Актуальность темы
исследования. Десять лет для истории срок незаметный, но для истории социально — политических процессов произошедших в России в последнее десятилетие — это целая эпоха. Ее характерной особенностью, помимо прочего, является тот факт, что произошло крушение не одной утопии, а, по меньшей мере, двух (не состоялось ни коммунистического царства, ни капиталистического универсально — рыночного рая). Россия сегодня как никогда остро ощущает нехватку некой универсальной консолидирующей для всех 140 с лишним миллионов человек, и для более чем 600 национальностей и этносов, духовной ценности — ориентира, стержня государства и общества. Можно сказать нам не хватает новой утопии, которая бы послужила выработке как официальной идеологии, в виде национальной идеи, так и общественной психологии, в виде стереотипов обыденного сознания.
Вместе с этим Россия, как и весь мир, в начале третьего тысячелетия оказалась перед лицом невиданной доселе гуманистической проблемы. Акцентируя внимание на поиске компромисса между техническим прогрессом и защитой экологии, человечество «забыло» о себе самом. Социальные философы и антропологи должны напомнить ему о том, что в период радикальных перемен самой острой задачей становится помощь в духовной ориентации личности и масс, помочь им определиться «по каким звездам жить». Отправной точкой в решении этой задачи стал тот факт, что в последнее время личность, общество, государство предъявляют к культурному самоопределению принципиально новые требования.
Уже к концу XX века в полной мере проявилась фундаментальная зависимость техногенной цивилизации от тех способностей и качеств личности и коллективов, которые закладываются через культурную идентичность. Тектонические сдвиги в мировом сообществе, происходящие в последние десятилетия, убеждают в том, что демократическое волеизъявление масс и ответственность политических лидеров за принимаемые решения могут быть оправданы только в опоре на подлинную коллективную идентичность как феномен культуры — идентификацию личности с подлинной коллективностью в качестве условия формирования цивилизации антропогенного типа. В связи с утверждением однополярного мира соперничество стран переходит из военной и экономической областей в сферу соревнования национальных систем культурной идентичности как средства жизнеобеспечения народа. Стратегические доктрины прогресса лидирующих стран мира основываются на принципах всемерного развития человеческого потенциала, однако, центральное место в борьбе за и против глобализации, занимают дискуссии о средствах формирования новой культурной идентичности.
Сегодня складывается необходимость социально-философского подхода к единому человекотворческому процессу, в котором индивид более не рассматривается как ребенок, но понимается как социализированный взрослый человек, находящийся под влиянием практик реальной андрагогики и системы манипуляций со стороны власти. Именно поэтому социальную философию интересует скрытый набор парадигм, детерминирующих идеологический образ потребного для общества субъекта, набор компонентов социальной идентификаций.
Катастрофические последствия глобализации современного мира, прогнозирование неизбежности столкновения цивилизаций в XXI в., утверждение религиозного и рыночного фундаментализма в качестве ведущих типов мифологии третьего тысячелетия остро ставят вопрос о необходимости переосмысления философского мировоззрения и определения новой парадигмы рационального мышления в новом столетии. Вследствие этого современная философия и политическая наука совершает настойчивые попытки поиска позитивных ценностных оснований и формирования собственной идентичности.
В этой связи актуальным становится сравнительное исследование генеалогии категорий «утопия» и «идеология», связанное с необходимостью реабилитации общечеловеческой значимости утопии, и признание последней в качестве идеальной формы и цели социальной реальности. Именно в утопии индивиды формируют свои представления о потребном мире, которые затем получают признание или непризнание в коллективной жизни, становясь тем самым новой социальной идентичностью для современников. И сегодня в нашей стране, как и повсюду в цивилизованном мире, все крупные политические партии работают с социальными утопиями, формируя тем самым стратегии будущего, идеологии его достижения и оправдания, строя организации для реализации поставленных целей, отыскивая референтные лица и строя информационные потоки от масс и к массам. В их идеологиях, понимаемых узко как схемы работы коммуникаторов, всегда четко звучат мотивы и смыслы деятельности — оправдание и обоснование политической деятельности.
Так, для СПС все мотивы заключены в «свободе», причем все издержки реформ понимаются как цена свободы, для КПРФ звучат два мотива — национальный и классовый («за державу обидно» и защиты бедных). Для «Яблока» важен идеал демократии как механизма вовлечения людей по поводу обстоятельств их жизни, для Единой России важна «власть» как основа социальной солидарности.
В Народной партии звучит уникальное богатство мотивов. Это партия нравственного протеста, партия третьего сектора (общественных организаций), взыскующая народный идеал «государства правды», народности, гражданственности, патриотизма. Она настаивает на возвращении в обиход гражданского долга, гражданской солидарности, служения. Ликвидация бедности, повышение качества жизни граждан, достижение благостостояния для всех дополняется тезисом и делами по духовному возрождению страны, что предполагает необходимость ограничения экономических и гражданских свобод элит и граждан, если они противоречат нравственности, общественному благу, основам солидарности. В сущности, это восстановление традиций и есть подлинный утопизм.
