В. Дильтей о роли герменевтики в исторической науке

Реферат

В. Дильтей о роли герменевтики в исторической науке

Объектом исследования в данной работе выступают основные положения философской концепции развития человечества В. Дильтея, а также роль герменевтики в построении этой концепции и интерпретация мирового исторического процесса.

Однако рассмотрение данных вопросов возможно лишь через призму исторического развития самого искусства герменевтики. Причем следует обратить внимание на то, что герменевтика в своем развитии прошла сложный путь от понимания ее античными философами как теории толкования текстов (первоначальное значение понятия) до более широкого истолкования философами Нового времени (в том числе и В. Дильтеем) уже как искусства о познании личности, истории и культуры в рамках высказываний, поступков, мотивов.

Целью данной работы является рассмотрение философского учения построения исторического мира в работах В. Дильтея в рамках герменевтики, получившей в нем расширенное толкование.

Данная проблема активно разрабатывалась философами Нового времени, в частности В. Дильтем и Х.-Г. Гадамером. На настоящий момент этот вопрос в том или ином ключе рассматривается в работах таких исследователей, как Р. Арон, П. Рикер, Д. Антисери, Дж. Реале, Ф. Анкерсмит.

Проблема понимания и интерпретации исторического развития человечества сегодня является не только актуальной, но и спорной. Вступление мирового сообщества в новое тысячелетие послужило поводом к переосмыслению всего хода истории и, как вследствие, бурному развитию самых разных систем развития человеческой истории. Однако, несмотря на то, что некоторые из них выступают антиподами по отношению друг к другу, во многих из них можно последить дальнейшее развитие идей В. Дильтея.

1. Этапы развития герменевтики и проблемы интерпретиции в различных философских концепциях

Герменевтика, по определению П. Рикера, — «теория операций понимания в их соотношении с интерпретацией текстов». Термин происходит от греческого `' - «истолковываю». Его связывают с именем Гермеса, который должен был доводить до людей волю богов, разъяснять скрытый смысл их слов. Сама же герменевтика как отрасль знания возникла и развилась в качестве искусства толкования текстов Святого Писания.

Как отмечено П. Рикером, развитие герменевтики из экзегетики было обусловлено тем, что последняя включала в себя теорию знака и значения и основывалась на положении, что если текст имеет несколько смыслов, то надо обращаться к более сложным и глубоким, отделяя от них так называемые одиозные знаки, требующие логического доказательства.

В ХVIII-ХIХ вв. сфера использования герменевтики расширяется, она трактуется в основном как теория понимания любого текста. В частности, А. Бек выделял в ней четыре составных части: грамматическую — установление смысла каждого элемента языка; историческую — истолкование разного рода темных и иносказательных фрагментов памятника; индивидуальную — воссоздание облика автора на основе его сочинения; генетическую — определение отношения изучаемого текста к литературным жанрам и видам.

Ф. Шлейермахер (1769−1834) обосновал герменевтику как общую теорию интерпретаций, универсальное «искусство понимания», применимое во всех отраслях гуманитарного знания и, прежде всего, в философии. По его словам, «герменевтика — это искусство избегать недоразумения», которое должно основываться на особом своде правил грамматического и психологического истолкования. Важным принципом, введенным Шлейермахером, является обоснование необходимости понимания не только текста, но и индивидуальности его создателя. Для этого необходимо как бы воспроизвести творческий акт автора произведения. При этом исследователь первым четко сформулировал столь популярный у литературоведов тезис о возможности толкователю понять писателя лучше, чем он сам себя понимал. В ходе реконструкции творческого процесса ученым-герменевтом может быть постигнуто что-то, что до конца не осознавалось самим творцом произведения.

По мысли ученого, индивидуальность автора надо постигать непосредственно, «как бы превращая себя в другого». Его метод понимания является как компаративным (для него необходимо сравнение с общим), так и дивинационным (предположение, догадка, озарение при воспроизведении акта чужого творчества). Это подразумевает последовательный цикл интерпретаций при переходе от части к целому и наоборот, пока не будет достигнуто понимание, поскольку «ничто истолковываемое не может быть понято за один раз».

