Наследие М.Ю. Лермонтова в поэзии Серебряного века

Серебряный век русской поэзии как сложное и многогранное явление доныне остается недостаточно изученным, хотя отечественное литературоведение накопило немалый опыт в этой области. К проблемам, не получившим систематизированного исследования, следует, думается, отнести восприятие художественных открытий XIX столетия деятелями искусства последующих эпох.

Важную закономерность этого процесса в литературе Серебряного века наметил Н. Оцуп. Разнообразные философско-эстетические поиски своего времени поэт объединил генетическим родством с предшествующей отечественной словесностью. Он отметил «чувство особенной, трагической ответственности за общую судьбу», присущее искусству XIX столетия и обострившееся на рубеже веков (305). «Литература в России всегда была проводником ко всем областям жизни», — писал Оцуп в предисловии к альманаху «Числа» (336). В современном себе искусстве слова он подчеркивал усиленный динамизм и интенсивность духовных поисков. Серебряный век поэт считал уникальным явлением, которое «.по силе и энергии, а также по обилию удивительных созданий почти не имеет аналогий на Западе.» (305,551).

Борьба во имя свободы творчества и во имя духа" (253), ставшая признаком нового времени, по сути была все тем же, в традициях отечественной культуры, поиском Правды. Изменились лишь масштабы и средства единых духовных устремлений. «.То, что у Пушкина или Толстого как бы создавалось впервые, — писал Н. Оцуп, — теперь подвергается сознательному анализу». .Мастер побеждает пророка" (305,556). В Золотом веке — «слишком уж все полногласно», в Серебряном «все суше, бледнее, чище, но и, более дорогой ценой купленное, ближе к автору, более — в человеческий рост» (там же). Глобальные концепции бытия, созданные классиками, на рубеже XIX-XX столетий стали источником напряженной рефлексии, глубокого осмысления жгучих проблем непростого, быстро текущего времени.

Культурный опыт прошлого — традиция — входил в сознание людей и определял не только словесно-художественные поиски, но и общую «ткань» жизни. Следование традиции на рубеже XIX—XX вв.еков рассматривалось как включение в единый вневременной духовный опыт отечественной, а через нее мировой культуры. В. Ф. Эрн отмечал: «Свободная традиция. есть не что иное, как внутреннее метафизическое единство человечества» (337). П. М. Бицилли углублял вывод, утверждая культуру особым «пространством», где происходит «творческое самораскрытие личности вовне,. преодоление ее ограниченности, приобщение ее к Космосу, ко Всеединству и вместе с тем ее самоутверждение» (256). «Чудом в русской культуре» он называл «свободное, необъяснимое никакими „законами подражания“, не сводимое ни на какие зримые, осязаемые „факторы“ самораскрытие объективного Духа в ряде феноменов, единственных, неповторимых, абсолютно независимых и вместе с тем образующих стройную систему, в которой все необходимо и нет ничего лишнего» (256,370). С этих позиций, утверждал ученый, русская литература не имеет хронологии, она может быть понята только как цельное духовное явление, где «Блок требует Пушкина и Пушкин Блока», где «демонизм Лермонтова» побуждает «проникнуться ужасом Достоевского перед идеей абсолютной свободы человека, отвергшего Бога» с тем, чтобы потом «молиться вместе с Лермонтовым» (там же).

О духовном единстве русской литературы как решающем факторе ее национальной принадлежности писал Вл. Ходасевич: «Национальность литературы создается ее языком и духом, а не территорией, на которой протекает ее жизнь, и не бытом, в ней отраженным» (70). Феномен Пушкина А. Л. Бем видел «именно в том, что скачок в будущее он сделал, не оторвавшись от родной почвы, что сумел он гениально сочетать русскую традицию с достижениями мировой культуры» (250). «.Без культа прошлого, — утверждал он, — нет и достижений будущего» (250,339). В. Вейдле был убежден, что новизна вырастала из «образа прошлого», т. е. из традиции, а «преемственность оказалась. сильней всех нарочитых новшеств» (265). «Традиция без обновления не жива, а при ее отсутствии и обновлять нечего», — отмечал исследователь (265,323−324). Он считал, что «относительная новизна» рубежа XIX—XX вв.еков «обновляла старину», а не «рвалась ее уничтожить» (265,323).

Серебряный век инициативно и творчески воспринял «культурную память» прошлого. Ее духовные компоненты, углублявшие самопознание художников, были востребованы в качестве живого опыта. Традиция обогащалась новыми нравственно-эстетическими находками, в первую очередь связанными с понятием гармонии природы, человека, мира и Бога. Идеи, концепции жизнеощущения, интуитивные прозрения истин, оформившиеся в XIX веке и мировоззренчески заостренные в новое время, стали его подлинным достоянием.

Нельзя сказать, что за последние годы интерес к традициям русской литературной классики в словесном искусстве Серебряного века ослабел. Достаточно назвать работы: JI. И. Будниковой (261), JI. А. Карпушкиной (282), Г. Н. Козубовской (284), Н. В. Налегач (187), Н. А. Панфиловой (307), В. М. Паперного (308), Н. В. Смирновой (318), Л. А. Сугай (322), а также коллективные труды: Связь времен. Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX века. — М., 1992 (314) — Достоевский и литература рубежа XIX—XX вв.еков: Статьи и другие публицистические материалы. — СПб., 2000 (273) — Словесное искусство Серебряного века и развитие литературы. — М., 2000 (317) — Традиции и творческая индивидуальность писателя. — Элиста, 2001 (324) — Традиции в русской литературе. — Н. Новгород, 2002 (323). Однако внимание исследователей было, главным образом, сосредоточено на определяющей роли великих художников в становлении литературных направлений, отдельных творческих индивидуальностей того или иного периода. Представляется, что такой подход, необходимый для осмысления наследия конкретного лица или «школы», не выводит к главной грани проблемы — к функциональному значению отечественной классики в развитии словесного искусства новой эпохи. Поэтому следует выделить из общего числа работ монографию В. В. Мусатова «Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века» (М., 1998), где рассмотрено влияние русского гения на целый пласт поэзии минувшего столетия. Магистральной в работе стала мысль о том, что «удаляясь от Пушкина исторически», русская литература «приближается к нему духовно — как к центру» — беспримерных художественных открытий (301,13). По этой линии соотнесены поиски и достижения ряда крупнейших поэтов XX столетия: А. Блока, С. Есенина, В. Маяковского, А. Ахматовой, И. Анненского и Б. Пастернака. По всей видимости, исследование В. В. Мусатова будет иметь своих продолжателей: истоки влечения к творчеству Пушкина не исчерпаны, круг его последователей — тоже. Но для каждого, кто коснется этой плодотворной темы, освоенные Мусатовым принципы анализа станут основополагающими. А главное, в результате подобного рода работ, обращенных к другим создателям отечественной поэтической культуры, феномен Серебряного века предстанет во всем многообразии и полноте.

Наследие «второго» поэта России — М. Ю. Лермонтова — тоже принадлежит к вершинным явлениям отечественной классики, с ориентацией на которые, наравне с Пушкиным, шло самоопределение художников Серебряного века. Оснований к такому утверждению более чем достаточно: многие мастера слова порубежного времени открыто высказывали свою приверженность заветам гениального предшественника.