При этом возникает вопрос о социальной идентичности — кто и какую утопию принимает как свою и к каким социальным субъектам апеллирует та или иная утопическая конструкция? Это вопрос об «импутации» (термин западной социологии знания, введенный И. Чайлдом) — приписывании исследователем и самим социальным субъектом утопии ее адепту, носителю.
Естественно предположить, что утопия рыночного фундаментализма СПС может быть импутирована богатым и экономически состоявшимся слоям населения, лишенным чувства нравственного протеста и нравственной воли. Для этих людей деньги становятся эквивалентом всякой жизни, они убеждены, что все продается, что нет ценностей, а есть лишь стоимость. Против этой утопии выступает другая утопия, полагающая, что есть высшие ценности чести Родины, нравственности граждан, сбережения человеческого достоинства, святости семейных уз, счастья детей и эти ценности не могут быть включены в процесс обмена. Коммунистическая утопия сродни глобалистской — она настаивает на стирании различий культур и народов и выражает интересы людей без собственности и без отечества, а также слоев старой номенклатуры.
Спор о том, какая модель экономики лучше бессодержателен без выявления социальной идентичности спорящих. Тезис Ф. М. Достоевского о том, что в политических организмах действует та же правда, что и у человека, важен для анализа утопий. Достоевский настаивал на том, что в противном случае все потонет в цинизме и никая утопия будет невозможна. Заметим, что без всякого роста экономики и лишь при решении проблемы эффективного управления, повышении нравственности населения (буквально, если перестанут воровать), наша экономика обеспечит увеличение бюджета в несколько раз.
Важнейшей особенностью содержательного достоинства утопии оказывается ее соответствие традиции народной жизни. Такой традицией в России всегда был идеал государства правды. Первое русское законодательство Ярослава Мудрого так и называлось — «Русская правда». Человек ждал от государства, от его суда правды и в зависимости от правды решал вопрос о соблюдении закона в соответствии со своими убеждениями. И сегодня вопрос о построении гражданского общества стоит так: либо ломать людей и делать их европейцами, либо восстанавливать нашу традицию построения государства правды.
Известно, что в ходе реформ Александра II судебная реформа проводилась под лозунгом «Правда и милосердие», а не «Свобода и закон» (некое сочетание лозунгов сегодняшних СПС и ЛДПР). Ныне в начале XXI в. все чаще раздаются призывы заменить 18 статью Конституции РФ, провозглашающую тезис о свободе как источника смысла закона на утверждение о правде как источника и определителя смысла закона. Понятие правды соответствует и православной традиции (правда — закон Христов), причем человек ждет от государства не патерналистского отношения, но правоты, не свободы, но правды от суда.
Другой особенностью проявления действия утопии является ее народность. Народность в целом, как фиксирует Н. Я. Данилевский, служит причиной существования государства: буквально, государство, не имеющее народной основы, не имеет причины для существования. При расхождении целей государства и сохранении народности неизбежно возникает необходимость в утопии как средстве сбережения народности. Утопия не нужна там, где народ поверил в правду государственного строя и стал его защитником.
В 90 гг. XX в. в России было создано государство, не имеющее народной поддержки и защиты. Данные социологических исследований показывают, что от 60 до 70% населения РФ не считают себя обязанными государству и не хотят жить на его территории. Более того, от 40 до 60% подростков (не знавших иной государственности, кроме новой, возведенной в ходе реформ) полагают для себя необходимым соблюдать закон лишь в случае его сочетания с собственными убеждениями. Такое государство не имеет причины существования и порождает необходимость утопического проектирования граждан — ожидания государства правды, народного государства, в которое верит большинство.
Очевидно, что мало отстаивать интересы избирателей — необходимо считаться с убеждениями народа. Народник К. С. Аксаков полагал, что народ имеет глубинные убеждения, взгляды на образ жизни, уклад жизни и если жизнь строится в соответствии с убеждениями, то и народу комфортно в этом государственном устройстве. И если народ не устраивают реформы, если он не понимает их сути, на смену губительных реформ — этой воплощенной антиутопии — приходит народная утопия.
Простой народ является основанием всего общественного здания страны, исторической духовности и силы ее. Поэтому любые реформаторы, управленцы могут сделать что-либо необходимое для народного дела лишь в том случае, если они исходят из мыслей и интересов простого народа.
Во главе народных утопических проектов не могут стоять харизматические личности (вроде В.В.Жириновского), ученые (вроде К. Мангейма), но личности, коренящиеся в народе и имеющие народную социальную идентичность. Очевидно, что проблема социальной идентичности низов и верхов в утопическом сознании тесно связана с реальными отношениями слоев в обществе. Стратегия верхов может заключаться в вовлечении народа в государственную жизнь с тем, чтобы народ жил в государстве, в правду которого он верит. Таков вообще механизм воплощения утопии в жизнь и предотвращение напряженного народного искания правды.