По словам Х.-Г. Гадамера, главное «детище Шлейермахера — это психологическая интерпретация. Она является, в конечном счете, дивинационным подходом, самопогружением в целостную конституцию автора, постижением „внутреннего проистечения“ структуры данного произведения Понимание — это реконструкция, которая исходит из жизненного момента концепции, из „зародышевого решения“ как организующего момента композиции». Однако при этом Шлейермахер понимал текст не как отражение предметного мышления, но только как художественное произведение, образец «художественного мышления». Позже из этого тезиса развилось учение о невозможности или принципиальной ограниченности использования текста как источника объективной информации о прошлом.

Сегодня Шлейермахера считают своим основоположником представители литературной герменевтики.

Дальнейший шаг по разработке направления философской герменевтики был сделан В. Дильтеем (1833−1911). Он перенес герменевтический метод на историческое познание. Ученый исходил из традиционного тезиса, что творец истории или описания истории в тексте сам живет в истории. Его индивидуальность («историческое существо») во многом является продуктом исторических условий. Поэтому принципиальным является вопрос, каким образом опыт человека и его способность к познанию могут подняться до уровня исторического опыта, достичь с ним адекватности. Здесь Дильтей был сторонником применяемой еще И. Г. Дройзеном романтической герменевтики, считавшей, что инструментом познания здесь может служить сопереживание. Дильтей понимал ограниченность этого подхода и признавал необходимость следующего шага — постижения исторической взаимосвязи явлений, которая не переживается и не испытывается никем. Однако он не смог четко сформулировать, каким образом этот переход возможен в рамках герменевтики.

В качестве попытки решения данной проблемы ученый обосновал учение о структуре, которая выстраивает собственное единство, исходя из имманентной сути. Это позволило аргументировать известный тезис, что, по требованиям герменевтики и исторического мышления, время можно понять, только исходя из него самого и не прикладывая к нему мерки чуждой ему современности. Выход из ситуации, когда мы отделены от прошлого десятками столетий и постижение его особенностей затруднено, Дильтей считал очень легко достижимым. Он исходил из принципа, что сама возможность понимания вытекает из однородности человеческой природы. Ведь люди во все времена были одинаковыми, а, следовательно, через самопознание и сопереживание мы можем достичь адекватности понимания с людьми далекого прошлого.

Тем самым Дильтей утверждал принцип конгениальности: мнение автора легко уяснить из его произведения, интерпретатор абсолютно единовременен со своим автором, их хронологическая дистанция совершенно условна. Позже из этого положения развилось целое направление, утверждающее возможность понять любой текст и историческое событие современным человеком. В СССР и в современных российских академических кругах оно наиболее ярко представлено филологической школой академика Д. С. Лихачева (1906;1999), который говорил: «Мне представляется, что постановка вопроса об особом характере мышления средневекового человека вообще неправомерна: мышление у человека во все века было в целом тем же».

Следующий шаг в развитии герменевтики был обусловлен влиянием феноменологии Э. Гуссерля (1859−1938). Благодаря его исследованиям объектом изучения становились феномены — субъективные способы существования предметов бытия в сознании человека. А их интерпретация уже напрямую смыкалась с герменевтикой.

М. Хайдеггер (1889−1976) сосредоточился на проективном характере понимания и проблеме герменевтического круга. Последняя была обозначена еще Дильтеем: при всяком истолковании происходит переход от восприятия отдельных частей к смыслу в целом, а затем, исходя из интерпретации целого, совершается возврат к истолкованию частей на основании достигнутого понимания целого. Этот цикл может продолжаться сколь угодно долго, пока не будет исчерпан целиком весь смысл, заключающийся в данном тексте.