В. Брюсов, относя Лермонтова к числу самых дорогих для него классиков, о себе писал: «Мелких стихов, в которых отразился Лермонтов, и не счесть» (22). Поэма «Король» (1890−91 г. г.) и вовсе была создана Брюсо-вым в подражание «Демону». Было время, когда притяжение поэта XX в. к автору «Демона» затмило другие увлечения. «Только после Лермонтова настала для меня пора, когда я смог оценить величие и значение Пушкина», — признавался в «Автобиографии» Брюсов (21). Позже, в пору активного становления в качестве лидера символизма, он не находил в Лермонтове ответа на запросы «современной души», причислив его даже к «чет-веростепенным поэтам». Однако в зрелом творчестве Брюсов активно использовал лермонтовские тексты в качестве эпиграфов, микроцитат, реминисценций. В 1914 году во вступлении к юбилейному собранию сочинений классика дал развернутую характеристику его наследию, восприняв Лермонтова мятежным романтиком, неизменно стремящимся к «чудесному», «сверхземному идеалу» (105).

К. Бальмонт, называвший Лермонтова «младшим братом» Байрона, учеником Пушкина, определил его как «романтика по темам и реалиста по исполнению» (которому, однако, оказалась недоступна область «мировой символизации»), «звездную душу», «тоскующего поэта., с которым говорили демоны и ангелы» (ст. «Сквозь строй»). Лучшим в мировой лирике Бальмонт считал лермонтовские «Горные вершины.», стихотворение, с которым ассоциативно связано название его собственной книги (88,61).

А. Белый в целом ряде статей («О теургии», «Священные цвета», «Апокалипсис в русской поэзии», «Луг зеленый») осмысливал наследие Лермонтова и направление литературы, с ним связанное. Намечая два потока русской поэзии, один, идущий от Пушкина, другой — от Лермонтова, теоретик младосимволизма пророчествовал об их будущем слиянии, подчеркивая не только значение творческого наследия классика, но и знако-вость его личности, в которой «отражаются судьбы целых эпох., судьбы всемирно-исторические» (93). Лермонтов, по мнению А. Белого, оказался «окном», «через которое дует. ветер будущего», судьба же грядущего зависит от решения «спора» между двумя способами отношения к жизни — «индивидуализмом и универсализмом» (93,414), столкнувшимися в поэтическом мире великого художника.

Ив. Бунин, на протяжении всей жизни испытывавший постоянную духовную потребность в наследии Лермонтова, о чем писал в дневниках, воспоминаниях, романе «Жизнь Арсеньева», признавался, что «в отрочестве. подражал то одному, то другому, — больше всего Лермонтову» (30,550). А незадолго до смерти назвал Лермонтова первым поэтом России (74). Бунин с молодых лет считал классика художником такой «духовной организации», под влиянием которой «романтизм создал дух протеста» «против несовершенства человеческой жизни вообще. и против того общественного строя, в котором пришлось жить» (28,IX, 518,524). Самого Бунина притягивала к Лермонтову его ищущая, во многом загадочная на-, тура «одинокого», «безродного» странника. С годами, особенно в эмиграции, эта линия сближения стала все более ощутимой.

Н. Гумилев в ряде статей и рецензий книги «Писем о русской поэзии» часто ссылался на достижения Лермонтова, отмечая величие и кра-, соту его созданий («Читатель»), точность, удивительную образность его лирики («Переводы стихотворные»), напряженную мысль, владеющую поэтом («Письма о русской поэзии. Рецензии на поэтические сборники»), открытые им «новые возможности русского языка» (ст. № 17 «Писем.» (36,111,70), талант художника «линий и красок», «герои и пейзажи которого чем жизненнее, тем выше» (36,111,82). В лермонтовских стихах Гумилев видел «спокойствие и грусть», «отсутствие морализма» (36,111,93), подтверждение образной характеристики И. Анненского: «Лермонтов — «веселый охотник за солнцами, будущий человек» (36,111,70). Почитая вклад классика в отечественную сокровищницу, Гумилев определил ему место среди тех титанов, которые вывели русскую школу на европейский уровень («Вожди новой школы»), утверждая: «.Лермонтов в поэзии явление не меньшее, чем Пушкин, а в прозе несравненно большее. Русская проза пошла. с «Героя нашего времени». Проза Лермонтова чудо. Еще большее, чем его стихи» (194).

Несмотря на провозглашенное футуристами неприятие классического наследия, наиболее талантливые из них обращались к лермонтовским мотивам, образам, языку. Великому предшественнику посвятил книгу «Сестра моя — жизнь. Лето 1917 года» Б. Пастернак, открыв ее стихотворением «Памяти Демона». Под влиянием классика В. Маяковский создал стихотворение «Тамара и Демон», громогласно заявив: «К нам Лермонтов сходит,/ презрев времена.//» (44). В статье «О расширении пределов русской словесности» (1913 г.) В. Хлебников с благодарностью вспоминал Лермонтова, который ввел в отечественную литературу новые темы, восходящие к русской истории, к древности — «Вадим», «Боярин Орша». Считая, что русской литературе («мозгу земли», «мыслезему») предначертана ответственная интеллектуально-духовная миссия, — быть «первичным», объединяющим фундаментом по отношению к внешним, рознящим культуры факторам — Хлебников в этом сложном универсуме отводил видное место наследию Лермонтова.

Ссылки на раздумья поэтов Серебряного века о Лермонтове свободно можно расширить и углубить (что и будет сделано по ходу настоящей работы). Но и приведенный выше материал убеждает в том, что потребность в Лермонтове была устойчивой и разносторонней. Эта традиция была своеобразно продолжена и позднее, когда многие деятели Серебряного века оказались в эмиграции. Именно в этом трагическом положении они словно заново оценили неиссякаемую значимость открытий русской классики. В 1937 году В. Ходасевич писал: «.первые полтора десятилетия нынешнего века были ознаменованы тем, что Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Тютчев были прочитаны до такой степени по-новому, что порой казалось, будто Россия читает их в первый раз».

69,11,410). Очень верная мысль. Воистину русская классика оказалась активно востребованной «поколением рубежа», «детьми того и другого века» — XIX и XX (А. Белый «На рубеже двух столетий». На то были очень важные причины, вызванные внутренними диссонансами человеческого (художественного — особенно) мироощущения.

В статье «Бальмонт-лирик» И. Ф. Анненский указал на главное различие между поэтами двух эпох: «Старым „мастерам стиха“ была присуща „гармония между элементарной человеческой душой и природой, сделанной из одного куска“, младшим — свойственно „я“, которое хотело бы стать целым миром, раствориться, разлиться в нем, я — замученное сознанием своего безысходного одиночества, неизбежного конца и бесцельного существования» (4,305−306).

О душе современника как «бесконечности враждебно сталкивающихся разнородных сущностей» с волнением размышлял К. Д. Бальмонт (кн. «Горные вершины. Сборник статей», 1904). А. Белый в статье, посвященной JI. Андрееву, увидел в нем выразителя внутренних катаклизмов времени: «Наша жизнь — безумие. Л. Андреев типичный выразитель современности с ее усложнившимся темпом человеческих отношений. Действительная бездна смотрит из глубины его творчества, действительный крик недоумевающего ужаса срывается с уст его героев. Л. Андреев — единственный верный изобразитель неоформленного хаоса жизни» (94).

А. Блок в целом ряде работ акцентировал внимание на сложных сплетениях человеческих чувств в «половинчатых, расколотых душах» современников, на «ноте безумия, непосредственно вытекающей из пошлости, из паучьего затишья» (16,V, 69), на «безмерном отчаянии», выражающем страх (ст. «Безвременье»), на «бешеной истерике» жизни (16,V, 71).

