Сопоставительный анализ систем поэтики Муравьева, Батюшкова и Жуковского основывается на соотношениях различных мотивов в системе элегического комплекса. Построение системной иерархии данных мотивов для каждого из поэтов, предложенное во вводной части работы, является основой для последующего рассмотрения конкретных случаев взаимодействия. А в самом начале исследования целесообразно дать краткую характеристику роли Муравьева в русской поэзии последней трети XVIII века и обосновать саму возможность преемственности между его творчеством и элегическим стилем Батюшкова и Жуковского.
В творчестве М. Н. Муравьева (1757 — 1807) произошел переход от традиционных поэтических принципов «сумароковской школы» к новой поэзии субъективности, получившей законченное выражение в произведениях В. А. Жуковского (1783 — 1852) и К. Н. Батюшкова (1787 -1855). Этот переход выразился в жанровом плане в смещении от одической поэтики к доминированию элегических принциповв стилистике — в преобладании субъективированности словесного построениятематически — в ориентации на новую систему архетипических комплексов: «легкая поэзия" — сентиментальностьгорацианствопреодоление грани между реальностью и иллюзией и др. Творчество Муравьева синтезировало разноплановые элементы поэтических систем XVIII века: принципы торжественных/духовных од Ломоносова/Сумарокова — Майковаироничность и тенденцию к индивидуализации.
Анакреонтических/Нравоучительных од" Херасковамногие мотивы философских од Державина и субъективной лирики Карамзина. При этом, закономерности нового «сладостного элегического стиля» Муравьев воплотил ярче и отчетливее, чем любой другой поэт последней трети XVIII в. В связи с этим и влияние Муравьева на поэтику Батюшкова и Жуковского оказалось продуктивным и многогранным. В кругу карамзинистов существовал даже «обязательный культ Муравьева, наставника в жизни, морали, литературе"1.
Парадоксальность/уникальность фигуры М. Н. Муравьева связана с определением его места в структуре современного ему литературного процесса и с оценкой реальной/потенциальной роли произведений Муравьева в истории русской литературы. В судьбе Муравьева удивляет «нередкое несоответствие ожидаемому читателем, известная парадоксальность выбора, делаемого писателем, и — может показаться <.> - равнодушие или беззаботность, с которыми Муравьев отнесся к своему пути в литературе» (1, id2.
При анализе творчества Муравьева обращают на себя внимание три связанных друг с другом парадокса, раскрытые в монографии В. Н. Топорова. Во-первых, «Муравьев активно и охотно издает ранние свои книги <.> Ему льстит быть напечатанным <.> О суде времени сейчас он не думает и не задумывается над тем, что эти первые опыты некогда будут зачислены в разряд juvenilia» (1, 11): см. сборники произведений Муравьева 1773, 1774, 1775 гг., опубликованные когда автору было 15 — 17 лет. Впоследствии, в течение 15 лет, когда были созданы лучшие из стихотворений Муравьева, он вообще не печатается, так как субъективно оценивал это время как период творческого кризиса3. И в дальнейшем.
1 Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в. Л., 1938. С. 252.
2 Зд. и далее в этом разд. в скобках даются ссылки на изд.: Топоров В. Н. Из истории русской литературы. Т.
2 // Русская литература второй половины XVIII века. Кн. 1. М., 2001. Топоров В.II. Из истории русской литературы. Т. 2 // Русская литература второй половины XVIII века. Кн. 2. М., 2003. Первая цифра обозначает книгу (1 или 2) — вторая — номер стр.
3 См. проведенный в настоящем исследовании анализ мотива утраты чувствительности поэтического восприятия. Ср. также в прозе Муравьева в разд. «Мысли, Замечания, Отрывки (выбранные из записок Автора)» в собр. соч. 1819 — 1820 гг.: «Я не знаю, есть ли что-нибудь тягостнее тех минут, в которыя человек не находит в должности своей и в обыкновенных упражнениях своей жизни тех приятностей, которые составляли его благополучие. Какое лекарство может истребить сие забвение самого себя? <.> Состояние, которое кажется наполненным прелестями, есть то самое, которого мы терпеть не можем. сколь нужно человеку быть мудрецом! <.> Что мне дни сии, которых я позабыл счет? Они недостойны быть замечены в бесполезной моей жизни? Я старался в них убежать от самого себя и только привык к скуке <.> Боже мой! если только бы осталось еще сердце способное чувствовать заблуждения! С какою жалостию должен я оглянуться на успехи лености и разрушение сил душевных, почти для меня неизбежное <.> Мне легка уже кажется сама скука <.> в сравнении трудного и малейшего внимания, которое нужно употребить на чтение, на чувствование читаемого <.> Где-то прекрасное время, когда еще не имея iijh способов, ни столько просвещения, просиживал я за Корнелем в городе Архангельском и в Вологде за Виргилием <.> Несчастная склонность к стихотворству, так! я обманулся почтя себя вкусом <,> воспитанным во мне бдениями и природным побуждением!» (См.: Полное собрание сочинений Михаила несколько вышедших в свет стихотворений Муравьева были напечатаны в журналах в большинстве случаев анонимно. При этом сходная ситуация была и с прозой Муравьева.
Второй парадокс состоит в «несоответствии места Муравьева в литературе его времени и в „открытой“, реальной истории литературы и его места в той идеальной God’s truth — истории литературы, где упразднено противопоставление между „открытым“, явным, реальным и закрытым, тайным, идеальным» (1, 14- см. также 2, 74). И, в-третьих, «парадоксы славы и забвения» (1, 14), связанные с (а) определением характера влияния Муравьева на последующую поэзию/прозу- (б) самим набором писателей, попавших в сферу его влияния, и (в) чередованием периодов повышенного исследовательского интереса к Муравьеву и практически полного его забвения. Влияние Муравьева (в поэзии) определялось: (1) тенденцией «к изменению типовой структуры жанрового состава» ((2, 75): разрушение структурных/содержательных шаблонов в жанре одыотсутствие четкой взаимосвязи метрической и жанрово-иерархической характеристик4- появление жанрово не идентифицируемых стихотворений) — (2) развитием романтически-элегической направленности и (3) принципом субъективации. С этой характеристикой содержательной новизны связано и то, что в орбиту.