Сущность открытия Хайдеггера лучше всего сформулирована

Х.-Г. Гадамером: «Тот, кто хочет понять текст, постоянно осуществляет набрасывание смысла. Как только в тексте начинает проясняться какой-то смысл, он делает предварительный набросок всего текста в целом. Но этот первый смысл проясняется в свою очередь лишь потому, что мы с самого начала читаем текст, ожидая найти в нем тот или иной определенный смысл истолкование приступает к делу, вооруженное предварительными понятиями, которые заменяются понятиями более уместными — именно это постоянное набрасывание заново, составляющее смысловое движение понимания-истолкования, и есть тот процесс, который описывает Хайдеггер Разработка правильных, отвечающих фактам набросков, которые в качестве таковых являются предвосхищениями смысла и которые еще только должны быть заверены „самими фактами“, — в этом постоянная задача понимания». Избавиться от предпонимания можно только открытостью к мнению другого, отказом от предвзятых подходов.

Х.-Г. Гадамер исходил из того, что «в начале всякой исторической герменевтики должно стоять снятие абстрактной противоположенности между традицией и исторической наукой, между историей и знанием о ней». Поэтому любое историческое исследование — это не только изучение преданий о прошлом, но и опосредование этих преданий. При этом ученый оспорил тезис Шлейермахера, что необходимо для верной интерпретации перенестись в душевное состояние автора: речь должна идти о «перенесении в ту перспективу, в рамках которой другой (то есть автор) пришел бы к своему мнению».

С точки зрения Гадамера, «понять означает, прежде всего, понять само дело и лишь во вторую очередь — выделить и понять чужое мнение в качестве такового». Для этого необходима значительная временнaя дистанция, которая позволяет проявиться подлинному смыслу. По словам ученого, «лишь отмирание всех актуальных связей делает зримым подлинный облик произведения и создает тем самым возможность такого его понимания, которое может претендовать на обязательность и всеобщность». Исследователь считает, что «наивность (историка) становится поистине гибельной когда он выдвигает требование вообще отказаться от собственных понятий и мыслить лишь в понятиях рассматриваемой эпохи интерпретатор не в состоянии полностью воплотить идеал собственного неучастия Истолкование как раз и значит: ввести в игру свои собственные предпонятия, дабы мнение текста действительно обрело язык».

Однако стоит заметить, что каждая эпоха воспринимает дошедший до нее текст по-своему, и поэтому встает вопрос — где же конец интерпретаций, где пределы адекватности истолкования? Но это означает, что никакое понимание не может претендовать «на обязательность и всеобщность», несмотря ни на какие временные дистанции, ни на какие предпонятия. Любые предпонятия есть навязывание тексту своего смысла через задаваемые вопросы, которые уже самим фактом своей заданности предполагают направленность ответов, поэтому позиция Гадамера несколько односторонняя. Здесь необходимо соблюдение определенного баланса между самосознанием историка, подходящего к тексту с позиций своей образованности, исследовательского опыта и т. д., и его умением абстрагироваться от современности и восстановить то понимание нарратива, которое вкладывал в него его создатель.

Гадамер обосновал понятие герменевтического разговора, в ходе которого происходит выработка некоего инструмента, служащего целям взаимопонимания и тем самым совпадающего с самим процессом понимания и истолкования. При этом средой, в которой осуществляется понимание, является язык, а способом этого осуществления служит истолкование. А поскольку отношение человека к миру в принципе является языковым, то герменевтика представляет собой универсальный аспект философии, кроме того, что служит методологическим базисом всех «наук о духе».

Наиболее яркой фигурой среди современных герменевтов является П. Рикер. Герменевтику он трактует как «теорию операций понимания». При этом «под пониманием мы будем иметь в виду искусство постижения значения знаков, передаваемых одним сознанием и воспринимаемых другими сознаниями через их внешнее выражение» (жесты, позы, речь и т. д.). Поскольку знаки имеют материальную основу, моделью которой является письменность, то их можно интерпретировать. Таким образом, понимание — это проникновение в другое сознание с помощью внешнего обозначения, а интерпретация - понимание, направленное на зафиксированные в письменной форме знаки.

