Устойчивые парные сочетания в чешском и русском языках

Феномен объединения двух понятий или слов в устойчиво воспроизводимую пару, как и порождение одним словом двухкомпонентной единицы, на протяжении почти полутора столетий исследуется лингвистами на материале разных языков мира и языка вообще. Интерес ученых разных лингвистических дисциплин и школ к данной теме обусловлен, как представляется, стремлением к пониманию природы и функционирования явлений парности и двойственности в языке, которые являются частным проявлением бинарности в широком смысле — в онтологической и/или гносеологической ипостаси. Бинарные структуры, выявляемые на разных уровнях естественного языка, имеют параллели в других знаковых системах, например, в мифах и ритуалах [Иванов 1972: 206], в любой человеческой культуре [Махлина 2003: 137] и связываются не столько с закономерностью объективной действительности, сколько с бинарной структурой человеческого мозга, благодаря которой именно бинарная оппозиция является «универсальным средством познания мира, которое особенно активно использовалось и, главное, было осознано как таковое в XX в.» [Руднев 1999: 38]. Универсальность отмеченной ментальной характеристики для носителей самых разных языков, по мнению ученых, объясняет «природную склонность представителей разных этносов к бинарности» и «обусловливает наличие парных словосочетаний как важного номинативного ресурса в языках различных групп», поскольку именно «в парных словосочетаниях естественного языка как важнейшего орудия гносеологического освоения мира закрепляются свойства и качества, взаимосвязи и взаимодействия предметов и явлений внешнего мира, познаваемого человеком» [Медведева, Дайнеко 1989: 5].

Парные сочетания различного рода составляют в русском и чешском языках значительный по объему разряд единиц словного и синтагматического характера, который обычно не рассматривается лингвистами комплексно, в том числе потому, что занимает диффузную позицию в структуре традиционной грамматической парадигмы. Особенностью парных единиц является их структурное и семантическое разнообразие, генетическая и функциональная разнохарактерность и в то же время сохранение отчетливой бинарной конструкции. В основе образования таких парных сочетаний может лежать семантическая оппозиция (долго ли коротко ли, волей-неволей, mit svuj ruh i lie, to je jak den a noc), лексический или семантический повтор (ходить ходуном, год за годом, vsemi mastmi mazany, z rucicky do rucicky, с пылу с жару, любо-дорогоbida s nouzi, behat od certa k dablu), смысловая, семантическая, тематическая сопряженность компонентов (в хвост и в гриву, ни рыба ни мясо, delat [пёсо] zuby nehty, ani ryba ani гак), а также рифмо-ритмическое соответствие компонентов (страсти-мордасти, шахово-ляхово, kfizem krazem, nerekl ani так aniptak).

К настоящему моменту в лингвистической литературе сформировалось несколько основных парадигм, в рамках которых исследуются отдельные структурные типы парных сочетаний, чаще всего в определенном регистре языка.

Начало исследованию редупликативных парных сочетаний в русском языке, по-видимому, положили статьи М. Джафара (1900) и А. Е. Крымского (1928), в которых поднимается вопрос т.н. м-редупликаций в историко-сопоставительном аспекте. Опираясь на термин Ф. Ф. Фортунатова слитные речения (например, великий пост) [Фортунатов 2010: 153 -154], М. Джафар обозначает рифмованные сочетания типа няньки-мамки парно-слитными или парно-составными речениями, А. Е. Крымский использует немецкий термин Reimworter. В статье «Об искусственном образовании парных слов», написанной М. Джафаром в соавторстве с А. Е. Крымским, на основании большого количества примеров м-редупликации в различных тюркских языках приводятся убедительные доводы в пользу гипотезы о тюркском происхождении этого явления в русской разговорной речи. Подобным образом, по мнению, Ал. Траура, Б. Цонева, М. Младенова, появление румынских и болгарских м-редупликаций, распространенных в разговорной речи Восточной Болгарии, объясняется влиянием турецкого языка [Младенов 1975: 387]. Историко-этимологическое направление исследований русских редупликаций получило продолжение в работах Н. С. Николаева, Ю. Плена, В. Н. Беликова, И. Пачаи, Ф. Р. Минлоса и др., и сегодня тюркская этимология м-редупликаций не вызывает сомнений у большинства лингвистов [H.A. Янко-Триницкая, Е. А. Земская, Н. Ю. Шведова, О. Ю. Крючкова и др.].

К синхронным аспектам различных типов русских редупликаций внимание лингвистов привлекла статья Р. Якобсона о фонетических и силлабических особенностях таких единиц. Помимо значительного количества работ в области общего языкознания, посвященных типологии редупликаций в языках мира [J1. Блумфилд, A. Marantz, Ф. И. Рожанский, К. О. Эрдман, A.M. Бушуй, М. Ф. Алиева, О. Ю. Крючкова, Ф. Р. Минлос, и мн. др.], к настоящему моменту сложилась традиция исследования данного явления в отдельных языках и в отдельных регистрах языка. Так, редупликации типа эхо-отзвучий в русской разговорной речи анализируются в статьях H.A. Янко-Триницкой, С. Друговейко-Должанской, жаргонные редупликации русского языка в структурном и идеографическом аспекте исследуются в диссертации и статьях М. И. Мехеды. Природа и особенности редупликации в чешском языке рассматриваются в статьях И. Янко, Р. Блатной, В. Кржистека, история происхождения отдельных выражений анализируется в словарных статьях В. Махека, П. Оуржедника и др. В сопоставительном аспекте разновидности редупликации рассмотрены Ф. Р. Минлосом на материале восточнославянского фольклора.

Термин редупликация в лингвистической практике может менять свой объем в зависимости от предмета исследования в рамках той или иной дисциплины. Одна из наиболее авторитетных систем наименований разных типов повторов, в том числе редупликаций, была предложена авторами и составителями сборника «Языки Юго-Восточной Азии. Проблемы повторов». Согласно этой системе, под редупликацией понимается широкий круг явлений, а сам термин редупликация используется как синоним к понятию удвоение, т. е. самому общему названию «для способа, операции в применении ко всем явлениям такого характера, вплоть до явлений пограничных, в которых удвоение смыкается с другими приемами (аффиксация, словосложение)» [Алиева 1980: 8]. В настоящем исследовании для однозначности трактовки разных понятий целесообразно использовать термин удвоение в приведенном значении, а редупликацией вслед за В. В. Виноградовым считать «фономорфологическое явление, состоящее в удвоении начального слога (частичная редупликация) или целого корня (полная редупликация)» [ЛЭС 1990: 408]. При назывании элементов редупликации в работе используются термины М. Ф. Алиевой, которые «разработаны на таком уровне, что ими можно пользоваться при изучении редупликаций всех языков мира благодаря уровню абстрагирования и обобщения» [Пачаи 1995: 18]. Так, исходная часть парного сочетания-редупликации названа редупликантом (хотя она не всегда совпадает по длине с самостоятельно существующей исходной единицей), а часть, образуемая в процессе удвоения и присоединяемая к редупликанту, — редупликатором.

Теоретические аспекты понятия редупликации особенно подробно разработаны на материале восточных языков, языков Юго-Восточной Азии, Африки, не в последнюю очередь потому, что эти языки дают богатый материал для таких исследований. В традиции описания восточных языков редупликации рассматриваются как разновидность другого типа парных сочетаний — парных слов. По свидетельству ученых, исторически парные слова представляют собой этап развития редупликации как неточного повтора [Семенова 1990: 5]. Особенно активно парные слова изучались советскими лингвистами на материале различных восточных языков в 60−70-ые годы XX века [Дмитриев 1940; Авалиани 1958; Гонда 1959; Бушуй 1970; Алиева 1980 и др.]. Интерес ученых к д ианному разряду единиц объяснялся, по-видимому, включенностью исследования универсальных языковых явлений в рамки типологической лингвистики, а также в связи с проблемой рассмотрения генетических и ареальных связей между языками разных групп [Алиева 1980; Минлос 2004].

Несмотря на достаточную разработанность категории парных слов в лингвистике, единого общепринятого терминологического определения этого понятия, как представляется, нет, и авторы диссертационных исследований, как правило, формулируют его для своей работы, исходя из выделяемых категориальных признаков парных слов конкретного рассматриваемого языка и применительно к поставленной проблеме [Сираева 1978; Стопмель 1983; Маршавс 1984; Меликян 1984; Айназарова 2000; Эседуллаева 2001; Молодцова 2002; Ондар 2004; Юда-ева 2005 и др.]. Основным параметром парных слов признается двухкомпонентная структура, элементами которой являются слова одной части речи, наделенные «одинаковым набором грамматических признаков» [Егорушкина 2002: 148]. Еще одним важным критерием парного слова является акцентологический — компоненты объединены «общим ударением и соединительной интонацией» [Егорушкина 2002: 148]. Кроме того, исследователи отмечают, что «значения компонентов парных слов обычно входят в различные корреляции в пределах одного семантического поля» [Егорушкина 2002: 148].