Никитича Муравьева. Ч. 3. СПб., 1820. С. 277−279. Цит. по: 1, 35 — 36). Этот прозаический фрагмент можно считать параллелью к построенной в «поэтических манифестах» Муравьева схеме зарождения — утраты поэтической способности и к отождествлению бесчувственности и «антипоэтического» состояния (см., например, во вводи, ч. анализ стихотворения «Сожаление младости»).
См. также о характеристиках поэтического таланта/судьбы: «Я не желаю пустой чести быть стихотворцем: но желаю счастия говорить, живописать чувствования <.> возбуждать способности, изнемогающие в душе моей <.> Высокие души! Тасс, Расин, Херасков, простите, что я приобщаю себя к вашим сердечным восхищениям. Вас буду я почитать, как духов вышнихсебя как смертнаго, счастие свое от вас заимствующего. В нашей земле, в наше время, стихотворство не есть ни обогащение, ни ступень к честям. Кто не умеет жить с собою и не полагает всего своего награждения в собственном наслаждении и в том, что книга его пойдет в потомство: того Музы не удостоивают своего обхождения. Похвалы современников или презренны, будучи куплены, или очень скупо расточаются. Кому из истинных стихотворцев была отдана справедливость!» (См.: Полное собрание сочинений Михаила Никитича Муравьева. Ч. 3. С. 269 — 270. Цит. по 1, 36). Здесь, наряду с акцентуацией значения чувствительности (повторное переживание чувства как основа для подражания образцам поэзии), намечаются и принципы создания «романтической» динамики судьбы поэта (ср. с «Умирающим Тассом» Батюшкова).
4 См., например, с одной стороны, более широкое, чем в среднем в русской поэзии XVIII в., использование шестистопного ямба (60% оригинальных стихотворений Муравьева вместо 25%), но, с другой стороны, даже в раннем творчестве Муравьева последовательно нарушалась «жанровая прикрепленность метрических схем» (2, 111): в частности, значительное число басен Муравьева написано именно 6-стопным ямбом, хотя традиционно за этим жанром был закреплен вольный ямб. См.: (2, 110 — 113) — см. также: Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 54 — 55. воздействия Муравьева попали наиболее значительные авторы первого ряда — Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин. И, наконец, относительно (в) нужно отметить всплеск интереса к творчеству Муравьева сразу после его смерти (10 — 30-е гг. XIX в.), дальнейший столетний период забвения и некоторое оживление интереса к этой фигуре начиная с 30-х гг. XX в., когда вышли в свет работы Г. А. Гуковского и JI.A. Кулаковой5- в 50−60-е гг. и с начала 80-х гг. (см. библиографию). * *.
Система элегической поэтики строится на основе выделяемого для каждого из трех поэтов основного комплекса мотивов и находящихся в определенной взаимосвязи с ним дополнительных комплексов. У Муравьева наиболее важную роль играет метауровневый комплекс, реализующий концепцию поэтического творчества и/или определяющий собственное положение (как поэта) в данной системе. С одной стороны, в формах своего воплощения он связывается с различными «архетипическими» системами поэтических представлений («сентиментальность" — горацианство- «легкая поэзия" — «классическая» теория искусства и др.), а с другой, характеризуется с ориентацией на взаимонаправленность воздействия особой поэтической восприимчивости и «объективных» характеристик реального окружающего мира. Более подробно этот «поэтический комплекс» будет охарактеризован чуть ниже во вступлении.
У Батюшкова непосредственное обращение к «поэтическому комплексу» ограничивается лишь относительно небольшой группой статей и стихотворений (ст.: «Речь о влиянии легкой поэзии на язык" — «Нечто о поэте и поэзии" — «Вечер у Кантемира" — стих.: «Послание И. М. М<�уравьеву>-А<�постолу>»), в которых может быть обнаружено достаточно значительное.
5 Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в. С. 252 — 298. Кулакова Л. А. М. Н. Муравьев // Ученые записки Ленинградского Государственного Университета. LXVII. Ученые записки. Серия филологических наук. Вып. 4. Л., 1939. С. 4 — 42. 6 влияние Муравьева. Но при этом элементы «метапоэтики» воплощаются в различных косвенных вариациях в главном элегическом мотиве раннего творчества Батюшкова, который основан на скрытом контрасте яркости и насыщенности мира поэтической иллюзии (связанного с условными моделями античности/Ренессансасистемой «легкой поэзии" — идеальным небесным «там») и реальной отчужденности от него поэтической личности (за счет контраста идеал — реальность, земное — небесноедвойственности восприятия судьбы/смерти6). Наличие метауровня проявляется в сознательности ориентации на определенные поэтические модели (в первую очередь — различные течения «легкой поэзии»: Парни/Ми л ьвуа7) — во включении в идеальную модель элементов поэтической теории/поэтических шаблонов (напр., «легкой поэзии», оссианизма: «Песнь Гаральда Смелого" — «На развалинах замка в Швеции») и последовательного переведения ее в плоскость иллюзии (см.: «Мои пенаты"/"Элизий») — в соотнесении личной судьбы с универсальными поэтическими прототипами (см.: переводы 3-х элегий из Тибулла- «Умирающий Тасс»),.
В антологической лирике Батюшкова (циклы стихотворений «Из греческой антологии" — «Подражания древним») реализация основного элегического контраста связана не со стилизацией античности, а с драматизацией двойственности в системе универсальных тематических комплексов. В любви это противоречие «жизненности» страсти и неотделимой от нее неизбежности смерти и угасанияпонятие красоты разделяется на привлекающую иллюзорность недолговечного и «античеловечность» абсолютно-идеальногов отношении к судьбе парадоксально сочетаются ощущение предрешенности и провозглашение мужества в борьбев жизни заключена и притягательность «любви к смерти», и верность чувственности/памяти и т. п.