При этом, по Рикеру, символом называется всякая структура значения, где один, первичный, буквальный смысл означает одновременно и другой, вторичный, косвенный смысл, который может быть понят лишь через первый. Тогда интерпретация оказывается расшифровкой смысла, стоящего за очевидным, напрашивающимся значением, в раскрытии уровней значения, выявлении скрытых смыслов. То есть интерпретация применяется там, где есть многосложный смысл.

В настоящее время герменевтика занимает прочные позиции в западных гуманитарных науках. Особенно распространена аналитическая герменевтика, корнями уходящая в творчество Р.Дж. Коллингвуда. Однако, по справедливому замечанию Ф. Анкерсмита, в последних подобных методиках очень велика опасность увлечься описанием отношений между словами и упустить из виду, что главной задачей герменевтики является поиск соотношения между словами и вещами, предметами, явлениями. По мнению данного ученого, изучаемое течение имеет ряд существенных недостатков, главным из которых он считает то обстоятельство, что интерпретация всегда есть человеческое действие. Способен ли человек вскрыть значение прошлого или он просто дает ему значение, как бы присваивает каждому событию свой смысл? При этом можно привести сколько угодно примеров, когда значение придается историками тому, что само по себе не имеет внутреннего значения.

В этом плане Анкерсмит возражает Рикеру, считавшему конечной инстанцией текст. Но, по Анкерсмиту, особенностью текста служит то, что он способен всего лишь быть о чем-то, а прошлое способно просто быть. Поэтому не всегда можно утверждать, что прошлое адекватно воплощается в тексте: есть его автор, переписчики, наконец, интерпретатор, каждый из которых вносит в понимание прошлого что-то свое. По образному выражению исследователя, историк представляет прошлое перед зрителями, читателями (неважно, просто ли он его описывает или при этом интерпретирует). Поэтому субъективный момент в герменевтике оказывается непреодолимым.

Свой вклад в развитие герменевтических методик в истории внес Ч. Франкель. Он отмечал, что надо различать интерпретацию исторического события как восстановление его значения, смысла и толкование — как данное событие связано с другими и в чем эта связь подтверждается? Он выделяет три типа интерпретации: выделение сортировочных признаков; объяснение исторического процесса в целом, то есть помещение событий в контекст истории и в конечном итоге даже — в естественный мир; выявление последовательно повторяющихся циклов.

Свои требования к современной герменевтике предъявил К. Бенан Мак Каллаг. Он разделяет проблему понимания текста и проблему выражения понимания данного текста. Определяя вслед за Дж. Дерридой текст как «фабрику следов», Мак Каллаг утверждает, что текст существует независимо от автора и его знаний по данному вопросу. То есть, если даже мы будем знать абсолютно все о знаниях автора текста, это не обеспечит нам понимания самого текста.

Мак Каллаг предлагает следующие правила проверки герменевтической интерпретации памятника: не нарушены ли семантические и синтаксические правила языка, на котором написан памятник; найдены ли толкования всех непонятных мест и двусмысленностей; не нарушено ли информационное поле текста; убедительно ли объяснены все неудачи в интерпретации наиболее трудных фрагментов текста.

Если эти задачи невозможно решить исходя из самого текста, надо использовать либо более широкое поле дискурса (литературный контекст), либо поместить текст в исторический контекст. Если и это не проясняет смысла памятника, надо попробовать его истолковать через реконструкцию авторского замысла. При этом интерпретация может быть первичной (исходя из особенностей языка, на котором написан текст) и вторичной (акт связи между традиционным лексическим значением слова и его сегодняшним пониманием). Последняя может быть связана с замыслом автора, который ориентировался на будущего читателя и оставлял ему подсказки, чтобы произведение могло быть правильно понято.