Однако обостренное мировосприятие уравновешивалось напряженным поиском светлых потенций человека, страны, Вселенной. За трагическими противоречиями сердец А. Блок прозревал все компенсирующий огонь" («МА. Бакунин») (16,V, 34), «любовь», способную «дышать многообразием мира» («Поэзия заговоров и заклинаний») (16,V, 61), «призрак прекрасного» («Три вопроса») (16,V, 238), позволяющий выбрать верное направление движения «корабля» «в переходные, ночные эпохи» (16,V, 238). Раздумья Ив. Бунина над вечными вопросами «о сущности бытия, о назначении человека на земле, о его роли в людской безграничной толпе» (ст. «Е. А. Баратынский» (28,IX, 509) направляли к кладезю мудрости предшествующих поколений, в первую очередь — отечественной литературе, чтобы разобраться в своей душе и «сознать жизнь миллионов людей» (267).

На двух «полюсах» духовной жизни, исполненной ощущения непреодолимой дисгармонии и насыщенной страстным поиском форм преображения мира, — могучая фигура, гениальное наследие М. Ю. Лермонтова обладали равной для его последователей силой притяжения. Она, по тонкому наблюдению Вл. Ходасевича, исходила от «страдающей совести» великого поэта. Благодаря именно ей был дан «первый толчок движению», сделавшему русскую литературу исповедальной, вознесшему ее на недосягаемую высоту подлинно религиозного искусства" (69,1,448). Этот духовный компонент, возведенный в ранг эстетической доминанты, на рубеже столетий стал определять значимость создаваемых произведений, степень «тревожного разнообразия» чувств (там же), в них запечатленных.

В 1914 году Вл. Ходасевич писал: «В России сейчас не найдется ни одного культурного человека, который не преклонялся бы равно перед гением Пушкина, как и перед гением Лермонтова. Но все же один из них неизмеримо нам ближе другого. Русских людей можно вполне законно и довольно многозначительно делить на поклонников Пушкина и поклонников Лермонтова. Принадлежность к той или другой категории определяет много» (69,1,403). Духовный опыт Лермонтова стал неким культурным символом эпохи рубежа столетий с ее максимальным психологическим напряжением, предельным обострением творческих дерзаний, с человеческой надеждой на собственные силы в раскрытии законов и тайн бытия, но и с верой в возможность приближения к Божественной сущности Вселенной.

Масштабная сфера литературоведения — «Лермонтов и поэзия Серебряного века» — до сих пор почти не затронута. Существуют лишь отдельные «наброски» в этом направлении. В 1964 году Д. Е. Максимов справедливо писал: «Лермонтов был необходимой стадией в духовном развитии России. Многие русские писатели, начиная с 40-х годов XIX века, крепко связаны с его творческой традицией. Они зависели от Лермонтова в самом видении мира, в художественном методе и в том, что приняли на себя ответственность за те вопросы, которые поэт с такой болью и страстью поставил перед русским обществом» (167,247). Несколько позже эту мысль разделил У. Р. Фохт, утверждавший: «Бессмертие Лермонтова выразилось прежде всего в воздействии на сознание последующих поколений» (231). Оба исследователя, как мы видим, акцентировали значимость Лермонтова — поэта «огромной потенциальной философичности» (86) для всей духовной жизни России.

Важны и конкретные параллели. Д. Е. Максимов считал, что мировоззрение Блока неразрывно с «образом поэзии Лермонтова и духом ее». Подобные же связи ученый обнаружил в поэзии И. Анненского и К. Бальмонта (167,247). Позже это направление литературоведческого анализа практически не разрабатывалось. Оно остается за рамками и современных работ, связанных с отдельными творческими индивидуальностями Серебряного века (см.: исследования Т. Н. Бурдиной (106), Н. А. Галактионовой (113), О. О. Козарезовой (151), Я. В. Лейкиной (157), М. А. Львовой (162), О. Е. Малой (171), Н. А. Молчановой (182), Г. В. Петровой (202), С. В. Старкиной (219), Р. С. Спивак (217), Н. Н. Ткачевой (223).

Одной из видных работ, где анализируется лермонтовское влияние на целый пласт последующей поэзии, стала книга Т. П. Головановой «Наследие Лермонтова в советской поэзии» (Л., 1978). Обозначенный период изучения не включает рубеж XIX-XX столетий, но автор не оставляет его без внимания. Опираясь на концепцию Д. Е. Максимова о специфике бло-ковского усвоения традиций великого предшественника, автор работы привлекает более широкий контекст творчества и выделяет три тенденции в восприятии лермонтовского наследия символистами: 1) не видеть в поэте бунтаря, а усматривать в его поэзии «наклонность» к глубокому религиозному чувству, «определять его грусть как художественный отголосок практической русско-христианской грусти», источником которой «не протест, а примирение с грустной действительностью" — 2) пытаться соединить богоборческие и богоутверждающие стремления Лермонтова (Д. С. Мережковский) — 3) отрицать пафос смирения в поэзии Лермонтова, но порицать его за это (Вл. Соловьев). Внимание Т. П. Головановой привлекли мятежность, богоборчество поэта, а также особенности его стиха (звучность, мелодичность, богатство ритмического рисунка), элементы «поэзии мысли и чувства», воспринятые символистами на уровне тематического наследования, но утерявшие «лермонтовское содержание», «гражданственность», «полноту жизни», «порыв к действию», «силу духа», «человеческую отзывчивость, веру в силу слов», «здоровые силы души».

Общий вывод Т. П. Головановой, касающийся связи всех «нереалистов» конца XIX — начала XX веков с Лермонтовым, таков: «Ощутив трагическую сторону мировосприятия Лермонтова, поэты-декаденты XX века эмоционально к нему тяготели, но на идейно инородной почве лермонтовские семена дали и художественно инородные всходы (115). Согласиться с таким заключением в наше время не представляется возможным, ибо такой вывод не соответствует сущности «новой» поэзии, обедняет и уничижает ее творческие открытия. Да и само понимание лермонтовских традиций требует уточнения: они базировались не только на реалистических, как отмечает Т. П. Голованова, но и на романтических, религиозно-философских принципах отношения к бытию, рождавших в своей совокупности ту художественную «сверхреальность», которая так притягивала и «мистиков», и «неоклассиков», и «неореалистов» нового столетия.

Лермонтовская энциклопедия (М., 1981), что подвела итоги исследовательской работы многих десятилетий, в числе органично воспринявших наследие поэта, указала И. Анненского, А. Ахматову, К. Бальмонта, А. Белого, А. Блока, И. Бунина, Н. Гумилева, Ф. Сологуба, В. Маяковского, Д. Мережковского, В. Хлебникова, т. е. тех авторов, в творчестве которых существуют очевидные переклички с темами, образами, стихотворными особенностями классика, кто сам упоминал в письмах, дневниках, литературно-критических статьях, высказываниях о своем восприятии открытий Лермонтова (158). Замечания по каждому конкретному случаю даны в нашей работе. Общий вывод, который напрашивается в связи с этим материалом «Лермонтовской энцклопедии», таков: не столько идейные принципы классика стимулировали притяжение к нему, сколько потребность разрешить насущные эстетические и религиозно-философские идеи эпохи.' Поэтому установление преемственных связей великого предшественника с поэтами Серебряного века помогает понять особенности их художественного сознания, творчества, поэтического мастерства, а в целом — уникальность этого пласта словесного искусства. Специальных исследований, посвященных преломлению лермонтовских традиций в художественном сознании поэтов рубежа XIX—XX вв., практически не существует. Лишь в более широких по проблематике работах (скажем, связанных с преемственностью классического наследия) обнаруживаются переклички с достижениями «второго» поэта России.

