Лирическая драма А.С. Пушкина о русалке: Источники, творческая эволюция, поэтика

В творчестве Пушкина «русалочий сюжет» занимает особое, едва ли не уникальное место. Он волновал воображение поэта на протяжении почти всей его творческой биографии, получив воплощение в четырех произведениях: в балладе «Русалка» (1819), в стихотворении «Как счастлив я, когда могу покинуть.» (1826), в драме (оставшейся неоконченной и неозаглавленной) и в одной из «Песен западных славян», «Яныш Королевич» (1834). В отличие от обычной стремительной работы над своими произведениями (исключение — роман в стихах «Евгений Онегин»), замысел драмы о русалке, судя по воспоминаниям современников и сохранившимся автографам, занимал воображение Пушкина с 1827-го по 1832 годы и был оборван в тот момент, когда оставалось дописать само собой разумеющуюся, казалось бы, концовку о наказании Князя его покинутой возлюбленной, обратившейся в русалку. «Как жаль, — сокрушался в свое время В. Г. Белинский, — что эта пьеса не кончена! Хотя конец ее и понятен: князь должен погибнуть, увлеченный русалками, на дне Днепра. Но какими бы фантастическими красками, какими бы дивными образами все это было сказано у Пушкина-и все это погибло для нас!» 1.

Именно попытки отгадать, как нужно было закончить пьесу, выдвинули первую проблему осмысления пушкинского замысла. После того, как она впервые была опубликована в 1837 г. В. А. Жуковским (под заглавием «Русалка») в журнале «Современник» (т.6), на протяжении многих лет предпринимались попытки завершить пушкинскую пьесу, тем более, что его современникам был ясен ее сюжетный аналог. «Жаль, что «Русалка» не кончена, — замечал еще П. А. Катенин, — основа почти та.

1 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. 7. М.- Л., 1955. С. 568. же, что в известной волшебной опере, переведенной с немецкого, но исполнение начала обещало нечто хорошее впредь" .

Первым сделал попытку окончить пушкинскую «Русалку» А. Ф. Вельтман в конце 1830-х гг.3 Смысл его трактовки сюжета становится очевидным из такой, позднее (в 1849 г.) оформленной «картины» :

Ночь. Месяц отражается в Днепре. Над рекой мрачное ущелье. Русалки выносят из воды девушку-утопленницу, разоблачают ее и расчесывают ей косу.

Вод лазоревых жилица, Пробудись, краса моя, Наша новая сестриц а, Наша светлая струя!

К жизни чувствами воскресни, Плавай с нами и резвись, Пой пленительные песни, В пену белую рядись!

Наслаждайся негой праздной, -Омут краше всех хором: Обнесен стеной алмазной И унизан жемчугом.

Всех, кто жизни шлет проклятья, Пылко, страстно полюби, Замани в свои объятья И в пучине утопи!4.

2 Катенин П. А. Воспоминания о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб., 1998. Т.1. С. 198.

С 1856-го года на сценах ставилась опера A.C.Даргомыжского, завершением которой также стало возмездие неверному Князю: «Мельник сталкивает его в воду. Снова дно Днепра. Русалки влекут Князя к ногам своей повелительницы» 5. Спустя еще десять лет было опубликовано окончание пьесы, сочиненное Антонием Крутогоровым (т. е. А.И.Штукенбергом)6. В 1877 г. появилось «сочинение И.О.П.» (т. е. А.Ф.Богданова). Наконец, в 1897 г. в журнале «Русский архив» было напечатано скандальное окончание пьесы, выданное за подлинный пушкинский текст, якобы записанный по памяти со N слов поэта неким ДЛЗуевым, но на самом деле сориентированный на вариации Штукенберга и Богданова и вызвавший суворинское издание «Подделка „Русалки“ Пушкина: Сб. статей и заметок» (СПб., 1900). Концовка зуевского опуса такова:

Увидела, забыла оскорбленья, Замолкла месть поруганной любви. Простила все! Не нагляжусь! Как прежде, Любовью жаркою и страстной сердце бьется. Уже в 1942 г. заключительную сцену «Русалки», предполагая завершить о ею вторую (так и не написанную) часть романа «Дар», создал и В. В. Набоков. Здесь соединение князя с покинутой возлюбленной осмысляется как.