Другой задачей моделирования коллективной идентичности оказывается сохранение каждым народом своего народного облика. Лозунг «Да здравствует каждый народ!» пришел к нам из середины XIX в. Такое, в сущности, антиглобалистское настояние идет еще и от Достоевского, полагавшего, что каждый народ привнесет особую наиболе развитую в нем форму жизни в копилку целостного человечества. Тезисы либерал-глобалистов, настаивающих на стирании и унификации национальных, территориальных различий под систему либеральных ценностей американского образца наиболее полно воплощены в доктрине США «Свобода. Сила. Лидерство». Эта доктрина ничем ен отличается от идеологии третьего Рейха и настаивает на ничем не ограниченной свободе для США, силе как условии свободы, лидерстве как цели свободы.
Наконец, утопии всегда создавали общественный идеал. Народ при утрате веры деградирует и перестает быть народом, превращаясь в население, филистерскую массу. Самым страшным следствием реформ 90 гг. XX в., прежде существовавших только в Смуту, была утрата цели и общественного идеала. Как говорили римляне, если не знаешь куда плыть, то нет и попутного ветра в паруса. Когда либералы утверждают, что быть богатым и здоровым и есть наша цель и национальная идея, то вспоминаешь евангельское «не хлебом единым», понимаешь и ту, небывалую прежде в СССР, скуку, которая поразила богатую верхушку нынешней элиты. В этих условиях взлет утопий неизбежен, ибо общество вправе (пока в мыслях) обуздать эгоизм богатого меньшинства, вправе налагать ограничения на экономические и гражданские свободы, если они противоречат основам солидарности, нравственности, общественному благу.
В конституциях стран Запада, прошедших длительный цивилизационный путь, свободы и права гражадан ограничены нравственным законом (в ФРГ), либо ограничиваются требованиями солидарности — не наносить вред обществу (Италия), либо требованием «общего блага» (Япония). Из принципа ограничения свобод вытекают неотъемлемые обязаннности граждан.
В Конституции РФ сказано, что права и свободы могут быть ограничены. В ней нет понятия общественного блага, нет и обязанностей граждан обуздывать свой интерес. Слово «общественный» используется лишь в контексте обеспечения общественного порядка и формирования общественных организаций.
Конституция РФ должна быть цивилизованной и нацеленной на обуздание эгоизма олигархов, властей, поскольку простой человек не может воспользоваться свободами в условиях, когда деньги являются эквивалентом свободы. Поэтому восстановление понятия «долг» и есть ограничение свобод элиты, бизнеса. Но утопия требует идти дальше — привести право в соответствие с правовым менталитетом россиян. Утопия требует жить в соответствии с лозунгом «новых левых»: будьте реалистами, требуйте невозможного!
У нас свой идеал закона, свой идеал правового государства. В западном идеале источником прав являются свободы. Там права делятся на права первого и второго поколений, что отражено в Европейской Социальной Хартии. Разрыв между правами в либеральном мышлении неустраним. Российские представления о правах и обязанностях чреваты крайностями. Такое противоречие наличного законодательства и идеала народа приводит к псевдоколлективистской идентификации. Утопия проектирует подлинную коллективную идентичность, однако ее полагание возможно как забегание вперед и связано с социальным возрастом народов.
Современная философия не богата исследованиями, связанными с категориями «утопия», «утопическое сознание». В нашей стране они в большинстве своем проводились в рамках марксистско-ленинской философии и отражали социально-политическую практику социалистического строительства, априорно располагая комплексом норм и ценностей — признаков утопического сознания (мышления) и утопических проектов. Современная отечественная традиция исследования структуры общественного сознания и определения места, роли утопического элемента в ней, опирается до сих пор на труды А. К. Уледова и Б. А. Грушина. Несмотря на то, что «утопические» категории (социальная утопия, утопическое сознание, антиутопия, утопизм) стали обыденными в научно-популярной литературе, их проблемное поле характеризуется методологической недоработанностью.
Речь идет о неоднозначном понимании сущности утопического сознания (мышления) и социальной утопии. Проблема заключается в том, что научные авторитеты в данной области — К. Маркс, К. Маннгейм, А. К. Уледов, определяя сущность утопии, всегда подчиняют дискуссию о (взаимообусловленности утопии и идеологии) практической стороне социальной утопии. А между тем опыт прошлого века показал, что ни одна из утопий так и не стала действительностью, реализованной мечтой «счастья для всех». Однако, учитывая парадоксальность понятия «утопия», обозначающего нечто несбыточное и недостижимое, утопии всегда вставали перед проблемой воплотимости. Очевидно, что утопия противостоит жизни, реальности не абсолютно: утопия неосуществима в притязаниях на идеальную гармонизацию интересов, но она осуществима с внешней организационной стороны в виде построения фаланстеров, трудовых армий, регламентации жизни. Именно вследствии этого имманентного противоречия в понятии «утопия» при анализе места и роли утопического структурного элемента в системе общественного сознания всякий раз возникает проблема соотношения «утопии» и «идеологии». Чтобы решить эти вопросы необходимо не только учитывать последние достижения науки, но и опираться на традиции отечественной дореволюционной социальной философии. Степень научной разработанности проблемы.