6 С одной стороны, реальная смерть, воплощающая немилосердность судьбы, с другой, условная эстетизация смерти, фиксирующей лишь вечное продолжение иллюзорного счастья в условно-поэтическом «земном» мире. Подробнее см. в разд. «Жанр послания» — стих. «Мои пенаты" — «Элизий».
Вместе с тем, и сама судьба может воплощаться в различных реальных/иллюзорных формах проявления: см. анализ «Элегии из Тибулла» в разд. «Счастье и разочарование.».
7 Все выполненные Батюшковым переводы этих авторов перечислены в нач. разд.: «Легкая поэзия». 7.
Для Жуковского ключевой элегический мотив также связан с системой «двоемирия»: контраст «здесь» и «там" — мечта о мире идеального существования души, возможная после преодоления грани земной жизни. Этот мотив наиболее устойчиво реализуется в контексте любовной тематики (встреча разлученных на земле влюбленных после смерти: см.: «К Нине" — «Теон и Эсхин" — «Голос с того света», многие др. песни/романсы Жуковскогобаллада «Эолова арфа» и др.) — в системе субъективного пейзажа (неотделимость природы от субъективного переживаниякрасота природы как медиатор, фиксирующий возможность существования идеаласоединение образов вестников идеального мира с окружающей природой: см.: «Сельское кладбище» — «Вечер» — «Славянка») — в форме иллюзорного стремления/упования души: в стих. «Путешественник» (метафоризация «реального» путешествия в поисках небесного в земном) — «Желание» (романтизированная идея противоборства трудностям в путешествии за грань жизни/смерти) — «Элизиум» (введение стилизованного мифологического персонажа — Психея-душа, улетающая в Элизий) — «Утешение в слезах» (обостренная чувствительность как способ выйти за пределы ограничений в идеальной устремленности) — «Мина» (иллюзорность и недостижимость волшебного края для живущих «здесь»).
Воплощения ключевого для Жуковского элегического противопоставления связано и с «поэтическим комплексом» в группе стихотворений 1819 — 24 гг., условно называемых эстетическими манифестами («К мимопролетевшему знакомому гению" — «Невыразимое" — «Лалла Рук" — «Явление поэзии в виде Лалла Рук" — «Я музу юную, бывало." — «Таинственный посетитель»). В созданной Жуковским сложной системе посредников между идеально-небесным миром и индивидуальной душой важная роль отводится именно поэзии, которая может запечатлеть состояние преображенное&tradeреального мира интуитивно ощущаемым идеальным началом. Это может быть воплощено и в кратковременном ощущении творческого подъема («Поэзии священным вдохновеньем // Не ты ль [Гений.
— Д.М.] с душой носился в высоту.", («К мимопролетевшему знакомому гению»)), и в самом результате творческого процесса (поэтическое произведение обладает совершенством в меру возможности запечатлеть идеал). См. двойную систему посредничества в «Невьфазцмом»: с одной стороны, прекрасное в природе как «копия» абсолютно прекрасного, с другой, поэзия, стремящаяся зафиксировать идеальное (первоначально) через природу. При декларируемой безрезультатности такого стремления лишь поэтическое начало может очертить грань «невыразимого», преобразив реальность. Мотив поэтического преображения окружающего мира в определенной степени сближает Жуковского с Муравьевым. * *.
Ключевой и наиболее многоаспектной в системе поэтики Муравьева является относящаяся к метауровню (поэзия о поэзии) модель формирования о концепции поэтического творчества. В группу стихотворений, играющих роль теоретических деклараций поэтического искусства, входят: «Опыт о стихотворстве" — «Успех бритской музы. К В.П. Петрову" — «Успех твой первый возвещая." — «Видение" — «Порока иногда успехом раздражаюсь." — «Общественные стихи" — «Послание о легком стихотворении" — «Сила гения" — «К музе». Принципиально важен в данной концепции парадоксальный контекст, связанный с многократно повторяющимися мотивами утраты поэтического дара (см. стих.: «Жалобы музам», «Прискорбие стихотворца." — «Сожаление младости" — «Отрывок. К В.В. Ханыкову" — «Письмо к Феоне" — «Письмо к***" — «Черта, как молния, незапна и сильна." — «К музе») и признания его несовершенства. («Ода» («Священный замысл порывает.») — «К И.Ф. Богдановичу" — «Общественные стихи" — «Послание о легком стихотворении.»). Именно на фоне контраста с обычным состоянием Муравьев очерчивает в качестве источника искусства.
8 Характерно, что по аналогии с ней построена и «модель» любовного чувства. Подробнее см. в разд. «Легкая поэзия». особую поэтическую впечатлительность, отождествляемую им с всеобъемлющей восприимчивостью, направленной на гармонизированные, но при этом «объективные» черты окружающего мира/природы. Поэтическая гармония, по мнению Муравьева, предполагает и гармонию взгляда на мир и счастье в реальной жизни. К примеру, в стихотворении «Сожаление младости» состояние поэтического вдохновения характеризуется через призму обостренной чувствительности: «Во все вступалася чувствительность моя, // И, боле живучи, был боле счастлив я». В «Силе гения», даже на фоне иррациональной мотивировки наделенности поэтическим талантом, четко видно, что утрата гармонии во взгляде на мир ведет одновременно и к утрате поэтического дара. Стихотворение «К музе» строится на противоречии личностного и внеличностного восприятия поэтического таланта. В личном аспекте время («летящи дни») побеждает и молодость, и «смехи и забавы», и поэтическую способность. При этом в универсальном плане утверждается автономность поэтического дара от внешних обстоятельств и его превосходство над реальными жизненными интересами («Игры мечтания, которых суета // Имеет более цены и наслажденья, // Чем радости скупых, честолюбивых бденья // И света шумного весь блеск и пустота!»): мир поэзии иррационален, противопоставлен реальному и не связан с личными характеристиками (человека). Синтез личного/внеличного происходит на уровне обращения к горацианскому принципу поэтического бессмертия, воплощающему одновременно и кульминацию универсально-поэтического начала, и высший итог личной судьбы, с которой при этом не снимается элемент неопределенности («. в песнях не прейду к другому поколеныо?// Или я весь умру?»).