3 Долгов С. А. Ф. Вельтман и его план окончания «Русалки» Пушкина. М., 1897.

4 Поэты 1820−1830-х годов. Л., 1972. Т.2. С. 225.

5111 опер: Справочник-словарь. СПб., 1998. С. 381.

6 См.: Осенние листья: Собр. стихотворений Антония Крутогорова. СПб., 1866.

7 Продолжение и окончание драмы Пушкина «Русалка»: (Сцены шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая. Сочинение И.О.П.). М., 1877. В фондах Российской национальной библиотеки (С.-Петербург) на экземпляре этой книги помечена фамилия автора: А. Ф. Богданов. Аббревиатура здесь также расшифрована: «Исполнитель Обязанностей Пушкина» .

8 См.: Фомичев С. А. Набоков — соавтор Пушкина (Заключительная сцена «Русалки») // А. С. Пушкин и В. В. Набоков. Сб. докладов международной конференции. СПб., 1999. гибельное, но страстно желаемое обретение утраченной отчизны. Об этом говорит отцу высланная ему навстречу Русалочка: N .Ты погибнешь, если.

Однако набоковский текст подытожен ремаркой: «Пушкин пожимает плечами» 9.

По количеству «продолжений» с «Русалкой» может соперничать лишь пушкинский стихотворный набросок «Ночь тиха, в небесном поле.», развитый А. Майковым, МСлавинским, СГоловачевским, В. Ходасевичем, ГЛИенгели, Д. Ивановым, Д. Токмаковым10.

Вообще говоря, Пушкин был переполнен замыслами, лишь малая часть которых была доведена им до конца. Например, соотношение завершенного и незавершенного в его драматургии таково (см. табл.1): не навестишь нас. Только человек боится нежити и наважденья, а ты не человек. Ты наш, с тех пор как мать мою покинул и тоскуешь. На темном дне отчизну ты узнаешь, где жизнь течет, души не утруждая. Ты этого хотел. завершено: не завершено:

Борис Годунов Сцена из Фауста Скупой рыцарь Моцарт и Сальери Каменный гость Пир во время чумы.

Вадим (трагедия), Фауст в аду, Комедия об игроке,.

Насилу выехать решились из Москвы." ,.

Перевод из Бонжура,.

Через неделю буду в Париже." ,.

II.

9 Набоков В. В. Стихотворения и поэмы. М., 1991. С. 426.

10 См.: Меднис Н. Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск. 1999. С.303−307.

Русалка,.

От этих знатных господ." ,.

Сцены из рыцарских времен,.

И ты тут был." ,.

Криспин приезжает в губернию.

Папесса Иоанна,.

Ромул и Рем,.

Иисус,.

Беральд Савойский, Павел I,.

Влюбленный бес,.

Димитрий и Марина,.

Курбский <

Незавершенные замыслы были оставлены Пушкиным на разных стадиях работы над ними. Можно выделить пять типов неоконченного:

— Только заглавие («Иисус», «Павел»).

— Только план («Папесса Иоанна»).

— Начальный набросок («Насилу выехать решились из Москвы.»).

— Начало и план («Сцены из рыцарских времен.»).

— Набросок, восходящий к известному сюжету («Вадим» — перевод из Бонжура).

Попытки литературоведческой (научной) реконструкции предпринимались по всем этим пяти типам11. Такая, реконструкция — это тип комментария, проясняющего реалии и источники данного замысла (и тем самым воссоздающего возможную сюжетную схему). Более точно угадать пушкинское сюжетное решение, пожалуй, невозможно.

11 См., например: Ю. М. Лотман. Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982; Ч.Дж. де Микелис Предание о Папессе Иоанне и набросок Пушкина // Пушкин и его современники. Вып. 2 (41). СП6.2000; Бонды С. М. О Пушкине. М.1978. С.180−183 (о трагедии «Вадим») и др.

Творчество — это импровизационный процесс с непредсказуемым результатом. Ср. пушкинскую интерпретацию сентенции, почерпнутой в «Притчах Соломоновых»: «Три вещи непостижимы для меня, и четыре я не понимаю: пути орла на небе, пути змеи на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице» (30,18−19). У Пушкина:

Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет, Когда корабль в недвижной влаге Его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен Летит орел, тяжел и страшен На черный пень? Спроси его. Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Гордись: таков и ты поэт, И для тебя условий нет <. .> Глупец кричит: куда? Куда? Дорога здесь, но ты не слышишь, Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные.