В процессе определения места утопии в структуре общественного сознания, появляется возможность выявления сущностных особенностей утопического сознания, что позволит, в свою очередь, отделить утопический элемент от идеологического. Тем самым, можно будет подтвердить или опровергнуть гипотезу о том, что утопическое сознание (мышление) есть (самостоятельная) относительно независимая, от идеологического сознания форма в системе общественного сознания. В свою очередь, при исследовании будет совершена попытка доказательства того, что утопическое сознание, как более древняя форма общественного сознания, сама стала основой для возникновения идеологического сознания.
Описанный круг вопросов, позволяет ограничить предмет исследования методологическим анализом утопического сознания, определением его места в структуре общественного сознания как категории политической философии. Исходя из данной установки, объектом исследования выступает система утопических категорий в истории и теории социальной философии.
Для выполнения поставленных задач необходимо обратиться к научным разработкам данной проблемы предшествующего времени. Впервые проблему общественного сознания затронули К. Маркс и Ф. Энгельс в рукописи «Немецкая идеология». Там же, анализируя доктрину Л. Фейербаха об идеальном, К. Маркс доказывает детерминированность идеального сферой материального бытия: сознание есть осознанное бытие людей. На основе такого подхода становится ясным, что утопия есть продукт определенной практики, и детерминанта последующей практики. Эта парадигма легла в основу исследований, рефлексировавших над понятием «утопия». Поэтому существует немало концепций, которые анализируют «утопию» в процессе виртуальной дискуссии с К. Марксом и его учением. Среди такого рода исследовательских работ труды А. Мейера, Г. Норта, Д. Тэйчмана, К.Эванс.
Чтобы конкретизировать сущность «утопизма», многие ученые пытались методом сравнительного анализа проследить связь утопии с практикой. Так возникает теория о диалектическом единстве утопии и идеологии, которую отстаивал К.Маннгейм. Он обозначил сущность утопии посредством анализа категории «идеология», утвердив, таким образом, детерминированность утопии идеологией.
Европейские исследователи, затрагивающие проблему «утопии», не видели никакой практической пользы от нее, и потому довольно поверхностно отразили лишь ее проявления. Отсутствием глубокого исследования утопического сознания и определения ее места в структуре общественного сознания, страдают концепции Л. Мэмфорда, М.Мортона.
Опираясь на тезис марксистской философии, что «бытие определяет сознание», А. К. Уледов определяет сущность утопии в процессе выстраивания иерархии уровней общественного сознания от материально-практических форм до абстрактно-теоретических. В этом же ракурсе проведено научное исследование системы общественного сознания В. Ж. Келле, С. С. Сизовым, Э. В. Соколовым.
Другие исследователи, опираясь на достижения в области структуры общественного сознания в концепции А. К. Уледова, уже изучали сущностные характеристики утопии, так сказать, не вглубь, а вширь. Поэтому свойства утопического сознания выявлялись в ходе анализа источников утопического творчества. Подобного рода исследования представлены в работах С. Франка, Э. Я. Баталова, В. А. Чаликовой, Ч. С. Кирвеля, Е. Б. Рашковского.
В качестве базовой основы для изучения феномена «утопическое сознание» и «социальная утопия» отечественными авторами была взята концепция «массового сознания» Б. А. Грушина. В ней детально прорабатывается структура общественного сознания, вследствие чего можно довольно точно определить место утопии в структуре. Что касается роли утопии в системе общественного сознания, то здесь на помощь приходит футурологическая концепция.
A.М.Гендина. На ее основе можно утверждать ценностный смысл утопии, как будущую цель развития, эволюции общества и государства, как образец, по которому человечество творит свою политическую жизнь.
В процессе коррекции сущности утопического сознания (мышления) помогли исследования по истории утопии А. Свентоховского, концепция места утопии в структуре общественного сознания С. С. Сизова, К. В. Чистова, учение о взаимосвязи традиции и утопии Е. Шацкого, феноменология «утопии».
B.А.Чаликовой, В. А. Гуторова, Ю. Г. Чернышева, а также западные разработки по классификации утопии Ф. Аинса, Э.Манюэля.
Чтобы доказать влияние архетипов утопического сознания на процессы определения коллективной идентичности и их отражение в идеологии, с необходимостью придется обратиться к социальной философии ХУШ в. В это время, когда еще не произошло поляризации материализма и идеализма, а сфера идеального мира человека воспринималась равноправной по отношению к материальной стороне бытия, возникают типы классических идеологий, ставших отражением тех или иных архетипов утопического сознания.
Кроме того, авторитетные учения о мышлении, разуме человека в своих исследованиях шли от сознания к практике, а не наоборот. При этом Р. Декарт, И. Г. Фихте, В. Вейтлинг, И. Кант, Г. В. Ф. Гегель в своих рационалистических концепциях руководствовались не политическими интересами в поиске истины, а самой истиной.