По Н. Е. Копосову, в герменевтических исследованиях тезис о том, что история является конструктом разума, понимается в том смысле, что история является результатом действия наделенных сознанием людей, и, следовательно, воспроизводит формы сознания. Тогда целью историка оказывается понять сознание людей прошлого, мотивацию и смысл их поступков. Чем больше сознание историка сумеет приблизиться к сознанию субъектов исторического процесса, тем более успешным будет герменевтический анализ.

Подводя итоги попыткам показать роль герменевтики в современной мировой науке, стоит процитировать слова Н. Партен: «История — это герменевтика…, она сурово принуждает принимать его тех, кто выступает архитекторами исторического знания, чтобы строение было устойчивым, невредимым и пригодным для предназначенных нужд, гармоничным и продолжающим существующие строения и традиционный характер соседства, но также оно должно быть своеобразным и оригинальным в удовлетворении этих требований».

2. Построение исторического мира в работах В. Дильтея

философский герменевтика исторический дильтей Следует отметить, что в рамках рассматриваемой проблемы необходимо выделить в истолковании герменевтики два исторически сложившихся и обоснованных представителями философских школ данных эпох смысла. Герменевтика как искусство и теория истолкования текстов восходит к античной и средневековой философии. В философской и научной традиции Нового времени, главным образом немецкой, представителем которой и являлся Дильтей, герменевтика рассматривается намного шире — как учение о восприятии (осмыслении, толковании) фактов (текстов, поступков, высказываний, переживаний). Таким образом, можно заключить, что в работах Дильтея герменевтика является инструментом интерпретации исторического познания и построения исторического мира.

Для решения философских проблем, связанных с пониманием исторического процесса, недостаточно того, что Дильтей вынес их осознание из своей практической деятельности историка.

Чтобы осознать исторический путь человечества и найти ответы на вечные вопросы истории, Дильтей возвращается к подлинному началу всякой философии жизни — внутреннему опыту. Именно исходя из прожитого времени, созерцание прошлого и понимание других получают свое точное значение.

Жизненный опыт — это, прежде всего, состояние сознания. Дильтей уточняет это определение благодаря заимствованному у Гуссерля понятию интенциональности, которое в его работах превращается в «установку».

Кроме того, Дильтея меньше интересуют особенности жизненного опыта, чем его становление. Поперечный, мгновенный разрез всегда имеет искусственный вид, потому что он пренебрегает самой сущностью жизни, т. е. временем. Жизнь — это, прежде всего, непрерывное изменение, бесконечное бегство от настоящего, богатого реальностью, но неуловимого (хотя прошлое благодаря своему воздействию снова находит отражение в настоящем). Отсюда вытекает следующая проблема интерпретации исторического процесса: как познать жизнь, которая не поддается непосредственному наблюдению, так как она — непрерывная эволюция?

Если бы можно было сравнить жизнь с физическим ростом организма, то решение состояло бы только в интуитивном совпадении с органическим становлением. Но не таков случай в философии Дильтея. Дело не только в том, что прошлое сохраняется в настоящем, но и в том, что жизнь доступна пониманию в самом своем становлении. Пример, который часто приводил сам Дильтей, хорошо иллюстрирует проблематику рассматриваемого вопроса: когда мы хотим уловить состояние сознания, мы постепенно переходим от состояния к состоянию, от идеи к чувству, от чувства к действию, и вот перед нами развертывается вся жизнь. Итак, решение данной проблемы осмысления истории — понять жизнь в последовательности ее состояний в особенности благодаря понятию «значения».

Событие, историческая личность, факт имеют значение в той мере, в какой они раскрывают какой-либо аспект жизни, поэтому значение указывает на «ценность выражения».

С другой стороны, слово также имеет значение, поскольку оно отсылает нас к идее или к вещи, вместе с тем оно имеет значение, поскольку является составной частью цельного исторического процесса, который сам имеет смысл. И только смысл этого процесса придает слову его истинное значение.