Тема «Лермонтов в художественном сознании поэтов Серебряного века» обладает, на наш взгляд, немалой актуальностью, поскольку направлена к осознанию лермонтовских традиций для целостной и сложной эпохи русской поэзии, истоков ее духовной доминанты, образного и стихотворного новаторства в наследии русского классика. Значение проведенного исследования сосредоточено в следующих направлениях анализа: а) раскрытии имманентных связей духовной атмосферы Серебряного века с религиозно-философской концепцией, ее воплощением в творчестве Лермонтоваб) определении функциональной роли открытий Лермонтова в поэзии рубежа веков на уровне ее общих тенденций и неповторимо-индивидуальных системв) установлении типологии художественного творчества поэтов к. XIX — н. XX столетия, ориентированного на неповторимые достижения Лермонтова в этой области.

Цель работы состоит в раскрытии главных тенденций восприятия и творческого освоения традиций М. Ю. Лермонтова поэтами Серебряного века. Отсюда вытекают конкретные задачи исследования: рассмотреть особенности восприятия творческого наследия Лермонтова поэтами рубежа XIX—XX вв.ековопределить причины притяжения деятелей культуры Серебряного века к духовным заветам классикавыявить грани наследия Лермонтова, востребованные поэзией рубежного периодаустановить общие типологические линии восприятия Лермонтова художниками неоднородных философско-эстетических ориентациипроследить специфику освоения художественных завоеваний Лермонтова поэтами Серебряного века.

Материалом исследования избрана поэзия мастеров слова конца XIX — начала XX века: И. Анненского, А. Ахматовой, К. Бальмонта, А. Блока,.

В. Брюсова, Ив. Бунина, 3. Гиппиус, Н. Гумилева, М. Лохвицкой,.

B. Хлебникова, Вл. Ходасевича (их отзывы, рецензии, литературно-критические статьи, философско-эстетические работы). Привлечены письма, дневники поэтов, воспоминания о них современников.

Изучены фундаментальные исследования разных лет о Лермонтове:

C. А. Андреева-Кривича (80), И. Л. Андроникова (82), П. А. Висковатова (110), П. А. Вырыпаева (112), Л. Я. Гинзбург (114), С. И. Ермоленко (132), С. Н. Дурылина (123), В. И. Загорулько (138), В. А. Захарова (139),.

B. А. Икорникова (146), В. И. Коровина (152), Д. Е. Максимова (166,167), Г. П. Макогоненко (170), В. М. Марковича (173), Б. А. Нахапетова (188),.

C.В.Обручева (192), Б. Т. Удодова (224,225,226), П. С. Ульянова (227), П. Е. Щеголева (242), Б. М. Эйхенбаума (246). Его поэзия рассмотрена с точки зрения актуальной для эпохи рубежа столетий христианской онтологии, антропологии и аксиологии (101). С этих позиций проанализированы работы: С. С. Аверинцева (339), Ю. Н. Беличенко (92), А. А. и Г. А. Гагаевых (349), Е. В. Головенкиной (116), М. М. Дунаева (124,274,275), О. П. Евчук (131), И. А. Есаулова (133), Л. В. Жаравиной (135), С. Н. Зотова (142,143), И. А. Киселевой (148), А. В. Котельникова (287,288,289), Ю. В. Лебедева (291), А. В. Моторина (184), Т. Т. Уразаевой (228). Привлечены библейские источники, связанные с творческим наследием Лермонтова, труды религиозных мыслителей Вл. Соловьева, Д. Мережковского, С. Булгакова, В. Розанова, Н. Бердяева, П. Флоренского, П. Ильина, др.- коллективные и персональные изыскания по проблеме «Христианство и русская литература». Изучены и учтены работы, посвященные эстетическим теориям и поэтической практике Серебряного века: А. П. Авраменко (72), Н. А. Богомолова (101,102,103), И. И. Гарина (270), Б. М. Гаспарова (271), Л. А. Колобаевой (285,286), 3. Р. Жукоцкой (279), Д. Е. Максимова (295,168,165), В. Ф. Маркова (299), И. Г. Минераловой (300), З. Г. Минц (177,178), Е. Г. Мущенко (302),.

А. Пайман (306), В. А. Сарычева (312,313), Л. А. Смирновой (211,212,318,319,320), А. Ханзен-Лёве (329), А. П. Черникова (332,333), О. Ю. Юрьевой (338).

Предметом исследования стали многообразные проявления фило-софско-эстетических традиций М. Ю. Лермонтова в поэтическом сознании Серебряного века.

Методологическую основу настоящего исследования составляют выше перечисленные труды религиозных мыслителей, специалистов по творчеству М. Ю. Лермонтова, поэзии Серебряного века.

Методика изучения материала опирается на проверенные временем принципы культурно-исторической, сравнительно-типологической, психологической школ литературоведения.

Научная новизна диссертации обусловлена тем, что в ней впервые рассматривается роль лермонтовского наследия в поэтическом творчестве представителей разных литературных направлений Серебряного века. Избранная тема позволила освоить новый подход к словесному искусству этого времени и новое русло его изучения. Собран, систематизирован, осмыслен уникальный материал, свидетельствующий о редкой значимости М. Ю. Лермонтова в деятельности поэтов, религиозных философов, литературных критиков, ученых, общими усилиями слагавших «миф» о личности, судьбе, художественных прозрениях классика. Впервые в настоящей работе устанавливается важность для развития русской лирики религиозно-философской концепции Лермонтова, оказавшей сильное влияние на эстетические позиции и творческие искания его последователей. С этой точки зрения открыты до сих пор не замеченные особенности духовного мира целого ряда талантливых создателей «новейшей поэзии»: К. Бальмонта, 3. Гиппиус, И. Анненского, М. Лохвицкой, Ив. Бунина, Н. Гумилева, Вл. Ходасевича, многих других. Анализ их произведений под таким углом зрения позволил установить глубинную связь мастеров стиха.

Серебряного века, ранее лишь частично обозначенную или неверно истолкованную, с наследием Лермонтова, а через него — с русской культурой XIX столетия. С другой стороны, рассмотрение общего притяжения к одному великому источнику приводит к другому значительному направлению работы — к типологически сопоставительному изучению разных литературно-эстетических и религиозно-философских взглядов, сложившихся в художественном пространстве эпохи, к уточнению как их сближения, так и расхождения при решении актуальных проблем мира и человека. В результате осуществлена, думается, перспективная попытка конкретизировать типы художественного мышления в поэзии рубежа столетий, высветив важнейшие моменты глубинного схождения и удаления друг от друга лирических талантов Серебряного века.

Данная работа по-новому осмысливает проблему преемственности в русской литературе, которая рассматривается как воплощение в художественном творчестве последователей «духовного» (религиозно-эстетического) опыта предшественника, допускающее многогранную тематическую, образно-смысловую и стилевую вариативность, но сохраняющее главную направленность мировосприятия, совокупность нравственных ценностей, им определяемых.

Теоретическое значение состоит в том, что диссертационное исследование уточняет типы поэтического осмысления общих истоков творчества, обусловленные спецификой индивидуального поиска отдельного мастера слова, а также атмосферой религиозно-философских и эстетических запросов эпохи. Кроме того, вносятся существенные дополнения в понимание типологических связей между внешне разнящимися, но внутренне близкими (благодаря притяжению к общему духовному центру) течениями в поэзии одного периода (к. XIX — н. XX в.).