Эпоха Просвещения выступает своеобразной кульминацией в развитии философии, в том числе социальной, начиная с Античности. В ней утопия занимала всегда особое место, являясь заключительным аккордом философской концепции Платона, Аристотеля, Т. Мора, Ф. Бэкона, Ж-Ж. Руссо, И. Канта и многих других. Тем самым, социальная утопия выступала как цель и смысл эволюции общества, и обозначала конечный смысл философии, заключающийся в поиске оптимальных средств общего блага.
В подтверждение уникальной роли утопического мышления в сознании человека нами проанализированы многие утопические произведения от Гипподама до О. Хаксли и М. Замятина. Более подробно изучено утопическое сознание в России в эпоху его становления и свободы от политико-идеологической ангажированности — в век Просвещения. Для доказательства гипотезы об идеальном и суверенном характере утопии, в особенности от идеологии, приводятся краткие исследования утопических произведений русских мыслителей, философов «золотого» века русской литературы. При этом анализ произведений от М. М. Щербатова до В. Соллогуба, проведен нами вне идеологических привязанностей и ярлыков.
Итак, на основании изученной литературы можно с полным правом утверждать, что «утопические» категории недостаточно проработаны, а парадигма восприятия «утопии» в структуре общественного сознания до сих пор находится под влиянием марксистской идеологии. В поисках научной истины об «утопии» сформировались следующие исследовательские цели и задачи.
Объектом исследования выступает социальная утопия как формирование нового типа социальной (коллективной) идентичности в эпоху становления индустриального общества. Эта идентичность и коллективизм понимались как универсальные и имеющие всемирно-историческое значение закономерности конца истории, установления царства разума и вечного благоденствия. Предметом исследования является форма и содержание просветительского идеала, вытекающие из идеологической и научной проработки потребных проектов будущего в России и Европе. Исследование проводится, в основном, на материале и примере трактатов русских просветителей ХУШ — начала XIX вв.
Цель и задачи исследования
Основной целью данного исследования является построение социально-философской концепции утопического проектирования как социальной технологии в период формирования индустриального общества, формирование методологической платформы и процедурного инструментария для актуализации потенциала представленной концепции, демонстрация эвристического ресурса — вводимой в научный оборот применительно к новому предметному контексту постиндустриализма — культурно-аналитической парадигмы будущего как социальной технологии перехода к постиндустриализму России в XXI в.
В ходе достижения этой цели автор ставит перед собой следующие исследовательские задачи:
— анализ понятия «социальная утопия», ее категориальное определение в структуре теоретико-методологического обоснования «утопического сознания»;
— исследование генезиса «социальной утопии» («утопического сознания»);
— определение методологических границ понятия «утопия»;
— пересмотр марксистской доктрины о месте и роли утопии в структуре общественного сознания;
— исследование феномена «утопии» на примере утопических литературных произведений, с углубленным изучением этого феномена в литературе ХУШ в.;
— раскрытие сущности собственно российской традиции утопического мышления на примере утопической литературы ХУШ в.
— рассмотрение становления в утопическом и антиутопическом мышлении Европы и России индустриальных критериев подлинной коллективности и новой коллективной идентичности.
Методологические основания исследования. В работе мы опирались на классические принципы социальной философии. Это принцип человеческой целостности — натуралистический, социометрический, философско-антропологические подходы не взаимоисключают, а предполагают и дополняют друг друга. Это принцип единства, диалектического тождества личности и общественных отношений. Это принцип деятельности, в соответствии с которым утопическое проектирование, с одной стороны, рассматривается как производная человеческой активности в парадигме социологизма, с другой стороны, как важнейший элемент мотивационной сферы личности в парадигме антропологизма. Это принцип социального детерминизма — утопическое сознание представлено как следствие трех типов детерминации — соматической, социальной и субъектной. Это принцип альтернатив — каждая глава диссертации предложена как глобальная философская парадигма — гносеология и практика социального проектирования. Это принцип признания естественно-исторического характера развития общества как формационного образования.
Учитывая многомерный характер реального построения мышления в западной цивилизационной рамке, одним из вспомогательных принципов исследования автором избран принцип методологического анархизма П. Фейерабенда, предполагающий толерантную работу с языками разных традиций и практик.
Такая методологическая разнородность диктовалась не только междисциплинарным характером настоящего исследования, но и требованием, идущим от самой социальной реальности, рожденной в ходе глобального становления индустриального типа западной цивилизации.
Основными методами диссертационного исследования явились общенаучные методы исследования — системный анализ, анализ языковых средств, использовавшихся при формировании господствующей парадигмы, а также методы историко-философского анализа, ориентированные на объективную полноту исследования, культурологический подход, направленный на установление духовных связей и ориентаций теоретиков и практиков образования взрослых, компаративистика, то есть сравнительный анализ основных мотивов и положений мышления Запада и России, наконец, моделирование футурологических базовых сюжетов прогресса.