Для русской традиции исследования парных сочетаний мало характерно использование термина парные слова, поскольку помимо устойчивых слитных сочетаний (хлеб-соль, грусть-тоска) в объем включаемых в данное понятие единиц входят также сочетания независимых слов, логика смысловых отношений между которыми грамматически оформлена союзами, а иногда и предлогами (смех и грех, ни смерти ни живота, из грязи в князи). В русскоязычной научной литературе гетерогенные, то есть разнокоренные парные сочетания, имеют несколько терминологических определений в зависимости от дисциплины, в рамках которой они изучаются, от широты понимания того или иного термина номинации, объема исследуемого материала, а также в зависимости от подхода, обусловленного целями исследования. Большинство таких номинаций парных сочетаний уже изначально накладывает на исследуемые единицы своего рода ограничения.

Русские парные сочетания изучаются лингвистами многоаспектно. Значительный пласт исследований русских парных сочетаний составляют работы историков языка, рассматривающих парные сочетания на материале средневековых текстов. При этом ученые используют для тех или иных разновидностей парных сочетаний ряд терминологических обозначений: гендиа-дис [A.A. Жолобов, A.A. Потебня], парные семантические оппозиции [Ф.Н. Двинятин], синонимические парные сочетания, парные сочетания синонимов [А.Н. Евгеньева], синонимические дублеты [Д.В. Дмитриев]. Эти номинации акцентируют внимание на семантических отношениях компонентов внутри парной единицы. Развернутые номинации традиционные формулы-синтагмы, репрезентирующие отношения синонимического характера [С.А. Аверина], парные сдвоенные формулы, формулы-синтагмы [В.В. Колесов], устойчивый словесный комплекс [А.Г. Ломтев] выделяют в качестве основной характеристики этих сочетаний их устойчивость, формульность. Наконец наиболее обобщенные номинации парных единиц в древнерусских текстах, такие как парные именования [В.В. Колесов, О. Ф. Жолобов, М.В.

Пименова, M.B. Артамонова], парные сращения соединения [Д.С. Лихачев], парные сочетания [Л.П. Клименко, C.B. Друговейко, Т. П. Рогожникова, C.B. Николаева], позволяют представить их как «цельные номинативные единицы, реализующие нерасчлененное значение парности. представляющие собой сочинительное соединение семантически связанных лексических единиц» [Артамонова 2005: 16].

В семантическом ключе первое обстоятельное исследование взаимоотношений компонентов парных сочетаний в русском и других славянских языках на материале фольклора принадлежит A.A. Потебне, который выделил несколько подтипов таких единиц в зависимости от семантической слитности компонентов. К первому типу A.A. Потебня относит «сближения грамматически самостоятельных слов» [Потебня III 1968: 414], значения которых «в мысли говорящего не совпадают» [Потебня III 1968: 433], но при употреблении в паре дают более общее абстрактное значение-гипероним, например отец-мать (родители), хлеб-соль (людская пища) и под. [Потебня III 1968: 414]. К этому же типу A.A. Потебня относит сближения разнокоренных слов, в которых сочетающиеся компоненты семантически «совпадают в большей или меньшей степени», например путь-дорога. Ученый особо подчеркивает, что «первоначально, т. е. при своем возникновении, синонимы, как путь и дорога, означали различные вещи», но с течением времени различия между этими понятиями стерлись, превратив их в синонимы [Потебня III 1968: 433]. Ко второму типу A.A. Потебня относит выражения типа калина-малина, в которых объединение «несовместимых частностей» является «способом обозначения понятия высшего порядка», причем нередко такое обобщение сопровождается идеализацией «в смысле изображения предмета такого рода. но необычайного, чудесного, прекрасного» [Потебня III 1968: 418]. О том, что эта последняя отмечаемая A.A. Потебней особенность парной номинации не является специфичной для русского языка, свидетельствует ремарка французского исследователя общей риторики Ж. Дюбуа о наличии у подобных речевых фигур оттенка «как бы удаления референта, особенного почтения к нему» [J. Dubois 1970 цит. по: Лекомцева 1980: 197].

Выделяемый A.A. Потебней характер связи компонентов-согипонимов в парных сочетаниях типа братъсестра, мужжена называется индийскими грамматистами двандва и известен многим древним языкам, в том числе славянским, для которых A.A. Потебня отмечает типологическое сходство парных конструкций с китайскими [Потебня III 1968: 414]. Э. Бенвенист выделяет двандва, как один из четырех типов именного сложения, при котором соединяются «два равноправных существительных в единицу, которую мы условно назовем парообразующей (couplante)» [Бенвенист 1974: 242]. В силу равноправия членов пары из их соединения не образуется синтаксическая конструкция в собственном смысле слова, а объединение с отношением сочинения. Такой тип связи компонентов парного сочетания исследуется в монографии Б. Вэлхли (2003), где определяется как естественная координация (natural coordination), которая подразумевает, что компоненты «выражают семантически близкие понятия. которые находятся на одном иерархическом уровне, а общее значение шире значений частей» [Walchli 2003: 2].

Термину тюркологии парные слова в финно-угорской лингвистике соответствует наименование сочинительные сложения [Майтинская 1974: 393- Пачаи 1995: 10−15], а в европейской лингвистической традиции — копулятивные сложения (нем. Kopulativkomposita) и биномиалы (англ. binomials). Наимнование копулятивное сложение было введено в научный обиход A. J1. Семенанс в значении «сложение функционально-синтаксически и семантически равноправных морфем (лексем), дающих в сумме единое значение» [Семенанс 1973: 63] применительно к китайскому языку. Термин биномиал лингвисты стали использовать вслед за Я. Малкиелом для определения «последовательности двух слов, принадлежащий к одному классу, находящихся на одном уровне синтаксической иерархии и обычно соединенных каким-либо лексическим средством» [Malkiel 1959: 113, перевод цит. по: Молодцова 2002: 5]. Если первые два определения строятся на критериях иерархического равноправия компонентов и единства общего значения выражения, то последнее акцентирует линейную последовательность компонентов парных слов — биномиалов английского языка, которая стала основанием для их классификации в зависимости от возможности изменения порядка компонентов в них. Последняя номинация также используется для обозначения парных образований в чешском языке [Cermak, Filipec 1985: 185, 196−7, 213- Nosek 1994: 65−70].

Каждая из приведенных номинаций гетерогенных парных сочетаний данного типа имеет свои ограничения по кругу включаемых в соответствующее понятие единицсинтаксического (двандва предполагает слитное употребление компонентов) или семантического характера (копулятивные сложения не допускают включения в их объем детерминативных единиц, а сочинительные сложения — парных сочетаний с противительным видом связи). Для обозначения гетерогенных оборотов, в которых компоненты не являются синонимами или антонимами, в настоящей работе применяется термин пандантный, который позволяет акцентировать внимание на отмечаемом лингвистами признаке иерархического равноправия членов образуемой пары при неопределенности существующих семантических взаимоотношений вне пределов парного сочетания.

Сопоставительно-историческому аспекту гетерогенных парных сочетаний в славянских языках посвящен ряд исследований, целью которых, в частности, является характеристика подобных оборотов в языке русского фольклора [Евгеньева 1963; Хроленко 1972, 1975, 1981, 1992; Гин 1988 и др.]. Обилие парных сочетаний именно в русской народно-поэтической речи привело Г. А. Селиванова к убеждению, что эти единицы являются «самобытными русскими фразеологизмами» [Селиванов 1955]. Впоследствии это утверждение было опровергнуто компаративистскими исследованиями парных сочетаний в славянских языках К. Горалека, И. Пачаи и О. Б. Ткаченко. О. Б. Ткаченко увидел в парных словах русского фольклора исконно русский элемент культурно-языковой традиции, но генетически восходящий к финно-угорскому субстрату [Ткаченко 1981: 32]. Венгерский лингвист И. Пачаи, опираясь на теорию Н. С. Трубецкого о влиянии языков русской культурной зоны на русскую народную речь, отстаивает теорию о том, что помимо финно-угорского ареального влияния важным фактором для появления парных конструкций в русском языке было его соседство с тюркскими языками [Пачаи 1995,2003,2004].