У, 400)12.

Не стоит преувеличивать авторскую исповедальность в одном из рассуждений героини «Романа в письмах» о старых романах: «Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить.

12 Произведения Пушкина (кроме отдельных, специально оговоренных случаев) цитируются по Большому академическому Полному собранию бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный оригинальный роман" (VIII, 50). Даже, предпринимая обработку традиционного сюжета, Пушкин существенно его преобразовывал (ср. «Меру за меру» Шекспира и «Анджело» Пушкина). Как сам Пушкин «по старой канве вышивал новые узоры», свидетельствуют и его гениальные «Песни западных славян», восходящие в большинстве своем к занимательному пастишу Мериме.

Очень важно иметь в виду, в каком автографе сохранилось оборванное в замысле произведение Пушкина — черновом или беловом. Во втором случае — это, как правило, знак того, что автор, удовлетворенный наброском (пусть не оконченным), уже не намеревался его продолжать (напр., фрагменты переводов из «Орлеанской девственницы» Вольтера и «Неистового Ролланда» Ариосто, так называемый «Арап Петра Великого» и др.).

Но и в ряду множества других неоконченных замыслов Пушкина драма о русалке также оказывается не вполне типологичной. Дело в.

1 Ч том, что основной ее, беловой автограф, ПД 950, неоднократно подвергался авторским исправлениям14, дополнен планом и цифровыми пометами, которые подчас истолковывались не только в качестве авторской перекомпановки записанного текста, но й его окончательного завершения. Анализ этого автографа будет предпринят во второй главе диссертации, посвященной творческой истории произведения. сочинений 1937;1949 гг. с указанием номеров томов и страниц в тексте диссертации.

13 Ссылки на автографы Пушкина, хранящиеся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (ф.244, оп.1), здесь и далее даются сокращенно, только с указанием порядкового архивного номера (и в необходимых случаях — номера листа рукописи).

14 Существуют глухие сведения современников, что к этому замыслу Пушкин обращался вплоть до 1836 г. След такого обращения сохранился в автографе (ПД 976, л.боб. и 45) стихотворения «На Испанию родную.» (1834?). См.: Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1980.

Кроме научной, — имеется традиция художественной интерпретации пушкинских замыслов, что, как уже было отмечено выше, имеет прямое отношение к драме о русалке.

Нет ничего соблазнительнее, — замечал В. Ф. Ходасевич, — для художника (и для ученого, если он не лишен дарования артистического), как попытаться завершить неоконченный или только частично сохранившийся труд гения. Помимо того, что такие попытки могут иметь самостоятельную художественную ценность, они любопытны и в других смыслах. Во-первых, на них можно смотреть, как на результат всестороннего и глубокого изучения, которому предварительно был подвергнут данный фрагмент или все творчество его автора. В этом случае весь такой труд становится как бы монографией в образах, а каждая деталь его — отдельным тезисом этой монографии. Такой труд V всегда поучителен как для его автора, так и для тех, кто подвергнет обсуждению его достоинства и недостатки.

Во-вторых, если за подобное завершение берется художник, примечательный сам по себе, то какие важные черты в нем могут открыться или яснее, чем прежде, выступить, благодаря столь тесному соседству с гением! Какое широкое поле для наблюдений над обоими!" 15 «Конечно, — замечал Зощенко, — в наши дни не должно быть слепого подражания Пушкину. Ибо получится безжизненная копия, оторванная от нашего времени. Но иногда полезно сделать и копию, чтобы увидеть, каким секретом в своем мастерстве обладал великий поэт и какими красками он пользовался, чтобы достичь наибольшей силы.

Ходасевич В. Египетские ночи // Ипокрена. (Пг). 1918. № 2−3. С.ЗЗ. Следует напомнить, что Куприн называл «Романс» («В голубом эфира поле.») Ходасевича «нахальным мальчишеством» (резкая полемика между Куприным и Ходасевичем по этому поводу велась в парижских газетах «Последние новости» (1924,27 апреля и 22 мая) и «Русская газета» (1924,3 и 28 мая).