Для анализа феномена утопии и идеологии были использованы идеи, содержащиеся в методологической концепции социальных наук М. Вебера, политической философии К. Шмитта, социологии знания К. Мангейма, логико-лингвистическом анализе Р. Карнапа, подходе к проблеме демаркации научных и вненаучных высказываний К. Поппера, семиологической модели идеологии Р. Барта, концепции «политэкономии знака» авторов журнала «Тель Кель», концепции «идеологических аппаратов государства» Л. Альтюсера, теории физической экономики Л. Ларуша, концепции «третьей волны» А. Тоффлера, «конца истории» и «доверия» Ф. Фукуямы, «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона и модели глобального сверхобщества А. А. Зиновьева, концепция понимания «науки и техники как идеологии» Ю. Хабермаса, социальная феноменология А. Шюца, изучающая научное знание как особую конечную область значений, преобразующую повседневный запас знаний.
Для формирования специальной методологии настоящего исследования большое значение имели методы, связанные со структурным анализом общественного сознания А. К. Уледова и Б. А. Грушина. Такой подход позволяет раскрыть уникальность феномена «утопического сознания (мышления)», «социальной утопии», дискретности ее развития.
Анализ различных парадигм утопического сознания — умозрительных моделей социальных утопий производился в русле концепции В. А. Чаликовой. Задача нашего исследования не заключается в типологизации и классификации множества существующих утопий (Э.Я.Баталов сообщает, что уже автор первого и единственного каталога утопий 1923 г. В. В. Святловский насчитывает более двух тысяч утопий).1 Нам предстоит обратиться к социально-философскому взгляду на процесс порождения утопий из идеологического конструирования социального идеала новой коллективной идентичности. Для выявления генеалогии социальной утопии использовался историко-сравнительный метод. Применялась структурно-функциональная методология в процессе раскрытия ключевых элементов структуры.
1 См. Баталов Э. Я. В мире утопии. Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. М.: ИПЛ, 1989. с.З. общественного сознания, а также при определении места и роли утопического сознания и традиционности, их субъек объектного взаимопроникновения. Положения, выносимые на защиту: Утопия является родовым проектом человечества,.
Антиутопия выступает в качестве эпифеномена цивилизационного развития как компонент предвосхищения смены цивилизационого типа. Различие утопии и антиутопии — в моделировании коллективности и коллективной идентичности: в случае с утопией мы имеем дело с построением иллюзорной концепции подлинной коллективности как гармонического сочетания общественного и индивидуального, в случае антиутопии — с построением угрожающей алармистской концепции псевдоколлективности, мнимой коллективности подчинения индуидуального социальному. В России утопическое сознание имеет глубокие корни в русском мессианстве, в идеале Святой Руси, в концепции России как «катехона». В период формирования иендустриального общества в России прозошло столкновение идеологемы патернализма и просветительского рационализма, что специфически формообразовало русские утопические проекты. Отражение западноевропейских утопических проектов в русском утопическом сознании носило не-зеркальный характер, в результате чего становится понятно утверждение о том, что Россия «выстрадала» большевизм. Научная новизна исследования состоит в следующем:
Впервые показано как иррациональное, архетипичное по своей природе утопическое сознание действует рациональными методами и средствами в деле детерминации процессов коллективной идентификации, в определении футуристических целей и ценностей.
Показано, что взаимоотношения утопии и идеологии носят специфический характер. Специфика в том, что утопическое сознание (мышление) является родовым, по отношению к идеологии. Как коллективное бессознательное утопическое сознание (мышление) развивается вместе с развитием общественных отношений, стремясь к рациональности, переходя на более абстрактный уровень, тем самым проявляется в такой рафинированной форме общественного сознания как идеология. В свою очередь идеология, требующая высокого уровня специализированной подготовки, усваивается массовым сознанием в такой доступной форме как социальная утопия.
Показано также, что ведущим критерием отличия утопического мышления от антиутопического проектирования является тип проектируемой коллективности как модели культурной идентичности.
Показано, что тип коллективности зависит от сложной системы социальной детерминации, самого типа социальности (Россия и Европа), характера эпохи (переход от традиционного общества к индустриальному). Теоретическая и практическая значимость исследования.
Работа имеет теоретико-практический характер. Ее положения и выводы могут оказать помощь в решении ряда фундаментальных теоретических задач, как выработка идеи определения культурной идентичности россиян, как поиск инструментария в оценке выдвигаемых социально — утопических проектов и идеологических программ. В то же время она может быть реализована в разработке методов управления стихийными процессами формирования гражданского общества в России и гуманизации предметно-пространственной среды.
Ряд идей и положений был апробирован в ходе городских, областных, окружных (в Уральском регионе и в ХМАО) и федеральных предвыборных кампаний, в которых принимал участие автор.
Результаты исследования могут быть применены в качестве методологической рамки для выработки концепции проектирования будущего, теории внедрения проектов в курсе социальной философии. Работа имеет значение для историко-философских сравнительных исследований европейской и русской просветительских традиций в обществознании. Работа может найти практическое применение при разработке и чтении спецкурсов в области социальной философии, политологии, культурологии, геополитики. Диссертационные положения могут быть полезны для исследователей в области соотношения идеологии и утопии, для теоретической истории, занятой проблемой «конца истории», «редеидеологизации», «конца утопии».
