессивности буржуазного строя106. Вместе с тем, указанные высказывания — не единственные высказывания Белинского по вопросу о характере европейской буржуазии 40-х годов. В своем письме от 2−6 декабря 1847 года к В. П. Боткину, в котором Белинский брал под защиту «Письма из Avenue Marigny» Герцена, Белинский, анализируя современное состояние французского общества, признавал: «Я не говорю, что взгляд Г<�ерце>на безошибочно верен, обнял все стороны предмета, я допускаю, что вопрос о bourgeoisie — еще вопрос, и никто пока не решил его окончательно, да и никто не решит — решит его история, этот высший суд над людьми. Но я знаю, что владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором, напомнило времена регентства, управление лакея Дюбуа, продававшего Францию Англии, и породило оргию промышленности. Всё в нем мелко, ничтожно, противоречивонет чувства национальной чести, национальной гордости. Взгляни на литературу — что это такое? Всё, в чем блещут искры жизни и таланта, всё это принадлежит к оппозиции — не к паршивой парламентской оппозиции, которая, конечно, несравненно ниже даже консервативной партии, а к той оппозиции, для которой bourgeoisie — сифилитическая рана на теле Франции. Много глупостей в ее анафемах на bourgeoisie, — но за то только в этих анафемах и проявляется и жизнь и талант» 107. Полное и неограниченное господство буржуазии, согласно представлениям Белинского, означало только одно — прекращение прогрессивного развития108. С учетом этих высказываний становится понятно, что признание правоты Анненкова в отношении того, в чьих руках находится будущность Франции, есть не признание прогрессивности буржуазного общественного устройства, а признание того, что историческое развитие Франции зашло в тупик.

Все сказанное заставляет признать необходимым условием проведения анализа взглядов западников учет того контекста, в котором эти взгляды формировались и бытийствовали.

Методологической основой данного исследования послужили представления о том, что определенная система взглядов является продуктом конкретно-исторической ситуации, являясь ответом на вызов, порожденный этой ситуацией, и при изменении ситуации, породившей ее, перестает существовать как целостная система, утрачивая ряд положений, присущих ей изначально, и включая в себя ряд новых положений, адаптирующих ее к новой ситуации, либо, сохраняя свою целостность, утрачивает актуальность.

Система взглядов той или иной социальной группы формируется как идеологическое обоснование воли группы к действиям по сохранению или изменению конкретной ситуации. Согласно классификации, предложенной К. Мангеймом109 система взглядов, которая служит идеологическим обоснованием воли группы к сохранению конкретной ситуации, является «идеологией», а система взглядов, которая служит идеологическим обоснованием воли группы к действиям по изменению конкретной ситуации, может быть характеризована как «утопия». Система взглядов может модифицироваться в отдельных своих моментах, в связи с изменением самой ситуации или в связи с изменением представлений членов данной социальной группы о данной ситуации, однако целостность ее не будет нарушена до тех пор, пока не произойдет принципиальная переоценка ситуации в целом и не изменятся представления членов группы о наиболее адекватных ситуации направленности и характере действий членов данной группы.

Вместе с тем, система взглядов не существует помимо сознания носителей этих взглядов, объединенных в силу сходства своего социального положения и определяемых им социальных интересов в социальные группы, для которых присуще особое осмысление исторической ситуации и направленности действий данной социальной группы в данной ситуации. Следовательно, одна и та же конкретно-историческая ситуация порождает для каждой социальной группы особый вызов, а потому при анализе той или иной системы взглядов невозможно отвлекаться от анализа социального положения носителей этих взглядов.

Существование определенной социальной группы определяется не только сходством социального положения индивидов в конкретной исторической ситуации, но и определенным стилем мышления, выработанным в ходе бесконечных реакций на типичные ситуации, характеризующие общую для них позицию, и, что в данном случае особенно важно, определенным языком, адекватным стилю мышления. Всякая система взглядов формируется в соответствии с определенным стилем мышления и посредством определенного языка — языка данной социальной группы. Единство национального языка на уровне потребления не исключает различия языков социальных групп на уровне производства и делает необходимым тщательный анализ содержания языковых единиц, употребляемых в языке той или иной группы.

Система взглядов, будучи по своему содержанию шире конкретных высказываний членов этой группы, тем не менее получает выражение в высказываниях, содержащих оценку ситуации и обоснование направленности и характера действий данной группы. Зафиксированные в виде публицистических произведений, философских и политических трактатов, дневниковых записей и эпистолярного наследия эти высказывания дают исследователю возможность посредством их анализа составить адекватное представление о содержании этих взглядов, их взаимообусловленности и взаимосвязи.

В силу всего сказанного, методом анализа, наиболее отвечающим целям и задачам данного исследования и характеру источников, использованных при его проведении, явился метод структурного анализа текста источников в сочетании с выявлением и учетом историко-культурных реалий, определяющих собой характер контекста, в котором формировалась и бытийствовала данная система взглядов. •- ^^ *.

Заключение

.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.4. С. 447.

2 Манхейм К. Идеология и утопия: В 2 ч. М., 1992. Ч. 2. С. 21.