Особенности функционирования гетерогенных парных сочетаний в русском устном народном творчестве, разговорной речи, художественной литературе анализируются фольклористами, диалектологами, литературоведами [Милехина 1974; Клюсов 1974; Николаев 1985; Мокиенко 1986, 1989 и др.- Никитина 1999 и др.]. Исследованию парных сочетаний в языке русских писателей [Н. Некрасова, А. Кольцова, П. Бажова, А. Твардовского, В. Маяковского, М. Цветаевой, М. Горького] посвящены работы H.A. Бондаревой и О. Н. Емельяновой (1997), О. И. Фоняковой (2003) и др. Ученые подчеркивают, что источником многих парных сочетаний русского литературного языка является народная речь, а причиной обращения писателей к парным сочетаниям является, видимо, сохраняющаяся в них до сих пор «первобытная образность» [Зубова 1983: 50].

Описание чешских гетерогенных парных сочетаний представлено лишь несколькими статьями [Hubacek 1999: 339−363- Bilkova 2006: 116−122] и отдельными замечаниями в монографиях [Filipec, Cermak 1985: 196−197] и словарях [Ourednik 1994: 21, 42, 39, 52, 117, 140 и др.- Kovarova 1994: 18, 15, 42, 59, 61, 73 и др.- 1996: 85, 89- Kratky 1991: 9, 36, 39, 42, 61, 100, 111 и др.].

Отдельный тип парных сочетаний в русском и чешском языке наряду с редупликациями и гетерогенными парными сочетаниями представляют тавтологизмы — сочинительные или подчинительные конструкции однокоренных слов [Селиванов 1955: 24]. Универсальность парных конструкций такого рода является общим местом в работах, посвященных исследованию этого языкового феномена. Так, К. О. Эрдман отмечал, что тавтология присуща «всем культурным языкам мира без всякого исключения — в большом количестве» и является продуктивным способом конструирования в языке [Эрдман 1925 цит. по: Бушуй 1969: 365]. В числе универсальных причин, обусловивших неизбежное возникновение и функционирование тавтологических конструкций в самых различных языках, А. М. Бушуй называет стремление речи к избыточностиспособность тавтологии передавать дополнительные к содержательному наполнению языковой единицы смыслы, в частности, благодаря особому интонационному рисунку, экспрессивно-образным структурам, экспрессивно-усилительному оттенку значения. Все это в итоге приводит к увеличению коммуникативно-экспрессивного эффекта, способствует грамматической метафоричности на коннотативном уровне и рождает эффект словесной игры [Бушуй 1969].

У термина тавтология применительно к рассматриваемому в данной работе удвоению, существует широкое и узкое понимание, поскольку он «прилагается в лингвистических описаниях и к плану выражения. и к плану содержания» [Эйхбаум 1986: 28]. Ф. И. Буслаев полагал, что тавтология является «повторением одного и того же слова или совокуплением двух и трёх подобозначащих» [Буслаев 1941: 180], включая в это понятие объединение не только однокоренных слов, но также и синонимов: «тавтология может быть или в звуках и корнях, или в понятиях, т. е. или тождесловие, или подобословие» [Буслаев 1941: 180]. Однако большинство современных лингвистов придерживается точки зрения, что «собственно лингвистическая тавтология должна быть ограничена сцеплениями однокоренных словоформ, которые порождают в синтаксической системе многих языков значительных набор продуктивных моделей» [Ломов 1967: 139, см. также Селиванов 1955: 24]. В целях однозначного понимания и дифференциации различных понятий в настоящем исследовании целесообразна узкая трактовка термина тавтология. Кроме того, из разряда собственно тавтологизмов в отдельную группу повторов в настоящей работе выделяются сочетания, образованные повторением одного слова (изо дня в день, den ode dne и под.).

Исследованию тавтологической фразеологии посвящены работы Н. Е. Шестаковой (1966), A.M. Бушуя (1970, 1971, 1978), Л. Г. Скрипник (1970), Л. Базыленка (1970), А. Г. Ломова (1971), Н. Г. Самойлова (1971), А. Я. Поповой (1987), Ю. Б. Фишкова (1987), Т. Г. Крапотиной (1995, 1996), Я. Билковой (2008), А. И. Васильева (2012), глава в учебном пособии «Русская фразеология» (1977) Л. И. Ройзензона и многие другие. Представляется, что «в современном языкознании в основном завершенными являются инвентаризация тавтологических единиц и их деривационных моделей, изучение релевантных свойств и выявление лексико-семантических отношений между компонентами (то есть „внутриструктурные“ отношения) фразеологизмов тавтологического типа» [Крапотина 1996: 6].

Структурно-типологический подход, примененный A.M. Бушуем к анализу системности и продуктивности тавтологического пласта во фразеологии, выявил общность этого явления для древних и новых языков. Эта общность, в том числе и в плане семантики, очевидная при сопоставлении тавтологических параллелей разных языков, обусловлена не в последнюю очередь «общностью логических процессов, ассоциаций и психологических связей» [Бушуй 1970: 241], характерных именно для фразеологии, поскольку «общие закономерности ассоциативных связей и логических отношений особенно ясно обнаруживаются именно в сфере фразеологии, т.к. она хранит в себе больше данных для суждения о тех общих генетических процессах, которые ложатся в основу образования отдельных фразеологических единиц по сравнению, например, с формированием значений отдельных слов» [Ройзензон, Авалиани 1967: 75].

В свете вывода о ментальной основе тавтологии и особенно фразеологической тавтологии следует отметить компаративистские исследования тавтологизмов в языках разных групп, проведенные, например, A.M. Бушуем на основе структурно-семантической классификации ведийской тавтологии (по книге J. Gonda «Stylistic repetition in the Veda») с параллелями из немецкого и др. языков, С. Н. Сираевой (1978), сопоставившей системы парных слов в немецком и тюркских языках и др. Результаты этих исследований представлены в форме структурно-семантических классификаций материала, показавших, что универсальность удвоения в разных языках проявляется, прежде всего, в сходных синтаксических моделях и близости выполняемых грамматических, семантических и стилистических функций.

Приведенный обзор лингвистической литературы, посвященной различным аспектам гомогенных и гетерогенных парных сочетаний, показывает, что исследователи преимущественно анализируют достаточно узкий круг единиц, ограниченный по структурному принципу и компонентному составу. Наиболее полная по объему включаемых единиц классификация парных сочетаний русского языка наряду с классификацией A.A. Потебни принадлежит Н. М. Шанскому [Шанский 1968: 269−271]. По структурно-семантическому принципу он выделяет «удвоения или повторы, представляющие собой усилительную по значению и экспрессивную по характеру редупликацию того или иного слова» (синий-синий) — «синонимические сближения» (звать-величать, судьба-доля, путь-дорога) — «парные сближения суммарной семантики» (iотец-мать — 'родители') — слова, в которых синтагматические отношения образуют модель «определяемое-определяющее» (вагон-ресторан) [Шанский 1968: 269]. В качестве промежуточной группы между первой и второй группами Н. М. Шанский выделяет слова типа трень-брень, шаляй-валяй, трали-вали. Особенностью данной классификации является включение в круг исследуемых единиц гомогенных и гетерогенных сочетаний, копулятивных сложных слов и детерминированных сочетаний [Блумфилд 1968: 254], а также редупликаций с лексически немотивированной основой. В настоящем диссертационном исследовании из числа рассматриваемых единиц исключены аппозитивные сочетания как обороты с детерминированным (подчинительным) характером связи, компоненты которых не являются функционально равнозначными, т. е. не образуют пару равноценных единиц, и не пересекаются с точки зрения формы, как это происходит, например, в редупликациях или тавтологизмах с подчинительной связью компонентов.

Расхождения в интерпретации парных сочетаний во многом обусловлены и выбором конкретных терминов для их обозначения. Отсутствие единого общепринятого междисциплинарного определения феномена языкового повтора приводит в лингвистической литературе к использованию в качестве синонимов ряда терминов: повтор, повторение, удвоение, редупликация, тавтология [Ахм. 2004; CJTT 1972], которыми обозначается одновременно операция (действие) и ее продукт (само выражение), возникшие в результате применения этой операции. Вероятно, столь широкое и даже синкретичное понимание данного феномена обусловлено тем, что он «имеет место в языке на всех его ярусах: на фонетическом, лексическом, грамматическомзатрагивает как материальную форму языкового знака, так и его содержаниесуществует на уровне системы и нормыдействует в сфере языковых единиц и их отношений» [Щербаков 1982: 108]. Сам принцип повтора дает основание для самых широких обобщений. Тем не менее, представляется очевидным, что такой подход нецелесообразен с функциональной точки зрения и требует дифференциации и точного определения различных разновидностей парных сочетаний.