Научно-практическая значимость настоящего исследования определена раскрытием повсеместно значимых традиций Лермонтова, оказавших влияние на широкий пласт русской литературы, долгие годы рассматривавшийся как совокупность противоборствующих единиц. Благодаря такому подходу — уточнены эстетические позиции и художественные принципы поэтов различной творческой ориентации, а также «генетическая» близость многих модернистских групп, отрицавших этот факт, к священному началу отечественной классики. Наблюдения и выводы диссертации могут быть использованы при дальнейшем осмыслении избранного круга проблем, для обогащения вузовских лекций по литературе к. XIX — н. XX столетия, спецкурсов и спецсеминаров по творчеству отдельных авторов Серебряного века, традициям М. Ю. Лермонтова, при комментировании их текстов.

Структура работы вытекает из логики проведенного исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих ряд разделов, и заключения. От «совокупного» восприятия Лермонтова в разных сферах культуры рубежа веков (гл. I) мы переходим к установлению преемственных связей поэта XIX столетия и порубежной поры по проблемам: поэтического «космоса» (гл. II), нравственных ценностей бытия (гл. III). Задача первой главы состоит в освещении с разных позиций (эстетических, религиозно-философских, литературно-критических, пр.) востребованности лермонтовского наследия русской культурой Серебряного векавторой — в раскрытии индивидуальных подходов Д. Мережковского, А. Блока, М. Лохвицкой, К. Бальмонта, И. Анненского, А. Ахматовой, В. Ходасевича к проблемам и образам, вдохновленным Лермонтовым, — Божественная Вселенная и душа человекатретьей — в рассмотрении различных «типов» лирического «я» В. Брюсова, 3. Гиппиус, Ф. Сологуба, Ив. Бунина, Н. Гумилева, В. Хлебникова, воспринявших пафос лермонтовских духовных ценностей, жажды познания, веры в победу добра, Божий Промысел.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Серебряный век русской поэзии — эпоха «культурного и духовного возрождения или, по крайней мере, решительного обновления» (161,6), отмеченная многообразием философско-эстетических поисков и одновременно —концентрацией творческих интересов на преображении человека и мира в целом. Отечественная литературная классика приобрела здесь первостепенное значение, явив образцы утраченной и жаждуемой гармонии и вместе с тем став стимулом ее постижения в трагической атмосфере переломного времени. В настоящей работе впервые лирика этого периода представлена как сфера масштабного освоения художественных открытий М. Ю. Лермонтова, которого, по словам Вяч. Иванова, «благодарная нация причислила к сокровищам своего духовного наследия» (145). В ряду других лермонтовские традиции с особой глубиной раскрыли неразрывную связь между отрицанием противоречивого сущего и прозрением идеальных форм бытия. Загадочная судьба, божественный дар Лермонтова покоряли воображение потомков. Сочетание в его личности и поэзии порывов мятежа и просветленного приятия Божественной Вселенной (бури и благостного созерцания) отвечало духу бунтарского, но богоищущего искусства рубежа XX столетия.

Наследие Лермонтова служило ориентиром, относительно которого шло самоопределение художников Серебряного века. И. Анненский, Д. Мережковский, В. Брюсов, К. Бальмонт, А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов, Ив. Бунин, Н. Гумилев, А. Ахматова, В. Хлебников и многие другие так или. иначе проявили свою устойчивую приверженность заветам классика. Их литературно-критические статьи, заметки, дневники, эписто-лярий, художественное творчество — подтверждают справедливость такого наблюдения. Поэты новой социально-культурной общности словно впервые прочитывали известные произведения Лермонтова, обнаруживая в них созвучие своему времени и своим сердцам, значение его прогнозов для будущего духовного обновления жизни. Взгляд на Лермонтова соответствовал изменившейся психологии, мировосприятию, особенно — творческого, что следует из философско-эстетических работ И. Анненского, Ф. Сологуба, А. Белого, А. Блока. Но даже те, кто прямо не высказывался по этому поводу, выразил в своей литературной практике притяжение к пророчествам классика.

Поэт «безвременья», Лермонтов стал культурным символом переходной эпохи. Утверждению такого статуса содействовали художники слова, религиозные философы, литературные критики, ученые. На рубеже столетий Вл. Соловьевым, Д. Мережковским, В. Розановым была создана почти «легенда» о судьбе и провидческом даре их великого предшественника. Наследие и личность Лермонтова окутались метафизической дымкой, включились в сакральную историю России, в формирование онтологической модели мира. Несмотря на разницу позиций, авторы сходились в главном — признании мощнейшей, сверхъестественной энергетики души и творчества русского гения. Свой вклад в постижение лермонтовских открытий внесли историки и исследователи литературы: В. Ключевский, С. Дурылин, Л. Семенов, С. Андреевский. Выстроенный ими на основе произведений, отдельных образов поэта взгляд на религиозно-философскую концепцию Лермонтова оказал сильнейшее влияние на поэзию к. XIX — н. XX столетия. Соотношение различных точек зрения на истоки «востребованности» классика (гл. I), позволило обозначить в этом процессе два «фокуса» типологических сближений с Лермонтовым художников начала XX века: поэтический «космос» (II глава) и систему духовных ориентиров личности (III глава настоящей работы). Вокруг каждого центра, независимо от отношений друг к другу, «группировались» поэты Серебряного века разной философско-эстетической ориентации. Но именно «сочетание» на этом пути самобытных индивидуальностей подтверждает плодотворность избранной для настоящей диссертации темы.

Явственно обозначенные Лермонтовым сферы его поэтической «Вселенной», включившей в себя и безграничную свободу дерзаний, прозрений души человеческой и мгновения гармонического слияния ее неповторимых состояний, устремлений, редкая многогранность духовного мира классика, сочетавшего в себе страдание и трепетное восхождение, мятеж и покаяние, дерзкие порывы и жажду гармонии, отвечало потребностям суровой порубежной эпохи. Острое противоборство полюсных начал (земного и небесного, человеческого и вселенского, божественного и демонического) в сердцах людей, в жизни, мироздании, трагически воспринятое Лермонтовым, порождало устойчивое представление о смелом и плодотворном «космизме» его пророчеств, а главное, — нашло многочисленных последователей. Анализ их произведений привел к выводу: каждый автор уловил нечто свое в лермонтовских «планетарных» открытиях и взрастил эти благодатные «семена» в собственном творчестве, придав им новые свойства.

Д. С. Мережковский считал, что Лермонтов — один из тех, кто шел по пути преодоления традиционных постулатов христианской церкви, кто прозревал равносвятость Плоти и Духа. В опыте предшественника идеологу старших символистов наиболее близкими были темы живого присутствия Бога в мире и самоотверженного служения поэта заповедям Господним. Оба воспринимали феномен Всевышнего через природу, наполненную покоем и тишиной, в лоне которой смиряются сердца, а души обретают искомое «равновесие» («Когда волнуется желтеющая нива» — «Бог не в словах, не в молитвах»). Мережковский своеобразно расширил возможности общения человека с Богом, включив в этот «акт» надрывно-взыскующие обращения к Господу, что было вызвано ощущением, свойственным личности порубежной поры, — богооставленности, одиночества, разъедающей душу рефлексии. В условиях напряженной общественной ситуации, усилившихся внутренних диссонансов Мережковский мечтал о преображении всего человечества, о близком торжестве «Царствия Третьего Завета», приближение к которому было избрано священным началом жизнетворящего искусства.