Фактор влияния восприимчивости к внешним, объективным характеристикам природы приобретает и характер обратной направленности, то есть можно считать, что наличие поэтической чувствительности обладает эффектом преображения реального мира. Состояние поэтического подъема всегда находится как бы на грани иллюзорности, так как его изображение строится на контрасте с его утратой в настоящем: «откровение дотоль нечувствованных сил», с одной стороны, отмечает все в окружающем мире «присутством восхищенья» и «надеждами счастья», но, с другой стороны, связывается лишь с коротким периодом, противостоящим негативно оцениваемому «объективному» состоянию («Неудовольствия из сердца льется ток, // И каждый час родит роптание на рок.» («Сожаление младости») — «Нет, красок мрачности такой не существует, // Котора жизни вид моей изобразует. // Во скудном круге чувств и мыслей огражден, // Ко побуждению животных приведен.» («Отрывок.») — «И подлый эгоисм, тобою овладев, // Все чувствия любви во свой поглотит зев. // <.> Ты будешь зреть еще, но все, что зришь, мертво.» («Письмо к***»)) и «объективной» оценке поэтического дарования («Но дух мой твоего внушенья недостоин: // В сени знамен твоих последний самый воин.» — «Увы! Я не сорвал без терний розу. // Мое достоинство писать на рифмах прозу, // Без воображения, противу языка <.> // Но сельский скоморох достался мне уделом.» («Послание о легком стихотворении.»)).
При этом во многих случаях оппозиция поэтический дар/его утрата у Муравьева осложняется переводом в ироническую плоскость и/или вовлечением в систему архетипических традиционно-поэтических комплексов представлений, которые и будут подробно рассмотрены в тексте диссертации.
Важнейшим из них является так называемый «сентиментальный комплекс». Его суть заключается в соотнесении/отождествлении поэтического таланта с особыми формами чувствительности или восприимчивости, за счет которых и реализуется ключевой в искусстве принцип мимесиса (подражания природе). Стадии процесса «поэтического» постижения мира объединяют в единомоментном иррациональном ощущении следующие этапы (здесь они будут рассмотрены на примере стихотворения «Сожаление младости»): универсальная чувствительность («Во все вступалася чувствительность моя.») — ее воплощение в виде принципа подобия природе («Из сердца полного подобие извлечь, // Природу в целом зреть, и зреть ее подробно.») — процесс зарождения поэтического «мышления» («.сколь было мне удобно // Стихосложения красами мысль облечь.»)/поэтического восторга («Творишь, восторга полн, и сладки изумленья // Влекут перед тебя готовы умиленья.») — облечение ориентации на образцовых авторов (в различных видах искусства) в форму чувствительного сопереживания подлинному искусству («Все действия мои восторг знаменовали. // Я плакал сладостно, Дмитревский, в первый раз // Твой сердцу сродственный, волшебный слыша глас." — см. далее фрагмент, посвященный В.И. Майкову) — расширение поэтической гармонии до уровня всеохватывающей гармонизации/эстетизации жизни («Надежда, что в сердцах у юношей живет, // Мечтаниями мне наполнила весь свет. // Всех другом быть хотел.» и т. д.) — отождествление поэтической чувствительности с этическими ценностями («И добродетели высокие черты // Глубокие в душе влиянья оставляли.») и со счастьем («. и радостей пиянство //Из чаши полныя, счастливый отрок, пил.»). Вместе с тем, сама многоаспектность и четкость взаимосвязанности компонентов такого поэтического комплекса предполагает возможность его реализации лишь на фоне контраста реальности и иллюзии: состояние идеально-поэтической чувствительности может быть ярко очерчено только на основе несоответствия реальности, в которой утрата иллюзий юности (или др.) неизбежна («Исшед из области волшебной твоея, // Угрюмой странствую пустыней жития // <.> Всей траты моея питаю сожаленья.» -следовательно, и иллюзорность подлинности поэтического таланта: «Со тщаньем воспитал душевно заблужденье // Услышать гордое название творца.»). В лирике Муравьева устанавливается четкая параллель между исчезновением чувствительности и утратой поэтического вдохновения, добродетельности и счастья (см., например, в группе стихотворений, обращенных к сестре Муравьева, образ которой выполняет роль медиатора в процессе обретения утраченных ощущений: «Понятий, склонностей и чувствий страж моих, // Из сердца моего я зрел бегущих их. // Со добродетелью они лишь обитают. // Со добродетелью и музы отлетают!" — «Прибавь глубокость мне и силу ощущенья <.> // Довольно ль что ко мне ты нежность ощущаешь, // Коль счастья чувствовать [то есть чувствительность = счастье. — Д.М.] ты мне не сообщаешь?» («Письмо к Феоне») — «Сии мечтания, чувствительности глас, // Придут ли опять и усладят ли нас?" — «И подлый эгоисм, тобою овладев, // Все чувствия любви во свой поглотит зев. <.> // .красота прости, любовь и восхищенья! // <.> Приди, чувствительность! и воскреси несчастна // Ты, оживления даятельница властна, // Воспламени в нем жизнь.» («Письмо к***») — «Желаю чувствовать, что я имею душу. <.> // Вопль сердца моего услышишь ли в своем // И слогу моему [то есть моей поэзии. — Д.М.] дашь чувствия взаем?" — Чувствуя, что он «во скудном круге чувств и мыслей огражден», Муравьев говорит, что «.искусство тихие свирели надувать // Ушло. И так оно пороком угнеталось.» («Отрывок. К В.В. Ханыкову»)).