В данной работе повтором будут называться единицы синтагматического характера, образованные путем удвоения на уровне формы, в котором участвуют раздельнооформленные и полнозначные единицы словного уровня. Во избежание дублирования термина под редупликацией в настоящей работе будет пониматься только дивергентная редупликация [Алиева 1980: 4, 9], а результат полного повтора или тождественная редупликация, вопреки сложившейся в лингвистических работах традиции, в работе будет называться не редупликацией, а амредитой, т. е. повторительным сложением [Ахм. 2004: 43]'.

Краткий обзор логики исследований парных сочетаний в разных научных парадигмах показывает, что изучению отдельных типов этих единиц в лингвистике сопутствует ряд традиционных проблем теоретического характера. Наряду с проблемой номинации дискуссионным является вопрос грамматического статуса редупликаций, гетерогенных парных сочетаний типа двандва, амредит — то есть тех оборотов, в которых компоненты обычно соединены дефисом. Универсального критерия для однозначного определения статуса спорных единиц не существует, поскольку «между словом и словосочетанием может существовать множество промежуточных случаев, и довольно часто провести между ними четкую границу невозможно» [Блумфилд 1968: 245, см. также Крючкова 2004: 64].

A.A. Потебня, рассматривая двандва различного рода через призму диахронии, называет обороты типа род-племя, лук-колчан, кишки-желудки словосложениями [Потебня III 968: 414]. Исследователи, анализирующие паратаксические парные сочетания на уровне синхронии, склонны относить эти единицы к разряду слов, оговаривая при этом их усложненную структуру. Так, Э. Бенвенист предлагает рассматривать классические двандва как.

1 Термин амредита используется, например, в статье Т. М. Фадеевой «Структурные особенности окказиональных сложных эпитетов» [2011: 680−683]. конструкции микросинтаксиса и определяет их как сложные имена [Бенвенист 2002: 241]. Н. М. Шанский относит парные сочетания этого типа к разряду сложных составных слов [Шанский 1968: 269, 271]. О. Ю. Крючкова, подробно анализируя вопрос статуса различных типов повтора в современном русском языке, относит выражения типа крепко-накрепко к предельному случаю «внутрисловной повторяемости» и определяет как «слова, существующие в слитно-раздельной форме» [Крючкова 2004: 64]. Тождественные повторы междометного и звукоподражательного характера О. Ю. Крючкова определяет как «опрощенные слова» [Крючкова 2004: 66]. И. Пачаи, в свою очередь, полагает, что излишне вводить какое-либо дополнительное терминологическое обозначение для номинации рассматриваемой категории единиц (например, составные слова по Л.И. Засориной), поскольку номинация сложное слово полностью соответствует их категориальным признакам: сложное слово — «структурно единое лексическое образование, которое обладает самостоятельным значением и состоит из двух (или более) основ, соотносительных со знаменательными частями речи, не утративших в настоящее время своих вещественных значений и в силу этого находящихся в определенных семантико-синтаксических отношениях друг с другом. Сложная лексема принадлежит к одной из частей речи с присущими ей грамматическими и словообразовательными категориями» [Засорина 1979 цит. по: Пачаи 1995: 11].

Одна из классических дискуссионных проблем, с которой сталкивается исследователь редупликации, заключается в сложности определения природы редупликатора, чем объясняется наличие нескольких описательных наименований, используемых лингвистами для характеристики этих элементов: слово-эхо, повтор-отзвучие, эхо-конструкция, фокус-покус прием [А.Н. Янко-Триницкая 1968; С. Друговейко-Должанская URLВ.З. Санников 1999] и т. д. Несмотря на несовпадение точек зрения о границах слова и морфемы в разных языках, большинство ученых определяет редупликатор как «аффикс, который представляет собой повторяющуюся часть исходной формы» [Блумфилд 1968: 235] или «особую морфему с очень неопределенным „общеаффективным“ значением» [Маслов 1975: 174]. Тем не менее, благодаря лексикализации с течение времени «общеаффективное» значение редупликатора зачастую оказывается «стертым и даже полностью утраченным», например, в случаях типа гоголь-моголь, где оно практически не ощутимо. В таких случаях редупликатор «уже не может рассматриваться как морфема» по крайней мере, с точки зрения синхронического среза языка [Маслов 1975: 174]. Поскольку настоящая работа посвящена сопоставительному лингвистическому анализу устойчивых парных сочетаний в современных чешском и русском языках, прежде всего, в аспекте синхронии, то за паратаксическими конструкциями целесообразно признать статус сложного слова, а вопрос о морфологическом статусе редупликанта и редупликатора оставить открытым. Между тем, необходимо подчеркнуть, что привлекаемая в ходе исследования историко-этимологическая трактовка компонентов парных сочетаний в отдельных случаях требует более детального изучения их исходного словного или аффиксального статуса.

Применительно к редупликациям, гетерогенным парным сочетаниям, тавтологизмам и повторам, в том числе амредитам традиционно дискуссионным вопросом является проблема отнесения таких единиц к разряду фразеологизмов, то есть относительно устойчивых, воспроизводимых, экспрессивных сочетаний лексем, обладающих (как правило) целостным значением [Мокиенко 1989: 5]. Так, например, парные слова тюркских языков, как отмечают исследователи, стилистически нейтральны, лишены коннотации, не несут в себе добавочной эмоционально-экспрессивной окраски и могут выполнять роль общеупотребительных слов или специальных научных терминов [Джафар 1900, Дмитриев 162: 133- Сираева 1969: 111, 1978: 11- Крючкова 2004: 178- Ахмеджанов 1970: 78], то есть фразеологизмами не являются. Источником анализируемых в работе чешских и русских парных сочетаний стали фразеологические и другие словари устойчивых выражений, поэтому основная часть единиц, составивших корпус данного исследования, характеризуется «устойчивостью, воспроизводимостью, общей соотнесенностью с отдельными словами, невыводимостью значения глобального целого из значения отдельных компонентов, особой стилистической окраской, эмоционально-экспрессивной или оценочной коннотацией» [Сираева 1978: 13- см. также Авалиани, Ройзензон 1967]. Таким образом, большая часть исследуемых в работе оборотов может быть отнесена к разряду фразеологизмов, хотя основной критерий фразеологичности — экспрессивность оборота [Мокиенко 1989: 5] - не всегда не может быть объективно оценен на основании словарных данных. Некоторые парные сочетания, в частности редупликации, не обладают таким категориальным признаком фразеологизма как раздельнооформленность. Не все УПС-тавтологизмы могут считаться фразеологизмами, поскольку «общетавтологическая» экспрессия реализуется как фразеологическая только в тех случаях, в которых имеет место экспрессивный характер семантики компонентов, возможность переосмысления компонентов или одного из них, демотивация [Мокиенко 1989: 188]. Поскольку тавтологизмы являются результатом диахронного развития языковой системы по пути идиоматизации моделей образования свободных словосочетаний, то многие из них в ряду конструкций с элементом повтора занимают промежуточное положение на стыке синтаксиса и фразеологии [Крючкова 2003; Ройзензон 1973: 88−90 и др.]. Таким образом, фразеологичность парных сочетаний, рассматриваемых в данном диссертационном исследовании, не является обязательной для всех единиц. Исследованию подвергается сам принцип, лежащий в основе образования русских и чешских парных сочетаний, многие из которых в современном языке могут быть отнесены к разряду фразеологизмов.

Для номинации разряда исследуемых единиц был выбран наиболее общий и непротиворечивый термин парное сочетание, который отражает целостность сложившейся тем или иным способом бинарной конструкции, не акцентирует специфики морфосинтаксического или фразеологического статуса рассматриваемых конструкций и не накладывает ограничений на подход к исследованию. Помимо бинарных конструкций в корпус исследования включены также отдельные тернарные, кватернарные конструкции и конструкции-многочлены, в которых третий и последующие компоненты чаще всего являются факультативными, подвержены варьированию и появляются в большинстве случаев в результате экспликации бинома (ни кола ни двора ни [медного гроша (одна папаха пышна), (а вереи толченые)]). В корпус исследования включаются также отдельные обороты, в состав которых входит две пары компонентов (nepodobna hvezda hvezde a clovek cloveku, в поле полисто, в лесе леситсто), и отдельные развернутые обороты, в состав которых входит парное сочетание (/vona je jakoj Ceskej (Cesky) raj — sama kost a trosky). Включение таких единиц в круг анализируемых оборотов обусловлено тем, что они, в основном, являются вариантами «классических» УПС.