Духовные связи А. Блока и Лермонтова осмыслены на основе близости их религиозно-романтических представлений о мире. Поэтов роднило понимание Божественной Вселенной как единства разноисходных начал: великого и малого, возвышенного и греховного, обостренное чувство спаянности индивидуального и общегоспособность сознавать себя частицей Мировой Души. Исток подобного мироощущения укоренен не в отвлеченном философствовании, а в понимании нерасторжимой связи с отеческой почвой. Через «родное и близкое» Блок постигал мистическую суть «миров иных». Религиозные переживания поэта, особенно ранней поры, рождены не без лермонтовского влияния, позже традиция классика помогала обобщить и выверить собственный опыт приближения к тайнам мироздания. Образ лирической героини «Стихов о Прекрасной Даме» — символа Божественной Премудрости и Божественного Промысла — углубил и «персонифицировал» в сущностном отношении черты женственного идеала Лермонтова «с глазами, полными лазурного огня». «Небесное создание» Блока так же не похоже на «существ земных», окутано мистической дымкой, окружено таинственными знаками. Но божественная суть бытия не исчерпывается явлением Прекрасной Дамы, образ Всевышнего ею не заслонен, а «пронизывает» все онтологические искания Блока.

Поэзию М. Лохвицкой с традицией Лермонтова сближает главная направленность лирических переживаний: любовь к человеку, миру, Богу. Эта область творческого поиска классика утверждалась, начиная с драмы «Menschen und Leidenschaften» и заканчивая посвящением (1838 г.) к поэме «Демон», адресованным В. Лопухиной. Многократно прочувствованный Лермонтовым божественный дар любви как силы, преобразующей жизнь, в лирике Лохвицкой определил эволюцию переживаний лирической героини. Они стремительно развивались от растворения в земных радостях к духовному слиянию с возлюбленным, к вере в высшие начала бытия, в бессмертие Богом данной Истины и Красоты. Состояние «очарованной души», переданное когда-то Лермонтовым, не менее зримо проявилось в лирических откровениях М. Лохвицкой. В едином мгновении бытия она уловила вечную вселенскую гармонию и вдохновенный порыв к ней восторженного человеческого сердца. В подобное мгновение, как ее великий предшественник, почувствовавший возможность постигнуть счастье на земле, видя в небесах Бога, Лохвицкая восприняла целостность Всебытия, — творения Создателя.

К. Бальмонт, глубже многих других почитавший «Горные вершины» Лермонтова, в своем сборнике «Тишина» воплотил разные вариации центрального лермонтовского переживания — открытости человеческой души навстречу грандиозному и величавому Космосу. С ориентацией на классика лирическое «я» Бальмонта обрело ощущение надмирной высоты, с которой открылись необозримые масштабы Вселенной. Сакральная сфера, непреходящие ценности стали для него платформой оценки текущих переживаний. Но тяга к земле не менее дорога Бальмонту, чем стремление к небесным просторам. Восприятие контрастов мироздания, с приоритетом его высших сфер, отсылает к традиции Лермонтова. Проведенное исследование разрушает утвердившееся за долгие десятилетия мнение об отрыве Бальмонта от реальности. Воспетая им грусть, навеянная родными просторами, неотделимая от любви к Отечеству, всему русскому, по своей тональности близка лермонтовской «Родине». От этого мига единения с родными истоками расширяются многообразно границы связи поэтической души с космическими далями. Художник провозглашает свое единение «с этим мирозданием», утверждает мечту о неведомых «мирах», «жажду Вселенной». Но приближение к «небесному отечеству» идет иными, чем у предшественника, путями. Утратив лермонтовскую масштабность обобщений, Бальмонт всматривается в отдельные проявления вечного духовного начала в человеке, природе, Космосе. Происходит локализация глобальной проблемы, позволяющая между тем выделить ее конкретные составные, актуализированные новой культурно-исторической эпохой, внутренними запросами современников. Бальмонт нашел самобытные средства воплощения связи «открытой» человеческой души и «распахнутой Вселенной». Воспринятая от классика XIX в. вера в нетленную божественную гармонию земного и небесного привела поэта к новым достижениям.

В контекст собственных эстетических поисков включили творчество Лермонтова И. Анненский, А. Ахматова, В. Ходасевич. Каждому из поэтов нового времени по-своему близким оказался воплощенный классиком «душевный мир человека». У Анненского этот «внутренний взгляд» раскрылся в мотиве «самопознающей души». С опорой на классика художник запечатлел двойственное положение современника: его трагическое самоощущение в мире, погрязшем в грехе, и нерасторжимую связь с вечной Вселенной. Уставшая от «обмана бытия», ценою каждодневной борьбы между мечтой и жизнью душа поэта сохранила священный идеал. Анненский раскрыл драматические стороны человеческих устремлений в атмосфере духовно шаткого мира. Традиция Лермонтова в осмыслении сущности «двоящейся души» и ее тяготения к нетленному Прекрасному нашла в его произведениях творческое воплощение. Художник уловил миг поэтического озарения, когда «духом побеждался мир». С космической мистерией, о которой мечтал Лермонтов, у певца иного времени в какой-то мере были связаны и прорыв в Бесконечность, и минута «восстановления» единой ткани бытия, подлинного духовного братства человечества. Аннен-ским освоены лермонтовские принципы существования поэтического «космоса»: ориентация на высшие духовные начала, боль за несовершенство земной жизни, тревога за судьбы мира и человека. Природа, красота, творчество оттенены художником как формы проявления Божественного в земном, Вечного во временном.

Обладателем гениального дара, которому «подвластно все», назвала Лермонтова Анна Ахматова. С опорой на его философско-эстетическую концепцию бытия постигала поэтесса глубину определения «просто, мудро жить». Воспетое классиком состояние душевного покоя и умиротворения, обретаемого в редкие минуты единения природы и человека, в своих стихах передала по-новому: сочетанием обыденно-повседневного и возвышенно-поэтического. Ахматовой близки лермонтовские принципы «отбора» жизненного материала, его умения «принимать мир» в неповторимом очаровании мгновений и деталей, в свойственных только им ассоциациях. Ей, художнику нового времени, как прежде и Лермонтову, присуще драматическое отношение между идеальным и реальным, с поразительным накалом проявившееся в любовной лирике. Ощутимая в признаниях поэтессы двойственность переживаний, горькая ирония в передаче трагических разочарований — лермонтовского происхождения. Поэтов сближало чувство собственного достоинства, с которым их лирические герои переносили душевную боль. Но в стихах Лермонтова обида, как правило, личная, его устами говорит уязвленное самолюбие, не оцененная по достоинству любовь, лирика Ахматовой — «звонкий голос» всех, «не узнавших счастья». В новый ранг — непреходящей, томительной тоски — возвела поэтесса XX столетия настроение грусти, преобладавшее в творчестве великого предшественника. Многие ранние произведения Ахматовой свидетельствуют о родстве ее «духовного состава» с лермонтовским. Религиозно-философская направленность, раздвинувшая личное в бескрайние просторы Божественных сфер, определившая ее представления о любви, служении Музе, жертвенной стезе поэта-пророка, утвердилась под влиянием многих факторов, в их числе художественные открытия Лермонтова.

Сущность наследия Лермонтова В. Ходасевич определял как «подлинно религиозную», придавшую всей дальнейшей литературе испове-дальность и недосягаемую высоту. Наибольшее созвучие с классиком XIX в. обнаруживают его «Собрания стихов», где поэт славил процесс духовного бытия человека. При том, что природа людей двойственна, каждая из его составных, «душа» и «тело», в лирике Ходасевича существуют отдельно, каждая со своим «небом». Поэт нового века создал многочисленные «зарисовки» «истории души человеческой» — темы, отсылающей нас к Лермонтову. «Взыгравшая душа», несогласная с «подлым миром», «мертвенной страной», «лживым народом» противопоставляет им свои идеалы, рожденные Божественной гармонией. Проходя через земные искушения, лирический герой Ходасевича руководствовался очень близким Лермонтову принципом «страдающей совести», сообщающим онтологический смысл каждой обыденной ситуации.