К другим традиционно-поэтическим комплексам относятся следующие. Горацианский поэтический комплекс. Представлен как синтез различных мотивов творчества Горация (их реализация прослеживается и при анализе выполненных Муравьевым переводов из Горация), среди которых наиболее важны идеализация спокойствия сельской жизниконтраст жизнь/смертьпоэтическое/"героическое" бессмертие: см. стих.: «Итак, опять убежище готово.» «К Хемницеру» (1776) — «Сельская жизнь. К Афанасыо Матвеевичу Брянчанинову» (1770-е гг.) — «К музе» и др. Этот поэтический комплекс характеризуется не только устойчивостью взаимодействия входящих в него элементов, но также связан системой соотношений с анакреонтикой/оссианизмом через призму литературной традиции XVIII в. (в первую очередь, параллели с Державиным). Во-вторых, комплекс, связанный с «легкой поэзией». Включает в себя теоретические декларации принципов легкой поэзии" (утонченность формыхарактеристика аудитории читателейсоотношение светской изысканности/поэтического дараиллюзия «поэтической легкости» и др.)9- стихотворения, последовательно реализующие ее принципы, и промежуточные случаи, когда мотивы «легкой поэзии» входят в более сложную систему построения поэтического текста (см.: «Богине Невы»: синтез субъективного пейзажа, «легкой поэзии», одической эмблематики, пропущенные через призму метауровневой «поэтической» концепции: преображающий ракурс рассмотрения объективного мира связан с особенностями восприятия поэта-наблюдателя) или когда происходит ироническое обыгрывание мотивов «легкой поэзии» (см.: «Бедственное мгновенье»: противоречие кульминации зарождающегося чувства между пастухом и пастушкой и басенной морали в конце- «Зила»: контраст иллюзорной легкости изображения жизни расцветающей юной пастушки и реальности тяжелого труда). Руссоистский комплекс. Утверждение приоритета естественного над искусственным: любовь как «естественный» прообраз для копирующего ее искусства: стих.: «Обаяние любви». С другой стороны, происходит и ироническое переосмысление данного принципа за счет введения в текст стихотворения мотивов, связанных со «слабостью» любви (контрастирующей с руссоистской акцентуацией ее всеприсутствия). Классицистическая концепция. Теоретический свод правил искусства и возможность его иронического обыгрывания за счет внесения личных творческих мотивов (контраст истинного поэтического дара и собственного поэтического творчества как форма реализации традиционного элегического поэтического комплекса) или элемента иррациональностистих.: «Опыт о стихотворстве" — «Послание о легком стихотворении" — «Сила гения»). Одическая концепция: СумароковМайков. Постепенный процесс размывания шаблонов структуры классической оды (см.: «Ода десятая. Весна.» в начале (строфы 1−3) описание весенней природы в духе мифологизированной гиперболизации,.
9 Подробную характеристику см. в разд., посвященном «легкой поэзии», в 1-ой части.
14 характерной для од Ломоносовастр. 4−6: сочетание одических (скорее, в традициях Сумарокова) и элегических мотивовстр. 7−8: элементы натурфилософской поэзиистр. 9: характерный для «унылой элегии» контраст вечного возрождения природы и неизбежности человеческого угасаниястр. 10: ироническое обращение к адресату, демонстрирующее контраст принципов одической поэтики Майкова и самого Муравьевасм. также др. ранние оды, имеющие нумерацию).
С точки зрения взгляда на концепцию поэтического творчества Батюшкова можно считать последователем Муравьева. Теоретические построения Батюшкова строятся на основе сочетания иррациональности оценки источника поэтического таланта и взаимонаправленности влияния: характеристик души поэта и восприимчивости к природе («Климат, вид неба, воды и земли — все действует на душу поэта, отверстую для впечатлений»), связываемой с детскими впечатлениями («Ничто не может изгладить из памяти сердца нашего первых, сладостных впечатлений юности!" — «Что видел в юности, пред хижиной родной, // Что видел, чувствовал, как новый мира житель, // Того в душе своей до поздних дней хранитель // Желает в песнях муз потомству передать.» («Послание И. М. М<�уравьеву>-А<�постолу>»)). Как и у Муравьева, понятие поэтической впечатлительности строится на основе синтеза объективно-природного «внешнего» влияния и «внутренней» способности души, поэтически преображающей внешние впечатления10. Поэзия — это «сочетание воображения, чувствительности,.
10 При этом Батюшков отказывается от буквально понимаемой абсолютизации внешних воздействий (на поэта). См., например, в статье «Вечер у Кантемира», представляющей собой спор Кантемира с аббатом В. и Монтескье о возможности развития поэзии в России. Монтескье: «До сих пор я думал и думаю, что климат ваш, суровый и непостоянный, земля, по большей части бесплодная <.> образ правления почти азиатский, закоренелые предрассудки и рабство <.> все это вместе надолго замедлит ход ума и просвещения <.> Холодный воздух сжимает железокак же не действовать ему на человека? <.,.> Он дает <.> силу необыкновенную. Эта сила физическая сообщается душе. <.> Она есть тайная пружина многих прекрасных свойств характерано она же лишает чувствительности, необходимой для наук и искусств <.> Надобно содрать кожу с гиперборейца, чтоб заставить его что-нибудь почувствовать». Возражение Кантемира: «Поэзия свойственна всему человечеству: там, где человек дышит воздухом, питается плодами земли, там, где он существует, — там же он наслаждается и чувствует добро или зло, любит и ненавидит, укоряет и ласкает, веселится и страдает. Сердце человеческое есть лучший источник поэзии». мечтательности" — поэтическое вдохновение Батюшков называет «минутами деятельной чувствительности», которые быстро исчезают (ср. контекст утраты поэтического дара у Муравьева), но при этом «все предметы, все чувства, все зримое и незримое должно распалять его [поэта. — Д.М.] душу и медленно приближать сии ясные минуты деятельности, в которые столь легко изображать всю историю наших впечатлений, чувств и страстей». В этом смысле «Поэзия <.> требует всего человека» (все цит." в этом абз. из ст. «Нечто о поэте и поэзии»).