Человек учится познавать себя только благодаря истории. Данная формула, выведенная в работах Дильтея, теперь проявляет все свое значение. Несомненно, ограничение поля внимания и текучесть времени отсылают нас к историческому методу. Но если история — истинная наука о жизни, то это потому, что понимание этого доступно только через толкование смысла отдельных поступков индивидов (что Дильтей включал в понятие герменевтики при осмыслении всего исторического процесса).

Но существует другой смысл слова «значение». Сам Дильтей сравнивает смысл жизни со смыслом художественного произведения, стихотворения или музыкальной пьесы. И здесь, и там та же структура, то же единство и даже становление мелодии. Но в жизни существует асимметрия. Каждый «музыкальный» или «литературный» элемент имеет двойное значение: он понимается и как жизненный опыт отдельного человека и как часть всего исторического процесса. Однако значение жизненного опыта уникально. Но это противоречие раскрывает глубокую мысль Дильтея: и жизнь отдельного субъекта и вся история человечества сравнима с текстом книги, но вместо того, чтобы как книга выражать жизнь (при условии возможности осмысления текста этой книги), эти категории не всегда выражают собственное значение, даже если их истолкование кажется очевидным.

Таков один из путей, на который указывают работы Дильтея: от жизненного опыта к истории через рассмотрение категории значения. Дильтей указал и другой путь, может быть, даже более естественный. Каждый познает себя только благодаря пониманию (т.е. косвенным образом, заключающимся в интерпретации проявления жизни). Стало быть, движение истории, которое идет прошлого к настоящему, проходит через понимание.

В первых работах Дильтей объяснял понимание с помощью банальной теории аналогии. Человек интерпретирует поведение других людей по аналогии со своим личным опытом. То же самое происходит в историческом познании: человек вновь рассматривает прошлое в рамках своего жизненного опыта.

Таким образом, если историк понимает то, что выражено в прошлом, он приобщается не только к жизненному опыту, но и к внутреннему миру людей данной эпохи. Приобщиться к этому миру, а, следовательно, и понять суть хода истории помогает именно герменевтика, предлагая инструменты для толкования исторических фактов.

Несомненно, этот вывод как таковой не годится для всех форм исторического познания. Поэтому в той мере, в какой жизнь проявляет себя в понятиях ее понимание становится строго интеллектуальным, оно улавливает объективный дух времени. Тем не менее, в целом, история, которой Дильтей занимался, была историей пережитых идей.

Данная категория относится, главным образом, к пониманию смысла текста и непосредственно смысла самого слова. Если, например, подниматься от тех или иных событий в жизни Лютера к его религиозному чувству или от религиозного опыта того или иного народа к понятию религии, то мы идем не от примера к правилу, а от единичного к типическому. Словом «религия» можно обозначить все культурные феномены, которые в ходе истории назывались религиозными. Но понятие религии имеет в виду и определенного рода сущность человеческого опыта, структуру и эволюцию которого рассматривает историк.

Как же решается логическая проблема понимания, возникающая при интерпретации различных исторических форм? Прежде всего, с помощью языка. Язык устанавливает, по крайней мере, для членов определенного коллектива связь между знаком и мыслью, между словом и вещью, между действием и намерением. Знак, слово, действие, таким образом, имеют непосредственно для всех одинаковое значение. Объективный дух создает между индивидами общий дух: он в достаточной степени обеспечивает правдоподобие, т. е. надежность всех элементарных форм понимания. Дильтей в данном случае имеет в виду любое частичное понимание, которое идет от знака к обозначаемой вещи. В повседневной жизни мы понимаем жест, приказ, просьбу, не будучи знакомыми с тем, от кого они исходят. Логически мы рассуждаем по аналогии: учитывая, что в огромном числе случаев такое-то слово или такая-то фраза обозначала такую-то вещь, они должны иметь то же самое значение и в данном случае.

Но этой простой схемы становится недостаточно, как только мы переходим к пониманию исторического процесса. Здесь от рассуждений по аналогии нужно перейти к истолкованию особого типа.