Включившись в активный творческий процесс осмысления актуальной для современности взаимосвязи человека и Космоса, поэты к. XIX — н. XX века дали оригинальное толкование безграничной души и необъятного Божественного мироздания. В лермонтовском опыте типологически близким оказалось личное ощущение живого Бога, мгновений приобщения человека к Благодати одухотворенной Вселенной. Поэты Серебряного Века по-своему истолковали пути слияния с Высшими сферами жизни. М. Лохвицкая видела их в любви, возвышающей и окрыляющей душу,.

A. Блок — в неземном, ангельском идеале, символе Софийного начала, К. Бальмонт — в гармоничной природе, И. Анненский — в творческом вдохновении, А. Ахматова — в приятии каждого мгновения бытия,.

B. Ходасевич — в «искре Божией» — совести. Художникам нового столетия, мечтавшим о восстановлении утраченной гармонии души и Духа, земли и Вселенной, поэтический «космос» Лермонтова оказался поистине родственным.

Традиции классика, отчетливо проступившие и в трактовке поэзией Серебряного века духовных ценностей личности, рассмотрены в III главе диссертации. В центр размышлений поставлены представления художников о творческой «свободной личности», сочетающей в себе «религиозное чувство с жаждой земной справедливости». Мечтавшие о перерождении мира и человека, мастера слова рубежной поры обращались к художественной аксиологии Лермонтова. Она помогала ответить на многие животрепещущие вопросы: о сущности поэзии и судьбе ее создателей, уста которых должны донести Глагол Самого Господа, о смысле «свободной» деятельности творческого человека, служащего высшей Правде, ею выверяющей собственную жизнь. В неменьшей степени притягательными для лириков нового века оказались раскрытые Лермонтовым «тайники» души человеческой. Святое и порочное, явное и тайное в сердцах людских — все многообразие лермонтовских антиномий стало источником бесконечных раздумий духовных преемников поэта. Анализ их произведений — яркое тому доказательство.

Тайные чувствования", столь значимые для В. Брюсова, направляют к традициям Лермонтова. Художник, грезивший средствами поэзии приоткрыть завесу мировых тайн, обращался к его опыту мистических прозрений. Лирический герой Брюсова — человек, жаждущий знаний о мире, верящий в собственный интеллект и творческую интуицию, в качестве связующего звена времени и Вечности избирал мечту, «сон» как ее инобытие. Художественные открытия классика в области «психологии сна», его «сновидческие конструкции», позволившие преодолеть пространственно-временные ограничения земных пределов, способствовали углублению представлений Брюсова о мистических тайнах бытия. Предметом внимания поэта стали человеческие предощущения, моменты ночных творческих озарений. Святыней почиталось вдохновение, а главная задача художника виделась в установлении соответствий между небом и землей.

На стыке двух сфер мироздания вырастали «сны-мечты» поэта XX в. «Души-звезды», в их числе Лермонтов, вели его по лабиринтам мироздания. С опорой на классика в окружающей жизни Брюсов интуитивно прозревал сильнейшее «демоническое» влияние, сказавшееся в трагическом раздвоении душ человеческих. Самоощущение лирического героя он символически ассоциировал с жизнью на краю бездны. Поэт, однако, не отвернулся от грешного мира, но, провозгласив себя «сыном земли», он не расстался с потаенными «снами». В. Брюсов раскрыл новые грани лермонтовской художественной «антропологии». В отличие от классика, утверждавшего са-кральность души человеческой, ее христианскую тягу к небесной Отчизне («Ангел»), поэт XX столетия «встроил» душу современника в земные ритмы «мирового оркестра», направив свои усилия на измерение глубин «единого, цельного, нераздельного и вечного» человеческого «я».

К числу художников особого духовного склада, имевшего в себе нечто несомненно лермонтовское, принадлежит 3. Н. Гиппиус. Акценты создателя «Демона» проступают в ее постижении активной личности, безоглядная смелость «деятельности» которой поражает читателя. Утверждая единственно ценным религиозно-мистическое содержание искусства, Гиппиус обратилась к глобальным, онтологически значимым проблемам. В усилиях их разрешения она претендовала на беседу с Самим Творцом. Боровшиеся в ней, как и в Лермонтове, два начала — чувство Бога и страстное желание заглянуть за грань Добра и Зла, превратилось в настойчивое стремление постичь запретные тайны светлых и темных сфер. Лирическое «я» поэтессы — это не только по-лермонтовски «гордый», но дерзкий человек, претендующий на особое внимание Бога, на роль «посредника» в примирении противоборствующих начал Вселенной. Такую позицию Гиппиус оправдывала всеобщим измельчанием как добра, красоты, так и зла, необходимостью очищения от «низменных» сил. Поэтесса довела разоблачительный пафос лермонтовского «Демона» до противоположного смысла, создавая ситуации, в которых падшие существа могут вызвать сочувствие к себе. В лирике Гиппиус «накапливались» болезненные проявления демонического и, в отличие от классика, слабо звучали победные мелодии оз-доравливающих начал. Но в страстном поиске основ обновления жизни, во имя которых поэтесса готова на протест даже против Бога, ей отказать невозможно. Апеллируя к наследию Лермонтова, она находила свои, часто противоположные предшественнику, способы художественного воплощения «неохристианских» взглядов. Своеобразие религиозно-эстетических запросов Гиппиус определялось переломной эпохой, побуждавшей на поиски неведомых путей в постижении трагической разобщенности человечества и его полного преображения. По этой линии опыт создателя «Демона» и других сочинений того же новаторского характера стал для поэтессы исходным.

Укрупненная в поэзии Лермонтова проблема трагической раздвоенности человеческой души в литературе Серебряного века оригинально воплощена Ф. Сологубом. Понимая искусство как движущую силу обновления, исходящую из творческого сознания «свободной личности», поэт разоблачал все, что мешает ее росту, в первую очередь — греховный реальный мир, где подавляется воля и закрепощаются сердца людей. Позиция отчуждения лирического героя Сологуба от окружающих напоминает лермонтовское неприятие «маскарадной» действительности. Традиция классика обнаруживается и в горьком чувстве одиночества, противостояния миру лжи. Подобное самоощущение свойственно, однако, не избранным личностям, как это было у великого предшественника, а обыденному, массовому сознанию. Оно стало нормой жизни, загнавшей людей в клетки. Вопреки торжествующему уродству поэт XX в. творит идеал, воображаемый рай, где царствует волшебница Лилит. С миром грез Сологуб сочетал «чистую любовь», долгожданную свободу, возможность кардинальных изменений внутреннего бытия. В воображении художника возникали пленительные проникновенные образы духовной чистоты, возвышенных порывов. Лермонтовские прозрения путей преображения: через любовь («Menschen und Leidenschaften»), приобщение к непорочности светлых душ («Демон»), к гармонии Вселенной («Выхожу один я на дорогу») — послужили Сологубу опорой в понимании не «единичного», а всеобщего обновления мира силой искусства, имеющего «власть над бытом», ведущего за собой жизнь и созидающего «новый миф» — проект грядущего. Во многом благодаря подобным открытиям, Сологуб «скорректировал» миссию поэта, увидев ее не в разоблачении пороков современников, а в исследовании «изнанки» двойственных душ. Чернота, обнаженная художником, по мысли Сологуба, должна пробудить сердца, вернуть людям волю, стремление к мечте. Бескомпромиссность и острота постановки проблемы обновления внутреннего мира человека, несомненно, сближает поэтов XIX и начала XX столетий.