При внешнем сходстве отдельных поэтических формул Жуковского (ср. «Жизнь и Поэзия одно» с предшеств. цит.), в его эстетических манифестах сущность поэтического творчества сводится не к преображению совокупности объективных впечатлений, а к утверждению роли поэзии в качестве одного из медиаторов (посредников), связывающих идеальный (= «там») и реальный (= «здесь») мир: в прекрасном «здесь», запечатленном поэзией, можно увидеть лишь недолговечную иллюзию отражения идеального «там». Поэзия — это идеальное преображение реального мира, качественно меняющее его характеристикитолько идеально-преображенную жизнь можно отождествить с поэзией (см.: «И Вдохновение летало // С небес, незваное, ко мне- // На все земное наводило // Животворящий луч оно — // И для меня в то время было // Жизнь и Поэзия одно.» («Я музу юную, бывало.») — ср. также поэзия как одна из ипостасей «таинственного посетителя», вестника идеального мира на земле: поэзия «.как ты [таинственный посетитель. — Д.М.], она из рая // Два покрова принесла: // Для небес лазурно-ясный, // Чистый, белый для земли: // С ней все близкое прекрасно [то есть поэзия идеально видоизменяет реальный мир. — Д.М.]- // Все знакомо, что вдали [то есть поэзия приближает к нам идеальный мир, создавая иллюзию его присутствия «здесь». — Д.М.]. «(«Таинственный.
Таким образом, свойство поэтической чувствительности присуще душе изначально: оно может «поэтизировать» любой источник внешних впечатлений, хотя, с другой стороны, как замечает Батюшков, и в северной природе есть «объективный» источник для поэтического чувства. За счет этих двух утверждений и преодолевается некоторая непоследовательность по отношению, например, к теоретическим построениям в ст. «Нечто о поэте и поэзии».
11 За исключением специально оговоренной. посетитель" — см. также в примеч. Жуковского к стих. «Лалла Рук»: «Руссо говорит: <.> прекрасно только то, чего нетэто не значит только то, что не существует <.> прекрасное здесь не дома <.> оно только мимопролетающий благовеститель лучшегооно есть восхитительная тоска по отчизнеоно действует на нашу душу не настоящим, а темным воспоминанием всего прекрасного в прошедшем и тайным ожиданием чего-то в будущем.»).
Более подробно эти вопросы рассмотрены в разделах: Батюшков и Муравьев о поэтическом искусствеВремя и смерть («М. Н. Муравьев и К.Н. Батюшков») — «Горацианский поэтический комплекс»: идеализация сельской жизни («М. Н. Муравьев и В.А. Жуковский»).
Представление о том, что в творчестве Муравьева сформировались принципы лирики нового типа, которые станут доминирующими в поэтике.
Жуковского и Батюшкова, является общим местом любого современного исследования русской литературы конца XVIII — начала XIX века. Однако специально эта тема до сих пор не изучалась. Более того, практически не существует и работ, анализирующих творчество самого Муравьева на уровне современных требований. Сохранил определенную актуальность и раздел,.
12 посвященный Муравьеву в монографии Гуковского, но и он устарел во многих положениях: книга была издана в 1938 г. Обширный фактический материал содержится и во втором полутоме монографии В. Н. Топорова «М. Н. Муравьев.
Введение
в творческое наследие"13, однако он основан на иных по сравнению с настоящим исследованием принципах (формально-структурный анализ поэтических топосов и т. п.) и, кроме того, ориентирован, в первую очередь, на сопоставление творчества Муравьева с системой традиционной поэтики XVIII века. С другой стороны, хотя утверждения о влиянии Муравьева на принципы «субъективной поэтики» Батюшкова и.
12 Гуковский Г. А. Указ. соч.
13 Топоров В. Н. Из истории русской литературы. Т. 2 // Русская литература второй половины XVIII века. Кн. 1. М., 2001. Топоров В. Н. Из истории русской литературы. Т. 2 // Русская литература второй половины XVIII века. Кн. 2. М&bdquo- 2003.
Жуковского и встречаются эпизодически в исследованиях (начиная с Г. А. Гуковского), однако детально это влияние до сих пор не было изучено. На устранение этого пробела и направлена данная работа.
Настоящее исследование является опытом целенаправленного изучения поэтики Муравьева (в ее соотношении с поэтикой Батюшкова и Жуковского, а также предшественников и современников Муравьева в XVIII в.: ЛомонолсоваСумарокова — МайковаХерасковаДержавина). Работа состоит из трех глав (+ введение):
1. Обзор научной литературы.
2. М. Н. Муравьев и К. Н. Батюшков.
3. М. Н. Муравьев и В. А. Жуковский.
Разделы первой главы:
1. Анализ содержания монографии В. Н. Топорова «М. Н. Муравьев: введение в творческое наследие».
2. Анализ содержания других работ, посвященных творчеству М. Н. Муравьева.
3. Анализ концепций, определяющих значение/характеристики «элегического направления» в русской поэзии.
Разделы второй главы:
1. Послание/"отчст" о путешествиитема «поэтического» уединения. Стилистические и тематические признаки дружеских посланий, связанных с идеалом уединенного поэтического существованияскрытое противопоставление идеала и действительности: бегство от мира. Средства воплощения иллюзорности мира поэтической гармонии. Два ракурса восприятия смерти (реальный/условно-эстетизированный). Ориентация на горацианский/анакреонтический поэтический комплекс.