У живописцев в отношении копии дело обстоит проще. Там достаточно «списать» картину, чтобы многое понять. Но копия в литературе значительно сложнее. Простая переписка ровным счетом ничего не покажет. Необходимо взять какой-нибудь равноценный сюжет и, воспользовавшись формой мастера, изложить тему в его манере. Поэтому сделать сносную копию с отличного произведения не есть ученическое дело, а есть мастерство и весьма нелегкое" 16.

Наряду с трактовками окончания драмы, острой проблемой истолкования пушкинского замысла о русалке стал вопрос об автобиографизме коллизии, поднятый В. Ф. Ходасевичем и породивший многолетнюю полемику. «Скажу прямо, — заявил Ходасевич, — „Русалка“, как и весь Пушкин, — глубоко автобиографична. Онаотражение истории с тою девушкой, которую поэт „неосторожно обрюхатил“. Русалка и есть та безымянная девушка, которую отослали рожать в Болдино, Князь — сам Пушкин».17.

Столь резко сформулированное положение вызвало резкий отпор Г. О. Винокура, Б. В. Томашевского, В. В. Вересаева. «Безымянная девушка» была идентифицирована П. Е. Щеголевым: ею оказалась Михайловская крепостная Пушкиных, Ольга Калашникова, чья судьба сложилась вовсе не так трагично, как у пушкинской героини. Впоследствии Ходасевич многое из критики принял и уточнил свою позицию: «Признаюсь, пишучи некогда о глубокой автобиографичности Пушкина, я всего менее ожидал вызвать целую пушкинистскую бурю, не утихающую уже шесть лет. Мне даже казалось, что я высказываю нечто общеизвестное. Разумеется, я нигде не утверждал, будто каждое слово Пушкина автобиографично в прямом и буквальном смысле. Я лишь указывал на тот вполне очевидный факт, что пушкинское.

16 Зощенко М. Шестая «повесть Белкина». От автора // Очей очарованье.

Пушкинское Болдино в советской литературе. Горький, 1980. С. 112.

11 Ходасевич В. Поэтическое хозяйство Пушкина. Л., 1924. С. 119. творчество насыщено воспоминаниями. Разумеется, опять-таки, что я имел в виду известную преломленность этих воспоминаний. Психология таких преломлений меня и интересовала, и я попытался наметить ее на нескольких примерах. Вересаев и некоторые другие заключили отсюда, будто мною провозглашен какой-то «догмат об абсолютной автобиографичности Пушкина». Таких нелепостей я не писал, и подозревать меня в столь «наивном биографизме» чрезвычайно наивно"18.

И.З. Сурат, детально проанализировавшая указанную полемику, констатирует: «Ходасевич в «Поэтическом хозяйстве.», главным образом — в примыкающих к книге, но не вошедших в ленинградское издание статьях, выработал особый литературоведческий жанр, так же далеко отстоящий от академической науки, как и от непрофессиональной эссеистики. Это жанр писательского исследования, которое опирается на всю полноту научных знаний о предмете, но решает не узко филологические задачи, интересные и понятные только специалисту, а на материале литературы при помощи филологического аппарата, поднимает проблемы общечеловеческие, то есть именно проблемы, которыми живет исследуемая литература. Такой род профессиональных литературоведческих занятий не получил в нашей пушкинистике широкого развития, но, может быть, здесь, на этом пути, открывается возможность включения филологии в процесс целостного познания мира и человека"19.

Воздерживаясь от обсуждения методологической направленности данного утверждения, отметим, однако, что мотив «крепостной любви» Пушкина, исследованный поэтом XX века, — хотя и опосредованно,.

18 Современные записки (Париж). 1930. Кн.44. С.527−528.

19Сурат И. Пушкинист Владислав Ходасевич. М., 1994: С. 60. Намеченную Ходасевичем традицию, по отношению к «Русалке» продолжает, на наш взгляд, в своих многочисленных статьях (и театральных спектаклях) В. Э. Рецептер. различим, на наш взгляд, в его драме о русалке и соотносится, в свою очередь, с глубокими мировоззренческими проблемами, волновавшими Пушкина на протяжении всего его творческого пути. Этой теме посвящена третья глава нашей диссертации.