Представления Ив. Бунина о гармонически цельной личности формировались в родственном гуманистической концепции Лермонтова свете. Согласно ей вера в духовно сильного, деятельного человека, в коем «жажда жить» согласуется с высокими нравственными требованиями к себе и окружающему миру, определила духовные приоритеты поэзии Бунина. С юных лет восхищавшийся удивительной судьбой Лермонтова, поэт до конца дней пронес благодарную память о далекой ефремовской деревне Кропотово, «породившей» великий талант. Многочисленные апелляции к Лермонтову в стихах (особенно ранних), дневниках, публицистических и литературно-критических статьях свидетельствуют о духовном его притяжении к художнику XIX в. В русле лермонтовских традиций определились философские позиции младшего соотечественника по отношению к человеку, миру, приобщения к Богу, а также средств воплощения душевных процессов. Жизнеощущение Бунина, осознавшего нерасторжимое единство малого и великого, родного и Вселенского, земного и Божественного, сформировалось в русле прозрений классика и отчетливо проступило уже в первом столичном сборнике поэта XX века — «Под открытым небом». Его дальнейшее творчество являет процесс совершенствования этой концепции и способов ее воплощения. В самой логике философско-эстетического развития Бунина ощутима типологическая связь с его великим предшественником. Этот факт художник нового столетия прекрасно сознавал и неединожды размышлял о том в дневниках и автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева». По пониманию сущности творчества, моральной ответственности человека за вверенный ему талант перед Богом, по ощущению «укорененности» души в отеческих истоках (земных и небесных) Бунин очень близок Лермонтову. В России, особенно — за ее пределами, обращался поэт нового времени к «земляку» как носителю великой, глубинной мудрости (родной, национальной), находя в ней поддержку собственным мыслям и переживаниям, чего бы они ни касались: любви к женщине, творчества, трагедии непонимания, чувства обреченности на одиночество, «странной» любви к России, боли за ее драматическую судьбу. В лермонтовском наследии Бунин постигал самобытность русской души, неповторимую прелесть отечественной словесности, кровное родство с которой он чувствовал всегда.

Трактовку Н. Гумилевым духовных ценностей вполне можно соотнести с лермонтовской традицией. Религиозно-философские основы человеческого жаждущего подвига сознания были общими для этих художников. Одна из объективных причин притяжения Гумилева к Лермонтову восходила к их общей любви к Кавказу и нелегкому поприщу защитников Отечества. Дух романтики, свободы, чести, мужественного служения Родине и Высшей Правде Господней объединял поэтов, направлял к сходным рубежам их творческий поиск. Новая эпоха, в которой складывался талант младшего, изменила способы его воплощения нравственных идеалов, но их сущность осталась неколебимой. Очевидная связь с лермонтовскими заветами, подтвержденная анализом множества поэтических произведений Гумилева, позволила оспорить давно сложившуюся ошибочную точку зрения на его отход от традиций русской литературной классики, в частности — Лермонтова, установить целый ряд творческих параллелей между ними. Их созвучие пролегло в разнообразных областях: поиске волевой личности и не тронутых лжецивилизацией земель, в познании тайн мира, постижении проблем души и тела, «странной» и неизбывной любви к России, раскрытии высшей миссии человеческого творчества, наконец, в стремлении к духовному подвижничеству во имя воздвижения «Нового Иерусалима» на «полях родной страны», что истолковано как живая связь с Иисусом Христом. Эстетика Гумилева напрямую была связана с его представлениями о высоких этических достижениях, что в свое время отметил К. Мочульский, а традиция Лермонтова способствовала укреплению такого единства.

Соотношение поэзии В. Хлебникова с классиками, в том числе Лермонтовым, на первый взгляд кажется неестественным. Тем не менее поэт XX века вполне в лермонтовском духе размышлял о глобальных проблемах бытия. Признание первородного единства всего сущего в мире, утерянного за тысячелетия человеческого существования и неизбежно подлежащего восстановлению, — основа раздумий Хлебникова. В его произведениях родство человека и природы принадлежит к наиболее значимым философско-эстетическим константам. Не по форме воплощения, а по их сущности обнаруживается близость к Лермонтову. Целомудренная природа выступает источником оздоровления истерзанных человеческих душ, силой их гармонизации. Но этот процесс, свершенный или, во всяком случае, возможный для классика, приобрел в сочинениях Хлебникова болезненную противоречивость. Он запечатлел гармонию природы, несущей на себе печать Божественной красоты и любви, а в противовес — мир людей, исполненный предельно-уродливых искажений, отпавший от могучей и прекрасной Вселенной. Высшая степень разрушения человеческого существования стала для Хлебникова непреодолимой преградой в осуществлении открытых Лермонтовым перспектив бытия. Для великого поэта XIX века они — в слиянии личности с божественным началом природного Царства, для младшего соотечественника — лишь в восстановлении первозданной «природы» человека, только в конечном итоге — сотворческих связей всех компонентов бытия. И все-таки Хлебников, как прежде Лермонтов, утверждал идеал целостности, всеобщности, взаимопроникновения всех явлений жизни. Совокупность таких взглядов, независимо от их вариаций и средств запечатления, обусловила характер русской художественной культуры разных ее пластов.

Различные антропологические концепции, рожденные переходным временем рубежа веков, имели общий ориентир на «свободную» личность, сообразующую свою жизнь с высокими духовными ориентирами, нередко — с постижением Промысла Создателя. Подобная направленность «новейшей литературы» была, конечно же, вдохновлена всей русской классикой. Однако открытия М. Ю. Лермонтова в поэзии (как позже Ф. М. Достоевского — в прозе) оказались особенно притягательными для создателей лирики переломной эпохи. Прежде всего — потому, что он пришел к своим просветленным, спасительным для человечества прозрениям, исходя из трагического состояния земного существования, страшного нравственного падения людей, утративших не только свет истины, но и силы, необходимые для ее обретения. Горечь, бесконечная боль разочарований великого художника-новатора и пробудила в нем сверхвозможную энергию проникновения в «запредельные» сферы мироздания, обнаружения в малых, явственно зримых, знакомых звеньях жизни нетленного, вечно живого, все преобразующего Божественного Начала. Мрачные и радужные грани мироощущения Лермонтова и были приняты среди потрясений начала XX века как откровение, посланное в дар искусству еще более трагической эпохи.

Восприятие лермонтовского наследия стало почвой сближения поэтов Серебряного века, независимо от разности их позиций. Общий поиск духовных основ возрождения человека и мира объединил художников. Рассмотрение подобного притяжения к одному великому истоку привело автора диссертации к типологическому сопоставлению различных литературно-эстетических и религиозно-философских взглядов, сложившихся в художественном пространстве переломного времени, к уточнению моментов их сближения и расхождения при решении столь актуальных и сложных проблем. В результате определено функциональное значение отечественного классика в развитии словесного искусства рубежа веков.

Избранная для настоящего исследования тема имеет несомненные перспективы. Отнюдь не все творческие индивидуальности этого времени стали объектом рассмотрения: многие явления, в силу своей специфики, не «вместились» в запланированные объем и направленность работы, другие осмыслены не во всех аспектах, им присущих. Тем не менее главная цель предпринятого изучения, думается, реализована. Раскрыто общее и разнохарактерное освоение лермонтовских традиций как важное русло в осмыслении своеобразия русской поэзии Серебряного века.