Работа может помочь исследованиям утопии и утопического сознания в России в период перехода от индустриального к постиндустриальному информационному обществу.
Апробация работы. Основные идеи и результаты данного исследования отражены в докладах и соообщениях автора на научных и научно-практических конференциях, в том числе на Всероссийских научных конференциях «Екатерина Великая: эпоха российской истории», «Россия в III тысячелетии: прогнозы культурного развития. Проблемы творчества». По теме диссертации опубликовано 6 работ.
Автор выступал с теоретическими докладами по теме диссертационного исследования на семинаре диссертантов кафедры политологии и социологии Института переподготовки и повышения квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук при Уральском государственном университете им. А. М. Горького, на кафедре культурологии и дизайна Уральского государственного технического университета — УПИ, на кафедре философии Сургутского государственного университета.
Структура работы в целом отражает логику исследования. Работа состоит из введения, двух глав и заключения. Диссертация изложена на 159 страницах машинописного текста. Библиография включает 345 наименований.
Заключение
.
Утопическое сознание (мышление) конца ХУ1 — первой половины XIX вв., как показало исследование, создало фундаментальную основу социального бытия последующих столетий. Благодаря этому бурному процессу, протекавшему на Западе и в России начался широкий процесс моделирования и экспериментирования Х1Х-ХХ вв. в виде создания коллективных ассоциаций, кооперативов, общин-убежищ привели сегодня к проектам переоткрытия субъективности, экологическому Интернационалу, радикальному феминизму и антивоенному движению. Важным достижением утопической мысли стало формирование и развитие всех ныне существующих идеологий, общественнополитических движений и партий, начиная с религиозного сектанства и заканчивая официальной идеологией и политикой правящих партий.
На основе анализа социально — утопических идей определилась основная причина панутопизма общественного сознания. Утопическое мышление, также как и мифологическое, будучи родовым и, опираясь на архетипы сознания, детерминирует все социальные процессы — от семьи до политики государства. При этом средства, которыми пользуется утопия, хотя и рациональны, однако донаучны. Утопия отражает свойства общественного сознания, которые заключаются в стремлении к максимальной гармонии с окружающей средойв стремлении к вере, к неугасающей надежде на спасениенаконец, к созиданию, к строительству, к жизни в обществе.
Каждое движение утопического сознания имеет векторную направленность движения, изменения и развития через антагонизмы общественных процессов и явлений, находящих свое отражение в идеологии, науке, литературе, мифологии, философии и на практике. Это уникальное качество утопизма послужило причиной более детального исследования ее природы.
Размышления об утопии показали ее нам как классическое — «блаженное место», — так и в виде способа разрешения всех вопросов человеческого общежития: в виде идеала общественного устройства, в виде, наконец, идей спасения, ориентированных на определенную установку воли и сознания. Утопическое мышление охватывает широкий круг проблем от решения конкретных задач по решительной ликвидации общественных язв и окончательного благоустройства коллективного бытия до творческого порыва, художественных программ, гнозиса или магического «ведения».
Утопия — это страна парадоксов. Но и понятие «утопия» уже само по себе парадоксально. С одной стороны, она есть нечто несбыточное, недостижимое, а с другой — оно «имеет какие-то угрожающие обертоны», 1 связанные как — раз с воплотимостью утопии посредством отражения частично или полностью в идеологии.
1 Гальцева P.A. Очерки русской утопической мысли XX века. М.1992, с. 4.
И действительно, она и осуществима и неосуществима: неосуществима в своих притязаниях на идеальную гармонизацию интересов, на построение социума счастливыхосуществима со своей организационной стороны — по части фаланстеров, трудармий, регламентации жизни. Если «утопия» может означать не только «место, которого нет», но и «место блаженства» (как близкая понятию «еу-Шроэ»), то эти две этимологические интерпретации как раз поясняют одна другую.
Утопии «нет» как «блаженного места», зато она «есть» как выражение того распорядка вещей, который разрабатывают в тщетном стремлении достичь всеобщего блаженства. И в этом стремлении раскрывается роковая диалектика утопии, которую констатировал герой произведения Ф. М. Достоевского «Бесы» Шигалев, отдавший все силы на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества. Он поражен тем, куда привело его тщательное продумывание этого вопроса и признается: «.мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом» и этим он сам выдает секрет всякой утопии как «дьяволова водевиля». Исследование утопии и утопического мышления не ставит задачу поиска парадоксов. Главное, в другом. «.Утопии оказались более осуществимыми, чем казалось раньше. Поэтому возникает другой вопрос, как избежать окончательного их осуществления. как вернуться к неутопическому обществу, к менее совершенному."2 Получается, что утопии — нереализуемы, а антиутопии — вполне реализуемы. Но этот феномен — предмет другого исследования, чтобы подтвердить эту гипотезу!