Поскольку материалом для диссертационной работы послужили закрепившиеся в языке единицы, зафиксированные в словарях устойчивых выражений чешского и русского языков, исследуемые обороты можно считать устойчивыми относительно окказиональных и невоспроизводимых сочетаний, и далее в работе используется номинация устойчивое парное сочетание (далее УПС). Таким образом, под УПС понимается воспроизводимая бинарная конструкция, компоненты которой тавтологичны, построены на созвучии либо обнаруживают лексико-семантическую связь различного типа. Типология этих единиц анализируется в работе.

Актуальность работы связана с ее включенностью в контекст исследований феномена повтора и парности в языке на словном и фразеологическом уровне, необходимостью рассмотрения выделяемой категории УПС как системы в русском и чешском языках, а также в сопоставительном аспекте. УПС представляют собой объемный лингвистический материал, который нуждается в обобщении и теоретическом осмыслении для понимания природы этого языкового явления. Актуальность исследования также обусловлена целесообразностью рассмотрения семантических, тематических и идеографических аспектов широкого круга УПС, выделяемых по структурному принципу, с целью определения специфики их плана содержания. Сопоставительный анализ плана содержания исследуемых единиц в двух языках позволяет судить о характерных особенностях УПС как класса, а также их об индивидуальных чертах в русском и чешском языке. Немаловажное значение такой подход имеет также для исторической фразеологии сопоставляемых языков и выявления национальной специфики каждого из них.

Объектом исследования является отражение феномена парности в языке и его проявление на внутрисловном, синтагматическом и фразеологическом уровнях в русском и чешском языках на материале устойчивых парных сочетаний.

Предметом исследования является компонентная и семантическая структура устойчивых парных сочетаний в чешском и русском языках.

Целью исследования является сопоставление чешских и русских УПС в структурно-семантическом и идеографическом плане для выявления общих для единиц обоих языков характеристик и определения особенностей оборотов данного типа в чешском и русском языках. Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1) выявить и сопоставить основные структурные модели УПС в чешском и русском языках, установить случаи взаимосвязи общего значения УПС и конкретной модели или моделей;

2) выявить и проанализировать в сопоставительном плане интегральные семы (доминантные и недоминантные) в значениях чешских и русских УПС разных структурных моделей;

3) изучить и описать типы семантических взаимоотношений компонентов чешских и русских УПС;

4) дать историко-этимологический комментарий к отдельным УПС, представляющим интерес с диахронической и культурологической точек зрения;

5) проследить динамику и направление возможных семантических сдвигов в значениях компонентов УПС и во взаимоотношениях внутри бинома;

6) представить тематическую характеристику компонентов чешских и русских УПС в сопоставительном аспекте;

7) выявить основные фразеосемантические поля чешских и русских УПС, определить состав и специфику этих полей, провести их сопоставительный анализ.

Решение поставленных задач и достижение цели диссертации требует использования комплексной методики исследования, включающей методы сплошной выборки при работе с источниками материала, дескриптивный метод, включающий системный анализ, обобщение и интерпретацию исследуемого материала, типологический метод, позволяющий выделить и проанализировать наиболее характерные особенности рассматриваемого языкового явления на материале двух языков, сравнительно-лексикографический анализ словарных статей и дефиниций для выявления особенностей трактовки исследуемых единиц в разных источниках, метод структурно-семантического моделирования для понимания историко-этимологической составляющей в генезисе моделей УПС, а также семный анализ в ходе тематической стратификации УПС и их компонентов и метод межъязыкового сопоставления и описания УПС чешского и русского языка.

Корпус исследования составляют примерно 1940 русских и 1130 чешских единиц (или 2 810 русских и 1500 чешских УПС, включая варианты), отобранных методом сплошной выборки из 8 русских и 3 чешских словарей устойчивых выражений, а также и одного чешско-русского фразеологического словаря. Основными источниками материала стали «Фразеологический словарь русского языка» под ред. А. И. Молоткова, «Фразеологический словарь русского литературного языка конца XVIII—XX вв.ека» А. И. Федорова, «Большой словарь русских поговорок» В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитиной, «Lidova rceni» Я. Заоралека, «Slovnik ceske frazeologie, а idiomatiky» Фр. Чермака, «Ceska prislovi. Sbirka prislovi, prupovedi, pripovidek, а porekadel lidu Ceskeho v Cechach, na Morave a v Slezsku» В. Фляйшганса. Несмотря на определенное количественное превосходство в картотеке исследования русских УПС, общее число анализируемых в работе чешских и русских оборотов позволяет констатировать, что в обоих языках данные единицы представляют собой объемный пласт устойчивых словесных комплексов. Количественное неравновесие русской и чешской частей картотеки исследования отчасти может быть объяснено различными критериями включения устойчивых единиц в словники эксцерпированных словарей, большей лексикографической разработанностью устойчивых выражений русского языка. В частности, несопоставимо более богатая коллекция русских диалектных единиц представлена в «Большом словаре русских поговорок» В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитиной, чем в словарях Я. Заоралека и Фр. Чермака, включающих чешский диалектный материал нерегулярно.

Ограничение материала исследования лишь словарными источниками объясняется необходимостью анализа языкового, а не узуального плана на примерах лексикализированных и фразеологизированных устойчивых парных единиц, что позволит проследить их моделируе-мость, структурные особенности и семантические тенденции.

Научная новизна работы состоит в проведении целостного системного анализа УПС в чешском и русском языках в сопоставительном аспекте для определения типологически и / или генетически сходных особенностей, свойственных выделяемому разряду единиц, и их специфики в каждом из языков. Благодаря комплексному подходу к анализу УПС в современном русском и чешском языках в работе выделяется ряд действующих в диахроническом плане тенденций, обусловливающих разный характер развития данного разряда единиц в двух языках.

Теоретическая значимость работы состоит в попытке определить, чем обусловлено общее в порождении и функционировании УПС, что делает их типологической универсалией во многих языках мира, в чем заключается и чем определяется их национальная специфика.

Представляется, что общее в чешских и русских УПС обусловлено как древними типологическими импульсами этого рода языковых единиц, так и генетическим родством двух славянских языков. Национально-специфическое генерируется конкретными историческими судьбами и закономерностями русской и чешской языковых систем.

Практическая значимость связана с тем, что материалы данного исследования могут послужить базой для дальнейших работ в области этимологии и сравнительно-сопоставительной лингвистики, лингвокультурологии, могут быть использованы в курсе преподавания чешского или русского языка в качестве источника устойчивых выражений, а также для занятий по практике перевода, диалектологии и разговорной речи. Материалы диссертации могут стать основой для двуязычного словаря устойчивых парных сочетаний. Положения, выносимые на защиту:

1) УПС в современном чешском и русском языках характеризуются многообразием структурных и семантических моделей, представленных в обоих языках большим количеством единиц. В то время как набор структурных моделей русских и чешских гетерогенных, гомогенных и редупликативных УПС за отдельными исключениями совпадает, количественная наполняемость и семантическая структура этих моделей в чешских и русских оборотах различны. Истоки этого несоответствия объясняются разными историческими путями, пройденными двумя родственными языками, следствиями ареального взаимодействия с разными языками, фонетическими различиями.

2) На разных этапах развития языка логико-семантический характер взаимоотношения компонентов внутри бинома, функциональная нагрузка и употребительность УПС имеют в чешском и русском языках свою специфику. Эта специфика обусловлена различиями в соответствующих языковых системах и диахроническими тенденциями развития УПС.

3) Принцип объединения двух понятий в устойчиво воспроизводимую пару в чешских и русских оборотах чаще всего лежит вне логически выделяемых категорий синонимии и антонимии и определяется ассоциативными, ситуативными и рифмо-ритмическими факторами, которые часто действуют одновременно.

4) Специфику плана содержания УПС отдельных конструкций составляет набор обобщенных интегральных сем и ряд синтаксически связанных значений и в то же время отсутствие четкой закономерности соответствия значения УПС его структуре.

5) Одно из основных различий УПС чешского и русского языка заключается в несовпадении тематического характера их компонентов.

6) Различия чешских и русских УПС в идеографическом плане носят частный характер. Отдельные идеографические поля русских УПС формируются более системно, чем поля чешских УПС, которые представлены в большинстве случаев рядами синонимичных единиц с менее выраженными коннотативными и прочими различиями, чем русские.

Структура диссертации определяется последовательностью решения поставленных задач. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, списка словарных источников и их сокращений и двух приложений с перечнем составивших корпус исследования чешских и русских УПС и их вариантов.