2. Батюшков и Муравьев о поэтическом искусстве. Теоретические декларации поэтического искусства: соотношение рационального/иррационального в поэзии, роль поэтической впечатлительности и «памяти сердца" — имперсональные характеристики гениальности- «Поэзия требует всего человека». Отношение Муравьева к «легкой поэзии»: поэт и светское общество. Поэзия — «огнь божественный" — отражение детского мировосприятия в поэзии (Батюшков) — принцип поэтического одушевленияоценка Вольтера и Ломоносова. Требование всеобщей гармонии: живописность и музыкальность в искусстве поэзиироль «легкой поэзии» в развитии литературного языка. Взаимонаправленность воздействия характеристик поэтической гармонии — жизненной гармонии — объективных/преображенных свойств реального мира.
3. Тема смерти. Религиозно-моралистический аспект и вечная жизнь душипроблема времени и «скоротечность жизни». Ориентированность на систему структурных элементов концепции Державина в восприятии смертиМуравьев и Сумароков/Херасков. Парадоксальность соотнесения страсти к жизни и тайной «любви к смерти». «Странничество» души в поисках вечных основ существования и ее устремленность «в мир лучший" — неоднозначность итогов странничества души за счет противоречивости соотнесения компонентов из систем Державина и Жуковского (Батюшков). Трагичность восприятия жизни: недолговечность и иллюзорность земной красоты, остающейся, все же, наиболее притягательноймужество человека в преодолении трудностей и страданий: «Лишь смелым Он отец» (Батюшков). Тема любви и смерти: соединение страсти и угасания.
4. Легкая поэзия. Отношение Муравьева к «легкой поэзии» как течению во французской литературеизложение теоретических принципов «легкой поэзии" — использование принципов «легкой поэзии» в оригинальном творчестве Муравьева и Батюшкова. «Унылые» элегические мотивы в «легкой поэзии»: осенний листопад, угасание жизни, «чаша бытия». Значение вовлечения в данный контекст мотивов утраты поэтического дара и создание иронической плоскости рассмотрения. Парни и Мильвуа в восприятии Батюшкова. Анализ отдельных стихотворений: «Богине Невы» как высшее достижение Муравьева (сопоставительный анализ «Водопад» Державина — «Богине Невы» Муравьева — «Переход через Рейн» Батюшкова).
5. Сопоставление стилистики Муравьева и Батюшкова: принцип субъективности. Характеристика субъективного «сладостного» стиля на основе трактовки Г. А. Гуковскогостилистическое сходство поэзии Муравьева и Батюшкова. «Пейзаж души» в элегии Муравьева «Ночь». Субъективность как признак трагичности мировосприятия: причины обращения Батюшкова к античности.
6. Любовь и искусство: утрата поэтического дара. Преимущество любви как естественного чувства: искусство — лишь несовершенная копия «природы» (Муравьев). Любовь как «всеобщая» природная закономерностьориентация Муравьева на концепцию Руссо и возможность ее иронического обыгрывания. Сила и слабость любви — миф об Орфее и Эвридике (Муравьев). Неудачи в любви и угасание поэтического дара: взаимосвязанность возвышенных начал благодаря «памяти сердца» (Батюшков). Связь нравственности, чувствительности и творческих способностей (Муравьев). Различия между Муравьевым и Батюшковым в реализации принципа взаимодействия поэтического и жизненного (влияние гармонии/дисгармонии жизни на различные аспекты воплощения поэтического таланта).
7. «Поэтический Элизий». Мифологический сюжет о поэтах в загробном мире в элегической (Муравьев) и сатирической (Батюшков) интерпретациикритерии истинного талантанеопределенность собственной поэтической судьбы. Балансирование на грани серьезности и иронической литературной игры. Значение традиций Данте и Буало. Соревновательность/преемственность в историческом/поэтическом соотнесении: Россия — Греция — Рим.
8. «О сочинениях г. Муравьева». Анализ статьи Батюшкова о Муравьеве: значимость его творчества. Муравьев — «пламенный любовник» добродетели- «движения доброго сердца» как главное в творчестве. Критерии отбора Батюшковым материала для анализавключенность ряда мотивов Муравьева в контекст собственной поэзии.
В третью главу вошли следующие разделы:
1. Время и смерть. Субъективация представлений о временилинейное человеческое время и природные циклы. Жизнь как совокупность мгновений (кратких эпизодов) с имманентно присущими им закономерностями: сумма мгновений vs линейно-поступательная концепция времени. Оценка вечной изменчивости жизни («суета мира" — изменяющаяся чувствительностьотсутствие представления о неизменности счастья) — полемика Муравьева с концепцией од Сумарокова — МайковаДержавина, связанных с оценкой «суеты мира». Возможность восприятия смерти как возвращения души к идеальному вневременному существованию: «здесь» и «там» (Жуковский). Анализ стихотворения «Теон и Эсхин» как иллюстрация парадоксальности общей концепции Жуковского: в смерти и страданиях заключен «обет неизменной надежды», связанной с переходом за грань земной жизни. Отношение к смерти: долгожданное освобождение души или страшная необходимость. «Преодоление времени» за счет памяти и обращения к мифологическому сознаниюземная любовь «там». «Цвет мгновения» и субъективное ощущение «насыщенности» времени (Муравьев).
2. Пейзаж. Создание субъективного «пейзажа души». Внешне притягательное и таинственно-«невыразимое» в красоте природы: анализ стихотворения «Невыразимое». Проникновение субъективного настроения в природное окружение: неразграниченность души человека, мира природы и персонифицированной жизни. Принципы создания пейзажа в элегии «Славянка»: динамизм в смене ракурсов взгляда наблюдателясвязь пейзажа с философскими отступлениямиоживотворение природы, соединяемой с персонифицированными символами идеального мираиллюзорность идеального начала. Типичные элементы пейзажа: реминисценции из Муравьева в «Вечере» и «Сельском кладбище» Жуковского.