Очевидно, что сегодня вновь возникает интерес к построениям К.Маннгейма. Концептуально этот интерес вызван двумя причинами: во-первых, Маннгейм связал идеологию и утопию под общей проблематикой «неконгруэнтности», поскольку возможны два варианта несоответствия мышления общей тенденции существования группы или общества — через обращение к прошлому посредством сопротивления изменениям или забегание вперед. Во-вторых, Маннгейм расширяет марксову концепцию идеологии и формулирует парадокс — всякое рассуждение об идеологии уже схвачено идеологией. Необходимо напомнить, что французских просветителей ХУШ в. Наполеон назвал идеологами. Название закрепилось за школой мысли и теоретической области социальной философии.
Если считать, что утопия — это то, что изменяет существующий порядок, а идеология — то, что сохраняет порядок посредством его искажения или через его легитимизацию, то сам критерий реализуемости не действует для различения идеологии и утопии. В «Лекциях об идеологии и утопии» П. Рикер утверждает: «Решающей чертой утопии, тогда, будет не реализуемость, но сохранение оппозиции. Энтропия утопии, сегодня, вытекающая из исчезновения утопии, ведет к ситуации, где реализуемость событий более не имеет значения. Если вообразить общество, где все реализовано, где.
1 Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л.73.Т. 10., с. 311.
2 Бердяев Н. А. Новое средневековье. Берлин. 1924, с. 121, 122. существует конгруэнтность, — такое общество будет мертво, ибо в нем нет идеалов, дистанции, проектов. Критической отметкой утопии, следовательно, является не ее реализуемость, но сохранение дистанции между собой и реальностью".1.
Именно это свойство утопического сознания всегда сопровождает процесс идеологического строительства, а именно, помогает той или иной идеологии отграничить свое аксиологическое поле, определиться с целями и средствами политического воздействия и манипулирования, сохраняя при этом возможность лавирования между социально — политическими интересами.
Отсюда ясно, что в плане структуры утопия представляет собой сложную сеть элементов различного происхождения. Первым компонентом утопии является саморефлексия как умение составлять проект — именно в этом смысле К. Маркс отличает человека от животного. Этот компонент является трансцендентальным, вечным — не имеющим ни даты, ни исторического происхождения, а являющегося фундаментальным человеческим свойством.
Второй компонент утопического мышления — культурный. Он происходит из идей и традиций эпохи Просвещения, что позволяет добавлять к элементу фантазии возможность коррекции, проводить проверку пределов реализуемости. Кроме того, взаимовлияние утопии и культуры позитивно сказывается на росте национального самосознания, определении коллективной идентичности, несмотря на интернациональный характер структуры утопического проекта. Потому закономерно мы выделяем уникальные черты английской, французской, русской утопии.
Третий элемент утопической структуры — фантазия.2 В работах Ю. Хабермаса вводится термин «фантазия» как аналог того, что Фрейд называл «иллюзией». Действительно, иллюзия или фантазия есть элемент рациональной надежды. Этот компонент взаимосвязан с другой важной составляющей утопии — прогнозированием и футуризмом. Фантазийность утопического мышления не хаотична, но всегда стремиться к упорядоченности, ибо последняя есть прямой путь к рассмотрению будущих явлений и форм социального бытия.
Четвертым элементом утопического сознания является его социологический компонент, который наиболее ярко заметен в эпоху, как Античности, так и Просвещения. Эти периоды можно считать яркой вспышкой панутопизма. Утопическим творчеством захвачены все социальные структуры, что отражено в характере утопического творчества. И на Западе и в России утопическое мышление бушует как в недрах обыденного сознания масс, так и в среде интеллектуальной элиты, буржуазии, феодальной аристократии, религиозной среде, правящих кругов.
Структурные функциональные элементы утопического сознания (мышления) выполняют, таким образом, универсальный комплекс задач, позволяющий говорить о широких перспективах развития утопизма. Они обусловлены, кроме того, тем, что современная философия и политическая.
1 Ricoeur P. Lectures on ideology and utopia. N.Y. Columbia univ. press. 1986. p. 180.
2 См.: Caudwell С. Illusion and reality. N.Y. 1974 наука продолжают совершать настойчивые попытки поиска позитивных ценностных оснований и формирования собственной идентичности.
В этой связи будут актуальными исследования, связанные с генеалогией категорий «утопия» и «идеология», решающие задачу по реабилитации общечеловеческой значимости утопии, и признанию последней в качестве идеальной формы и цели социальной реальности. Именно в утопии индивиды формируют свои представления о мире, которые затем получают признание или непризнание в коллективной жизни, становясь тем самым новой социальной идентичностью для современников.
Кроме того, научные работы в области утопии и утопического сознания в нашей стране, как и повсюду в цивилизованном мире, помогают политическим партиям в деле формирования стратегии будущего, идеологии, ее достижения и оправдания, строя организации для реализации поставленных целей, отыскивая референтные лица и строя информационные потоки от масс и к массам. В их идеологиях, понимаемых узко как схемы работы коммуникаторов, всегда четко звучат мотивы и смыслы деятельности — оправдание и обоснование политической деятельности.
В теоретическом плане работа имеет значение для историко-философских сравнительных исследований европейской и русской просветительских традиций в обществознании.