8. ВЫВОДЫ.

Обобщая итоги идеографического анализа чешских и русских УПС в сопоставительном аспекте, нужно отметить, что в обоих языках рассматриваемые единицы охватывают широкий круг понятий и особым образом интерпретируют различные явления действительности, проникая почти во все ФСП, выделяемые исследователями фразеологической идеографии. Особенно активно УПС участвуют в характеристике таких относительно объективных категорий, как 'время' и 'количество' и относительно субъективных понятий, связанных с внешностью и характером человека, условиями его жизни, его социальным поведением и речью.

1) Русское ФСП времени формируется рядом микрополей русских УПС, среди которых наибольшим количеством единиц представлены абсолюты 'никогда' и 'всегда' с семантическим вектором в прошлое и будущее. На периферии ФСП времени, располагаются русские УПС, характеризующие пунктуальность, точность, динамику движения времени, периодичность, продолжительность и длительность. ФСП времени, формируемое чешскими УПС, представлено меньшим количеством оборотов, чем русское, и представлено, преимущественно единицами, характеризующими длительность, непрерывность, повторяемость, периодичность и динамику чего-либо, течение времени. ФСП времени составляют преимущественно мотивированные единицы с отчетливым внутренним образом, логика формирования которого в русских и чешских УПС часто совпадает. В УПС данного типа можно отметить преобладание предложных конструкций с повторяющимся компонентом, тематически связанным с понятием времени.

2) ФСП количества составляет особенно объемную группу среди русских УПС, не в последнюю очередь за счет большого числа тавтологизмов. Именно УПС-тавтологизмы, так или иначе интерпретирующие большое количество когоили чего-либо, являются наиболее ярким примером несовпадения чешских и русских УПС как в структурном, так и в семантическом отношении. Для чешских УПС значение 'движение каких-либо существ в большом количестве', представленное рядом русских оборотов, является лакунарным. Прояснение этимологии выявленной группы русских УПС требует, безусловно, отдельного глубокого исследования, которое, как представляется, должно обратиться к ареальным влияниям финно-угорского субстрата на русский язык (см. Пачаи 1995: 113 и др.).

3) Русские и чешские УПС, характеризующие благосостояние человека, формируют в обеих частях двуязычного корпуса исследования объемное ФСП, причем наибольшее количество единиц сконцентрировано в микрополе бедности, а также в смежном ФСП — 'тяжелая жизненная ситуация'. Особенностью УПС данных полей является несовпадение их структур в русском и чешском языках, в частности несовпадение логики мотивированности, внутреннего образа. Для русских УПС характерно иллюстрирование бедности через отсутствие еды, крова, одежды, хозяйства, утвари и под., в то время как чешские УПС чаще основываются на динамичном образе ухудшения благосостояния вследствие неправильного ведения хозяйства.

4) Яркой образностью, насыщенной экспрессивностью и обычно негативной оценочно-стью отличаются чешские и русские УПС, составляющие объемные ФСП 'внешний вид и состояние здоровья', 'интеллектуальные способности', 'черты характера и особенности поведения человека'. Большим количеством лексических и семантических эквивалентов и аналогов в русских и чешских УПС представлены микрополя 'худоба и плохое здоровье', 'глупость', 'лицемерие', 'корысть', 'непостоянство', 'лень' и др. В форме УПС в русском языке часто характеризуется человек, который не умеет ничего делать, никчемный или одинокий человек. Чешские УПС, в свою очередь, часто характеризуют неинтересного, невыразительного человека.

5) Отдельную объемную группу составляют УПС, характеризующие человека через его речевое поведение. Для русских и чешских оборотов характерно выражение значений 'говорить бессвязно, непоследовательно', 'поучать', 'сплетничать', 'ругаться', 'хитрить', 'лгать'. В русском ФСП речи отдельные микрополя складываются из УПС, которые имеют значения: 'пустословить', 'рассказывать небылицы', 'клясться', 'говорить громко', 'говорить невпопад', 'много говорить'. Чешские УПС, в свою очередь, образуют характерные группы со значениями: 'говорить напрасно', 'молчать', 'не реагировать', 'говорить искренне', 'говорить каждый о своем'.

6) В обоих языках УПС отличаются изобразительностью, которая проявляется в некоторых УПС благодаря прозрачному внутреннему образу (например, в УПС, характеризующих промежуток времени), тавтологической структуре (например, в русских УПС, характеризующих большое количество), фонетическому созвучию и ритмическому рисунку (например, в чешских УПС, характеризующих ситуацию непонимания между собеседниками). Наиболее явно взаимозависимость структуры, мотивированности и выразительности в УПС прослеживается на примере редупликаций, где изобразительность приобретает характер иконичности. Первый паттерн иконичности, выделяемый Ф. И. Рожанским, обусловливает такие обобщенные значения как 'множественность' и 'собирательность', которые в чешском языке характеризуют неодушевленные предметы, а в русском — также группы лиц. Пейоративность, следующая из второго паттерна иконичности, выражается в семах 'беспорядочность' и 'небрежность', присущих значительному количеству как чешских, так и русских единиц. Русские редупликации, в отличие от чешских, активно развивают из этих сем значения 'никчемность', 'бездеятельность', 'бесполезность' слов и действий. Пейоративность в русских УПС также развивается в значение 'отсутствие какого-либо существенного признака или свойства', семантику 'отсутствия' как такового. В чешских редупликациях объемную группу составляют древние УПС, которые в современном языке обозначают магические заклинания, колдовские формулы. Затемненность мотивировки и имманентная пейоративность редупликаций в обоих языках сформировали группу УПС, которыми обозначаются различного рода непоощряемые обществом, нарушающие общественные нормы поступки, связи, которые принято скрывать. Эмоциональная насыщенность и одновременно семантическая гибкость создают базу для эмотивных редупликативных междометий, которые используются как в русском, так и в чешском разговорном языке.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Подводя итоги исследованию УПС чешского и русского языков, можно с уверенностью утверждать, что данные единицы в обоих языках образуют самостоятельный разряд оборотов, выделяемых по принципу парной конструкции, и обладающих рядом определенных признаков и особенностей. План выражения рассматриваемых единиц позволяет провести достаточно четкую инвентаризацию их структурных моделей: союзных, бессоюзных (неэксплицирован-ный тип связи), предложных, беспредложных. По компонентному составу УПС можно разделить на амредиты, гомогенные УПС, тавтологизмы, редупликации, гетерогенные УПС, УПС-созвучия — по степени уменьшения лексической однородности составляющих.

Сопоставительный анализ структуры чешских и русских УПС выявляет большое количество аналогичных моделей, однако их продуктивность в единицах двух языков неодинакова. Наибольшее расхождение наблюдается в разряде УПС-тавтологизмов и УПС с повторяющимся усилительно-соединительным элементом (ни ~ ни, ат — ат и др.) — эти две разновидности рассматриваемого разряда оборотов представлены наибольшим числом примеров в русской части корпуса и меньшими группами в его чешской части.

Сопоставительный анализ чешских и русских тавтологизмов выявляет тяготение таких конструкций в обоих языках к набору синтаксически связанных значений, которые особенно явно прослеживаются в группе русских УПС, характеризующих большое количество чего-либо или движение большого количества каких-либо живых существ. Качественная или количественная интенсификация в УПС-тавтологизмах обоих языков может рассматриваться как свидетельство иконического характера данных конструкций.

Продуктивность модели с усилительно-соединительным повторяющимся элементом среди русских УПС способствует формированию на ее основе более широкого, чем в чешских УПС, спектра значений, объединенных интегральной семой отсутствия," а также способствует большей степени абстрагирования значений русских УПС от семантики компонентов, чем в чешских единицах.

Наиболее распространенным типом синтаксического оформления бинома в УПС является соединительный тип связи компонентов, формально выраженный союзами (или в конструкциях с неэксплицированной связкой), который идентифицируется почти в половине чешских и русских оборотов. При этом связующий компоненты бинома элемент подвержен вариативности и даже эллиптированию. В подобных случаях устойчивая связь парных понятий в сознании носителя языка, обусловлена не в последнюю очередь существованием УПС, которое является залогом сохранения и развития значения оборота. Эта особенность проявляется, в том числе, в единицах, толчком для образования которых послужило созвучие компонентов (ни сват ни брат). Закрепившись в языке в качестве устойчивого сочетания, такие УПС часто используются в переносном значении, которое, в свою очередь, инициирует дальнейшие трансформации формы этого выражения и последующее развитие его фразеологизи-рованного значения.