В первой же главе исследованы литературные истоки драмы и шире — варьирование «русалочной темы» (чрезвычайно актуальной, как оказывается) в русской литературе пушкинского времени.

Только в совокупности осмысления всех намеченных в данном введении проблем, как нам представляется, возможно понять, почему данный замысел так долго волновал воображение поэта и все-таки не получил окончательного воплощения в драматургической форме.

Заключение

.

Подведем итоги.

Среди творческих замыслов Пушкина «русалочий сюжет» занимает особое, едва ли не уникальное место. Он волновал воображение поэта на протяжении почти всей его творческой биографии, получив воплощение в четырех произведениях: в балладе «Русалка» (1819), в стихотворении «Как счастлив я, когда могу покинуть.» (1826), в одной из «Песен западных славян», «Яныш Королевич» (1834), а также в драме, оставшейся неоконченной.

Уже в середине XVIII столетия образ русалки стал принадлежностью русской литературной демонологии, трансформировавшись в характерный поэтический образ, ориентированный на условную «древнюю Русь». Южнорусский тип русалки получил литературное распространение, потому что оказался гораздо более приближен к собственно литературной традиции, которая еще с античных времен привыкла населять природный мир соответствующими сверхъестественными существами — и водная стихия в этом языческом мире населялась нимфами, цереидами, наядами. Былинный Днепр стал основным местом обитания многочисленных литературных русалок — в том числе и героини пушкинской драмы.

Наиболее близкое сюжетное сходство пушкинской пьесы различными исследователями обнаружено в популярной комической опере Краснопольского «Днепровская русалка» (1803), где героиня соединила в своем облике две противоречивые сказочные данности: необыкновенную пленяющую красоту и силу любви, соединенную с представлением об угрозе, которую такая красота несет. Русалочья тема неоднократно перепевалась в русской литературе начала XIX в., возникнув сначала в качестве игриво эротичной сказки, но постепенно всё более усложняясь и набирая трагические обертоны. Возможно, именно поэтому так затянулась работа Пушкина над драмой о русалке (1827−1832). Поскольку, по народным представлениям, в русалку превращалась утопленница, возникала необходимость объяснить, почему она ушла из земного мира: так намечалась коллизия неразделенной любви, таящая социальные причины. С другой стороны, поскольку языческое начало русалочьего облика явно противостояло духовным представлениям русского православия, возникала сложная художественная задача отразить иной, неправославный тип духовности, несущей, однако, в себе поэтические черты.

Неоднократно предпринимались попытки отгадать, как могла (должна) быть закончена драма Пушкина, что получило отражение прежде всего в ее «продолжениях», написанных разными авторами.

Между тем в творческом наследии Пушкина сохранилось много замыслов, не доведенных им до конца или только тематически намеченных. Если неоконченное произведение было перебелено — это, как правило, знак того, что автор уже не намеревался его продолжать.

Драма о русалке сохранилась в беловом автографе (ПД 950), который, однако, неоднократно подвергался правке, дополнен планом и цифровыми пометами, которые подчас истолковывались в качестве авторской перекомпановки записанного текста и его окончательного завершения.

Первым пушкинским подступом к трагедии о русалке большинство исследователей считает набросок «Как счастлив я, когда могу покинуть.» (1826), который сохранился в рукописи ПД 84, довольно сложной по своему составу, наряду с другими черновыми набросками, бросающими свет на зарождение нового «русалочьего» замысла. В ту пору Пушкин находился под впечатлением от стихотворения Н. М. Языкова «Тригорское», где упоминалась «нимфа Сороти». Можно предположить, что она отождествлялась в творческом сознании Пушкина с Михайловской дворовой девушкой, возлюбленной поэта, Ольгой Калашниковой.

Набросок «Как счастлив я.» возник первоначально, скорее всего, в качестве образца обычной для Пушкина ролевой лирики. Однако вскоре, в феврале 1827 г., он обмолвился о возникновении сходного драматургического замысла. В черновых же набросках 1829 г. (сцены «Светлица» и «Днепр. Ночь») русалка предстала в его воображении дочкой мельника, некогда обольщенной и брошенной князем. Тем самым Пушкин хотя и подпадал под власть сюжетной схемы «Днепровской русалки» Краснопольского, в то же время не мог не вспоминать о своем романе с крепостной девушкой.