Дильтей сравнивает этот процесс со «структурной индукцией» Кеплера, определявшего благодаря наблюдениям за небесными светилами законы их движения и форму их взаимосвязи. Но это случайное сравнение, несомненно, игнорируется главную трудность, на которую часто обращают внимание историки: понимание отдельного действия возможно только благодаря целостному пониманию всего исторического процесса. Трудность возникает особенно тогда, когда речь идет о толковании письменного текста. Смысл отдельного слова должен быть более или менее зафиксирован способом его выражения, но он всегда остается частично неопределенным до тех пор, пока мы не знаем смысла, который приобретает слово в рассматриваемой фразе. Понимание фразы предполагает понимание страницы и т. д. Нужно уловить дух всей истории, чтобы понять ее самый маленький фрагмент.

Исходя из этого, вопрос, который чаще всего ставится в последних работах Дильтея, — это вопрос, внешне имеющий преимущественно критический характер: возможна ли в исторической науке универсальная интерпретация событий и фактов? Сначала хорошо бы объяснить формулировку вопроса, исходя из Канта. Физические связи между историческими фактами перестали бы быть необходимыми, если бы категория причины, обуславливавшая их, вместо того чтобы иметь универсальную ценность, следовала из повседневной жизни. Историческое знание тоже имело бы относительную, а не универсальную ценность, если бы рамки всей исторической системы не были универсальными. Но эти физические, хотя и заимствованы из жизни, являются внешними по отношению к самой истории. К тому же историческое целое тождественно процессу его становления. Каким образом оно может стать универсальным, если становление проходит на протяжении времени, до того, как оно должно быть понято человеком, который сам интегрирован в историю?

Чтобы сделать эту мысль понятной, будем исходить из противоположности прагматической истории и философской истории. Прагматическая история с любопытством ищет личные мотивы, корыстные намерения всех действий; она соотносит факты с конкретными людьми. По мнению Дильтея, многие французские историки довели до крайней точки эту трезвость взглядов. Напротив, историк-философ знает слабости человечества, но он ими пренебрегает, потому что отбирает, как и сама история, то, что заслуживает сохранения, т. е. он выбирает то, что имеет непреходящее значение для человечества.

Можно возразить, что наука должна изучать реальность как таковую, но не будет ли история, понятая таким образом, похожа на сказание, близкое к легенде? Это возражение идет от полного непонимания мысли Дильтея. Речь идет не о том, чтобы отрицать или игнорировать человеческие побуждения, а о том, что разрабатывая проблемы толкования исторического процесса в этом направлении достоверности понимания последнего достигнуть нельзя. С другой стороны, универсальная история должна составлять единое целое. Так же, как наше существование наполнено ценностями, которые определяют и организуют наше поведение, прошлое организуется единством значений, т. е. восстановлением с помощью умозрения ценностей, исчезнувших людей.

Тем не менее, можно возразить: существует ли необходимость для обоснования объективности исторического познания, чтобы оно при этом имело универсальный характер? Сохраняет ли суждение о факте, имеющем для людей, по их утверждению, ту или иную ценность, силу для всех, даже если ценность, о которой утверждалось, носит исторически преходящий характер?

Отдельное суждение о факте может быть истинным для всех, даже если ценности имеют относительный или частный характер. Но если иметь в виду воспроизведение эволюции человечества, то либо оно действительно универсально, либо существует столько отдельных историй, сколько цивилизаций, а может быть, столько, сколько историков.

Человек — существо историческое, потому что он включен в процесс становления истории. Он живет среди вещей прошлого, он формируется, усваивая завоевания предшествующих поколений, которые сохранила и передала природа. Он говорит на каком-нибудь языке и употребляет понятия, которые создала история. В нем сталкиваются культурные и социальные системы. Когда Дильтей пишет: «Человек — существо историческое», он тем самым, подчеркивает скрытое присутствие объективного духа в каждой личности.