Основными принципами, организующими и регулирующими взаимоотношения компонентов внутри гетеогенных УПС, являются семантическое противопоставление или сближение, которые реализуются на основе тематического, ассоциативного, ситуативного, прагматического и / или фонетического единства компонентов.

Помимо общих для русских и чешских оборотов фундаментальных характеристик изученных единиц проведенное исследование позволило выявить ряд деталей, специфичных для УПС чешского и русского языков:

1) несовпадение способов редуплицирования, подразумевающих различные принципы «обыгрывания» одних и тех же понятий (беспорядок, тайные связи и др.);

2) использование разных «говорящих» топонимов, антропонимов для выражения сходных понятий (о человеке, у которого косят глаза: kouka jednim окет do Blska, druhym do Chvaliny (LR 2000: 15), один глаз на нас, другой на Арзамас (БСРП 2007: 118 и др.);

3) несовпадение мотивировки и образности чешских и русских УПС одного ФСП, например, ФСП бедности характеризуется русскими оборотами через отсутствие жизненно необходимых вещей: еды, крова, одежды, хозяйственной утвари и т. д., в то время как соответствующие чешские УПС строятся на динамичном образе ухудшения материального благосостояния (обычно вследствие неправильного ведения хозяйства);

4) несовпадение тематического наполнения УПС: чешские обороты в большей степени формируются из компонентов с абстрактным, невещественным значением (физические ощущения и эмоции, понятия, выражающие интеллектуальные, эмоциональные и моральные качества человека и др.), а компоненты русских УПС тематически связаны с выполнением какой-либо работы (обычно ремесленной), профессиональной деятельностью, обозначают понятия, относящиеся к деревенскому или крестьянскому быту, хозяйству, участвующие в религиозных обрядах и под.;

5) закрепление в биноме различных пар понятий, которые воспроизводится в оборотах разных структур. Среди русских УПС наиболее частотны биномы: Бог ~ черт, день — ночь, живой — мертвый (жизнь — смерть), зима — лето, небо — земля, ноги — руки хлеб — соль. Наиболее частотные чешские биномы: telo — duse, chleb — voda, hrom — blesk, hory — doly, hlava — pata, den — noc, cert — dabei, cerne — bile, byt — nebyt.

Некоторые из этих расхождений чешских и русских УПС можно объяснить причинами языкового характера (фонетические особенности, языковая система), другие — экстралингвистическими факторами.

Анализ семантики компонентов отдельных УПС позволяет увидеть динамику семантических сдвигов внутри бинома, происходивших на протяжении длительного пути развития парных сочетаний. Так, близкие, но не тождественные по значению слова, обозначавшие подобные понятия, с течением времени могли синонимизировать (путь — дорога, базар — ярмарка), слова, обозначавшие разные понятия вследствие затемнения исходных значений (пеньколода), упрощения семантики компонентов (cert — dabei) или изменения обозначаемых ими реалий (честь — слава) могли начать восприниматься как синонимы. Подобным образом отдельные фольклорные русские УПС аккумулируют сложную когнитивную связь компонентов, восходящую к мифологическому осмыслению объединяемых в пару понятий (огонь — вода). Повышенная смысловая нагрузка, характерная для древнерусских и фольклорных УПС, в современных единицах сохраняется лишь в отдельных оборотах (печки — лавочки), в то время как большее значение приобретает рифмо-фонетическое созвучие компонентов.

В целом, можно заключить, что, в сопоставлении с чешскими УПС, русские обороты характеризуются не только количественным превосходством, но и большей структурной и семантической однородностью отдельных типов, то есть более выраженным системным характером. Общий обзор русских УПС приводит к мысли о том, что современное состояние данного разряда единиц, отраженное словарями фразеологизмов и различных устойчивых выражений, является этапом на длительном пути развития этой категории. Историко-этимологическая характеристика отдельных оборотов свидетельствует о том, что ареальные контакты с тюркскими и финно-угорскими языками, а также византийская культура через посредство греческого языка оказали значительное влияние на продуктивность и последующее активное развитие русских тавтологизмов и парных именований (двандва) наряду с типологически неспецифичными формами парных сочетаний (повторы, амредиты, редупликации). Более детальное углубленное исследование УПС отдельных структурных типов в историко-этимологическом ключе позволит приблизиться к пониманию природы исследуемого феномена парности в русском языке и обозначить его влияние не только на количественную сторону этого явления, но, возможно, и когнитивные факторы, обусловливающие активное словои фразеотворчество в русской разговорной речи и языке художественной литературы на базе УПС.

Чешские УПС, в сопоставлении с русскими, характеризуются преобладанием оборотов нефразеологического типа: устойчивых гетерогенных парных сочетаний, употребляемых в прямом значении или с минимальным «абстрагирующим» или обобщающим семантическим сдвигомустойчивых немотивированных редупликаций, характеризующихся в первую очередь рифмо-фонетическим своеобразием. Разрозненные этимологические источники свидетельствуют о том, что значительная часть чешских УПС представляет собой кальки с античных, библейских источников или берет начало в формулах средневекового права. Чешские редупликативные УПС в большинстве своем имеют параллели в современных западногерманских языках, в первую очередь, в немецком. В целом можно констатировать, что УПС в чешском языке представлены не столько сложившейся системой, как в русском, сколько отдельными активными структурными, структурно-семантическими моделями, ритмо-фонетическими моделями, некоторые из которых активно развиваются в современном чешском разговорном языке (тавтологизмы типа йг> сНуоиЫ и редупликации).

Отсутствие монографического исследования истории и этимологии отдельных структур парных сочетаний в чешском языке затрудняет детализированный обзор истоков общих тенденций развития чешских УПС, отмечаемых в настоящей работе на уровне синхронии. Фрагментарные этимологические исследования, посвященные отдельным выражениям, короткие ссылки на активность той или иной модели парных сочетаний в диалектах чешского языка составляют фактически всю теоретическую базу данного вопроса. Представляется плодотворным направление исследования парных конструкций именно на материале чешских диалектов, возможно, в сопоставительном плане со словацкими, венгерскими и немецкими единицами, составляющими ареальный континуум, в котором получили развитие лишь отдельные парные структуры.

СПИСОК СЛОВАРЕЙ И ДРУГИХ ИСТОЧНИКОВ И ИХ СОКРАЩЕНИЙ.

1. Ахм. О. С. — Ахманова, О. С. Словарь лингвистических терминов / О. С. Ахманова. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 576 с.

2. Брокгауз — Энциклопедический словарь. В 86 т. Т. 8 (4) / под ред. И. Е. Андреевского. -СПб.: Типо-Литография (И. А. Ефрона), 1891. — 939 с.

3. БМС — Русская фразеология. Историко-этимологический словарь: ок. 6000 фразеологизмов / СПбГУ, Межкаф. словар. каб. им. Б. А. Ларина — А. К. Бирих, В. М. Мокиенко, Л. И. Степанова — под ред. В. М. Мокиенко. — 3-е изд., испр. и доп. — М.: Астрель — ACT — Люкс, 2005.-926 с.

4. БСРЖ — Мокиенко, В. М. Большой словарь русского жаргона / В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина. — СПб.: Норинт, 2001. — 720 с.

5. БСРП — Мокиенко В. М. Большой словарь русских поговорок / В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина. — М.: Олма Медиа Групп, 2007. — 748 с.

6. БТС — Большой толковый словарь русского языка / Рос. Акад. наук Ин-т лингв, исслед. — [гл. ред.: к. филол. н. С.А. Кузнецов]. — СПб.: Норинт, 2000. — 1534 с.

7. БЭС — Большой энциклопедический словарь / под ред. А. М. Прохорова. — М.: Большая Рос. энцикл. — СПб.: Норинт, 1998. — 1456 с.

8. Варт. — Вартаньян, Э. А. Словарь крылатых слов и выражений / Э. А. Вартаньян. -М.: Рус. слово, 2001. — 414 с.

9. Д. — Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В. И. Даль. -Репр. изд. 1903;1909 гг. — М.: Терра, 2000. — 4 т.

10. ДП — Даль, В. И. Пословицы русского народа: Сборник пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и пр.: в 2 т. / В. И. Даль. -2-е изд. — СПб. — М.: М. О. Вольф, 1879. — 2 т.

11. Еф. — Ефремова, Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный: в 2 т. / Т. Ф. Ефремова. — М.: Рус. яз., 2000. — 2 т.

12. Елистр. — Елистратов, В. С. Толковый словарь русского сленга / B.C. Елистратов. -Москва: АСТ-Пресс: АСТ-Пресс книга, 2005. — 668 с.