3. Море. Объединение (в трактовке Муравьева) ориентации на духовные оды (переложения псалмов) и на элегическую систему Жуковского. Море как символ романтической устремленности души к высшим началамсимволическое соотнесение: море — душа человека/"Мировая душа" - небо. Метафора жизни как плавания по бурному морю: корабль без компасанепредсказуемость судьбы человека: его слабость и величие — «червь» и «Бог». Иронический элемент во взгляде Муравьева: противоречивость в синтезе различных аспектов традиции поэзии XVIII века (группа од «на суету мира» — оды Хераскова — оды Державина). Мотив разочарованности и душевной опустошенностистремление «создать» прошлое в памяти через эмоциональное сопереживание: мотив слезабсолютизация пессимизма: Жуковский и Байрон.
Тема памяти/прошлого/возрождения прошлого за счет чувствительности (Муравьев — Байрон — Жуковский);
4. «Горацианский поэтический комплекс»: Анализ структуры переводов стихотворений Горациявыделение ключевых горацианских мотивов: принципы их объединения/взаимодействия (переход через грань жизни и смертиидеализация сельской жизнитема поэтического бессмертия). Поэтическое уединениеидеализация патриархальности и естественного существования. Моральное превосходство сельских поселян: внесословная ценность личности. Образ меланхолического уединенного певца в «Сельском кладбище» vs трактовка Муравьева: взаимосвязь художественной эстетизации и объективности рационально-познавательного элементов в восприятии природы. Иллюзия и ирония в трактовке темы поэтического уединения. «Кладбищенская поэзия»: предчувствие смерти, размышления на могиле поэта: соотношение горацианского и сентиментального комплексов.
5. Послание. Общее и различие в системе жанровых характеристик послания у Жуковского, Муравьева и Батюшкова. Послание «К Батюшкову» — ответ на «Мои пенаты»: тема поэтического избранничества, поэтический мир и реальность.
6. Счастье и отчаяние. Поиски счастья и неизбежность разочарований. Отношение Муравьева к представлениям стоиков о душевной гармонии: иллюзорность абсолютного спокойствияпарадокс о бесконечности поисков счастья: результат уже не важенв изменчивом мире нет постоянного идеала (Муравьев). Относительный оптимизм Муравьева и пессимизм Жуковского: разочарование в прежних идеалахопыт, разрушающий иллюзии. Счастье как процесс идеально-поэтического освоения внешнего мира- «мертвое» — отзвук «пылающей души» или лишь сенсуалистическая аналогия мира и человека. Отождествление поэтического таланта с особой поэтической восприимчивостью, реализующее творческий принцип подражания природе и дающее иллюзию абсолютной душевной гармонии/счастья. В примечании: полемика Батюшкова со стоицизмом: неприятие «счастья по нашим правилам" — ошибочность рационального пути исканий.
Заключение
.
В настоящей диссертации были решены следующие общие задачи:
1. Проанализированы стихотворные тексты, сгруппированные в соответствии с системой тематических компонентов элегического комплекса.
2. Обосновано то, что линия преемственности между элегическими системами Муравьева, с одной стороны, и Жуковского и Батюшкова, с другой, может быть определена относительно ориентации на стабильные поэтические комплексы (горацианскийсентиментальныйанакреонтический, «легкой поэзии» и др.).
3. Доказано ключевое значение метапоэтического комплекса в элегической лирике Муравьева и прослежено взаимодействие МуравьевЖуковский — Батюшков в этом направлении.
4. Продемонстрированы важнейшие структурные элемента субъективного «сладостного» элегического стиля, являющегося базовой основой взаимодействия Муравьева с поэтами первой трети XIX в.
5. Предложена интерпретация философского аспекта взаимодействия (тема смертиоппозиция «идеал» — «реальность" — «здесь» и «там» и др.).
6. Приведены случаи непосредственных реминисценций из Муравьева в поэзии Жуковского и Батюшкова.
Одновременно с этим были сделаны следующие частные выводы в рамках содержания отдельных разделов:
1. Определены стилистические и тематические признаки дружеских посланий, связанных с идеалом уединенного поэтического существования и содержащих скрытое противопоставление идеала и действительности.
2. Проанализированы теоретические декларации поэтического искусстваустановлена взаимонаправленность воздействия характеристик поэтической гармонии — жизненной гармонии — объективных/преображенных свойств реального мира.
3. Рассмотрены различные аспекты трактовки темы смерти (проблема времени и «скоротечность жизни" — «странничество» души в поисках вечных основ существованияпротиворечивость соотнесения структурных элементов соответствующих концепций Сумарокова — Хераскова — Державина и др.).
4. Изучено использование принципов «легкой поэзии» в оригинальном творчестве Муравьева и Батюшкова (система характерных образов/мотивов).
5. Характеризуется субъективный «сладостно-элегический» стиль Муравьева, Жуковского и Батюшкова.
6. Систематизированы различия между Муравьевым, Жуковским и Батюшковым в реализации принципа взаимодействия поэтического и жизненного (влияние гармонии/дисгармонии жизни на различные аспекты воплощения поэтического таланта).
7. Дается характеристика восприятия времени в творчестве Муравьева и Жуковского: субъективация представлений о временилинейное человеческое время и природные циклыжизнь как совокупность мгновений (кратких эпизодов) с имманентно присущими им закономерностями- «преодоление времени» за счет памяти.
8. Определены принципы создания субъективного «пейзажа души» в элегиях Муравьева и Жуковского (проникновение субъективного настроения в природное окружение).
9. Выявлены важнейшие структурные признаки «горацианского поэтического комплекса» в элегиях Муравьева: принципы объединения/взаимодействия ключевых горацианских мотивов (переход через грань жизни и смертиидеализация сельской жизнитема поэтического бессмертия) — иллюзия и ирония в трактовке темы поэтического уединения.
10. Рассматривается восприятие счастья как процесса идеально-поэтического освоения внешнего мира, когда происходит отождествление поэтического таланта с особой поэтической восприимчивостью, реализующее творческий принцип подражания природе и дающее иллюзию абсолютной душевной гармонии/счастья.