Но не обусловлено ли настоящим положением вещей связанное с человеком историческое представление? Поэтому история не имеет абсолютно универсального характера, и причина этого заключается не в том, что настоящее видит прошлое иначе, чем его могли видеть современники. Эта причина исходит из более глубокой истины: история не носит завершенного характера, потому что значение или смысл фиксируется только в конце эволюции. Универсальная история — это биография, можно даже сказать, автобиография человечества: смысл существования человечества может быть исчерпан только в том случае, если оно прекратит свое существование.

Заключение

Какой будет история в XXI веке? Проблема ответа на этот вопрос — в том, что каждый ученый-историк интуитивно убежден, что история реально была. Он основывается хотя бы на собственном опыте жизни, переживании событий, которые происходили, но совершенно не поддаются адекватной реконструкции даже в собственной памяти. Чтобы постичь историю, исследователь должен выйти за рамки жизни, стать по отношению к самому себе внешним объектом, сторонним наблюдателем. А вот сделать это за две с половиной тысячи лет существования исторической науки историки так и не научились.

В этом плане, возможно, стоит еще раз задаться вопросом о социальной функции истории как сферы человеческой деятельности. В идеале история трактуется как вербализованная память человечества. Однако вся практическая деятельность историков на протяжении веков нам демонстрирует, что история предназначена не только для попыток реконструировать прошлое, но и для выработки эффективных механизмов его подмены и забывания с теми или иными целями. Тогда историческое сознание можно определить как своего рода защитный механизм, предназначенный для спасения человеческого существования от социальных фобий. Способы «организованного забывания» в истории отработаны куда лучше, чем пути воссоздания, «как было на самом деле».

Возможно, именно из-за этого построение идеальных конструкций является сущностной чертой исторического познания: на протяжении веков для людей гораздо более насущным было умение забыть или подменить нашу память о прошлом, чем способность вспомнить и понять прошлое. И важность современного исторического кризиса в том, что он ярко высветил эту проблему.

Другой принципиальной стороной современных методологических новаций является то, что история все больше трактуется как объяснительная система. Она является продуктом процесса пойэсиса — создания истории как следа нашего существования во времени, нужного нам для ориентации в мире, определении своего места в мироздании. Учитывая практическую значимость этого явления для человеческой жизни, необходимо тщательнее изучать механизмы пойэсиса, чтобы со временем история стала бы играть для людей такую же роль, как физика для механики или химия для медицины.

Возможный сценарий развития исторической науки следующий. В науке произойдет раскол на авторов Histories Apodexis. Этот слой будет существовать всегда, поскольку именно на него со времен Геродота есть практический спрос со стороны власть предержащих, их идеологов, пропагандистов, а также националистов, пиарщиков, моралистов и т. д.

В то же время постепенно будет формироваться узкая прослойка профессиональных ученых, которая сумеет выработать новые научные стандарты, предъявляемые к историческому исследованию. Это позволит сократить дистанцию между фактом и событием (полностью преодолеть ее, наверное, можно будет лишь с изобретением машины времени, ежели таковое возможно). Какими будут эти стандарты — неизвестно. Можно лишь предположить, что в них обязательно будут присутствовать элементы антропологии, семиотики, герменевтики и использоваться методики точных наук. На их основе возникнет «наука история», отличная от Histories Apodexis. Пока же, несмотря на два с половиной тысячелетия существования, историкам нечего возразить на определение Х. Уайта, что сфера их занятий в лучшем случае есть «протонаука с определенными ненаучными элементами своей конструкции».

Список использованных информационных источников

1. Гадамер Х.-Г. Истина и метод.? М.: 1988

2. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного.? М.: 1991

3. Дильтей В.

Введение

в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX и XX вв.? М.: 1987

4. Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии, 1988

5. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т.4. От романтизма до наших дней. СПб.: 1997

6. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике.? М.: 1995

7. http://philosophy storm.org/mo/bard/268