13. КРФ — Тарабукин, И. И. Краткий коми-русский фразеологический словарь / И. И. Тарабу-кин. — Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1959. — 147 с.

14. КФ — Коми кывтэчасъяс (Коми фразеологизмы). — Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1986. -176 с.

15. Крылатые слова — Крылатые слова. Не спроста и не спуста слово молвится и до веку не сломится / по толкованию С. В. Максимова. — М.: Астрель — Назрань: ACT, 2000. — 398 с.

16. ЛЭС — Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. В. Н. Ярцева. — М.: Сов. энцикл., 1990.-685 с.

17. MAC — Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой — АН СССР, Ин-т рус. яз. — М.: Рус. яз., 1981;1988. — 4 т.

18. Мих. — Михельсон, М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое: Опыт русской фразеологии: Сборник образных слов и иносказаний: в 2 т. / М. И. Михельсон. — М.: Терра, 1994. — 2 т.

19. Мол. — Фразеологический словарь русского языка / сост. Л. А. Войнова [и др.] - под ред.

A. И. Молоткова. — 6-е изд., испр. и доп., с послесл. А. И. Молоткова. — М.: Астрель: ACT, 2001.-510 с.

20. НКРЯ — Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]: сайт. — Электрон, дан. — Режим доступа: http://www.ruscorpora.ru. — Загл. с экрана.

21. Ож. — Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка: ок. 100 ООО слов, терминов и фразеологических выражений / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова — РАН, Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. — 26-е изд., испр. и доп. — М.: ОНИКС: Мир и Образование, 2010. — 1360 с.

22. РЯ — Энциклопедический словарь-справочник лингвистических терминов и понятий. Русский язык: в 2 т. / А. Н. Тихонов, Р. И. Хашимов, Г. С. Журавлева и др. / под общ. ред. А. Н. Тихонова, Р. И. Хашимова. — Т. 1. — М.: Флинта: Наука, 2008. — 840 с.

23. Словарь XVIII в. — Словарь русского языка XVIII века / АН СССР, Ин-т рус. яз. — гл. ред. Ю. С. Сорокин. — Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1989. — Вып. 5: Выпить — Грызть / [Е.Э. Биржа-коваи др.]. -255 с.

24. Сл. Ак. Рос. — Словарь Академии Российской (1789−1794). В 6 т. Т. 1 / Рос. акад. наук, Отд-ние лит. и яз., Моск. гуманит. ин-т им. Е. Р. Дашковой. — Репр. изд. — М.: МГИ, 2001. -685 с.

25. Словарь синонимов / под ред. А. П. Евгеньевой. — Л.: Наука, 1975. — 648 с.

26. ССГ — Словарь современного русского города: ок. 11 000 слов., ок. 1000 идиомат. выражений / [авт.-сост. Н. А. Гайдамак и др.] - под ред. д-ра филол. наук, проф. Б. И. Осипова. — М.: Рус. слово, 2003. — 565 с.

27. СЛТ — Розенталь, Д. Э. Словарь-справочник лингвистических терминов: пособие для учителей / Д. Э. Розенталь, М. А. Теленкова. — М.: Просвещение, 1972. — 495 с.

28. СС — Никитина, Т. Г. Так говорит молодежь: Словарь молодежного сленга / Т. Г. Никитина. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Фолио-Пресс, 1998. — 587 с.

29. Срезн. — Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка: в 3 т. Т. 3, ч. 1 / И. И. Срезневский. — Репринтное издание. — М.: Книга, 1989. — 910 с.

30. СФС — Бирих, А. К. Словарь фразеологических синонимов русского языка / А. К. Бирих,.

B. М. Мокиенко, Л. И. Степанова. — М.: АСТ-Пресс книга, 2009. — 448 с.

31. ТСБВС — Мокиенко, В. М. Толковый словарь библейских выражений и слов: ок. 2000 ед. / В. М. Мокиенко, Г. А. Лилич, О. И. Трофимкина. — М.: ACT: Астрель, 2010. — 639 с.

32. Тезаурус — Словарь-тезаурус современной русской идиоматики: ок. 8000 идиом соврем, рус. яз. / РАН, Ин-т рус. яз. им. В. В. ВиноградоваА. Н. Баранов, Д. О. Добровольский, К. Л. Киселева [и др.] - под ред. А. Н. Баранова, Д. О. Добровольского. — М.: Мир энциклопедий Аванта+, 2007. 1135 с.

33. Уш. — Толковый словарь русского языка: в 4 т. / под ред. проф. Д. Н. Ушакова, чл.-корр. Акад. наук СССР — сост. проф. В. В. Виноградов [и др.]. — М.: Вече: Мир книги, 2001. — 4 т.

34. Фаем. — Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. / М. Фасмер — под ред. Б. А. Ларина — пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. — 4-е изд., стереотип. — М.: Терра, 2008. -4 т.

35. Фед. — Фразеологический словарь русского литературного языка конца XVIII—XX вв.: ок. 7000 слов. ст.: в 2 т. / АН СССР, Сиб. отд-ние, Ин-т истории, филологии и философии — сост. Н. Т. Бухаревой и др. — под ред. А. И. Федорова. — Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1991. — 2 т.

36. Чер. — Черных, П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. / П. Я. Черных. — 5-е изд., стереотип. — М.: Рус. яз., 2002. — 2 т.

37. Шанский — Шанский, Н. М. Школьный этимологический словарь русского языка. Происхождение слов / Н. М. Шанский, Т. А. Боброва. — М.: Дрофа, 2002. — 400 с.

38. Шипова — Шипова, E.H. Словарь Тюркизмов в Русском Языке / E.H. Шипова. — Алма-Ата: Наука, 1976. — 443 с.

39. ЭЭО — Меликян, В. Ю. Эмоционально экспрессивные обороты живой речи / В. Ю. Ме-ликян. — М.: Наука: Флинта, 2001. — 240 с.

40. CNK — Cesky narodni korpus [Электронный ресурс]: сайт. — Электрон, дан. — Режим доступа: http://ucnk.ff.cuni.cz/. — Загл. с экрана.

41. CP — Flajshans, V. Ceska prislovi. Sbirka prislovi, prupovedi, pripovidek a porekadel lidu Ceskeho v Cechach, na Morave a v Slezsku. — 2 svazky / V. Flajshans. — Praha: Ceska akademie cisare Frantiska Josefa pro vedy, slovesnost a umeni, 1911;1913.-2 svazky.

42. CRFS — Mokienko, V. Cesko-rusky frazeologicky slovnik / V. Mokienko, A. Wurm. — Olomouc: Univerzita Palackeho, 2002. — 660 s.

43. ESJC — Holub, J. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho / J. Holub, Fr. Kopecny. — Praha: Statni nakladatelstvi ucebnic, 1952. — 576 s.

44. Jungmann — Slownjk cesko-nomecky Josefa Jungmanna [Электронный ресурс]. -Praha, 1835−1839. — 5 svazku. — Электрон. дан. — Режим доступа: http://kramerius.nkp.cz/kramerius/MShowMonograph.do?id=25 714. — Загл. с экрана.

45. Stepanova — Stepanova, L. Historie a etymologie ceskych rceni. Bibliografie pramenu / L. Stepanova. — Praha: Karolinum, 1998. — 132 s.

46. LR — Zaoralek, J. Lidova rceni / J. Zaoralek. — 4. vydani. — Praha: Academia, 2000. — 743 s.

47. Machek — Machek, V. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho a slovenskeho / V. Machek. -Praha: Nakladatelstvi SSAV, 1957. — 627 s.

48. Machek — Machek, V. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho a slovenskeho / V. Machek. -Praha: Academia, 1971. — 866 s.

49. SCFI — Slovnik ceske frazeologie a idiomatiky (Prirovnani, Vyrazy neslovesne, Vyrazy slovesne) / red. Fr. Cermak. — Praha: LEDA, 2009. — 4 svazky.

50. SESJC — Holub, J. Strucny etymologicky slovnik jazyka ceskeho: se zvlastnim zretelem к slovum klturnim a cizim / J. Holub, S. Lyer. — Praha: Statni pedagogicke nakladatelstvi, 1968. — 527 s.

51. SSJC — Slovnik spisovneho jazyka ceskeho / B. Havranek. — Praha: CAV: Ustav pro jazyk cesky, 1960;1971 — 4 svazky. — Электрон, дан. — Режим доступа: http://ssjc.uic.cas.cz/ - Загл. с экрана.

52. SSCSV — Slovnik spisovne cestiny pro skolu a verejnost. — Praha: Academia, 2000. — 648 s.