Драмой о русалке Пушкин был занят и Болдине в 1830 г., наметив переделку народным стихом ранее написанной в ПД 838 сцены «Светлица». Возможно, тогда же была написана и сцена свадьбы (не сохранившаяся в черновой рукописи), вся построенная на народных мотивах, в том числе и песенных.

27 апреля 1832 г. Пушкин прописывает наконец первую сцену в беловом автографе ПД 950 (ранее — об измене Князя, вероятно, предполагалось упомянуть в ретроспективном рассказе) и туда же переносит другие фрагменты драмы о русалке, созданные к этому времени. В той же рукописи намечается план некоторой перестановки (и, возможно, дополнения) записанных сцен. Планируемая переделка пьесы, как можно судить по данному плану, как нам представляется, сводилась к гибельной для Князя встрече с бывшей любовницей, ставшей Царицей русалок. Пушкин начал было такую переделку, намечая перенос части монолога Князя «Невольно к этим грустным берегам.» в сцену «Днепр. Ночь», но на этом только и остановился.

Значительно позже перед сценами «Светлица», «Днепр. Ночь» и «Днепровское дно» Пушкин поставил соответственно цифры (II), (III) и (I). Это след отклика на обращение Е. К. Воронцовой, которая предложила поэту 26 декабря 1833 г. принять участие в одесском альманахе для бедных. Можно понять, почему потребовалось перестановка сцен в драматическом отрывке. Выделенный для публикации фрагмент приобретал сюжетно вполне выстроенный смысл: читатель получал полное представление о драматической ситуации неоконченной трагедии, где вся предыстория предательства Князя по отношению к дочери Мельника отчетливо прояснялась из реплик действующих лиц. Тем не менее, нельзя считать эти три сцены окончательным завершением намеченной коллизии.

Дело, очевидно, заключалось не только в том, чтобы обозначить в сюжете наказание Князю (то ли физическое, то ли моральное). Уже в самом раннем наброске, «Как счастлив я.», с огромной поэтической силой раскрывалась неизбывная бездна, фатально разделившая двух возлюбленных.

Можно догадаться, почему после 1832 г. Пушкин уже не предпринимал серьезных попыток завершить пьесу: в это время В. А. Жуковский занялся стихотворным переводом Фр. Ламотт-Фуке «Ундина», где была намечена сходная коллизия.

Тяготение драмы о русалке к циклу «маленьких трагедий», законченных Болдинской осенью 1830 г., проявляется не только в «размере» произведения, но и в пронизывающем его драматургическую форму лиризме. Этому служит насыщенность действия пушкинской драмы как музыкальной, так и сказочной стихиями. Главной же доминантой всепроникающего лиризма драмы стал образ ее героини.

Наряду с разными трактовками возможного (должного) окончания драмы о русалке — острой проблемой истолкования пушкинского замысла стал вопрос об автобиографизме ее коллизии («крепостной любви»), поднятый В. Ходасевичем и породивший многолетнюю полемику. Постоянное участие поэта в судьбе Ольги Калашниковой, Михайловской возлюбленной поэта, свидетельствует о его небезразличии к ней и в начале 1830-х гг. Работая в это время над народной драмой, Пушкин не мог не вспоминать о своем «барском романе», но не поколебался именно чарами простолюдинки осветить все драматическое действие.

Лирическая окрашеность драмы Пушкина не исчерпывается подспудным автобиографическим мотивом. Непредсказуемая стихия любви, ее живительная и разрушительная сила, издавна стала для Пушкина предметом художественного исследования, что нашло отражение прежде всего в постоянной для пушкинской лирики теме «мертвой возлюбленной». Это следует расценить в качестве сложной поэтической метафоры, символа мощной, неистребимой и благодарной памяти, преодолевающей небытие. Существенно, однако, что в «русалочьих» произведениях Пушкина речь идет не о небытии, а об инобытии героини. Такое решение обусловлено обращением к миру народных верований, в которых граница между жизнью и смертью проницаема.

Поэтому и встреча человека с русалкой в мире народной сказочности была вполне возможной.

Драма о русалке осталась незаконченной. Необходимость в эпилоге встречи героев была драматургически обусловлена: пьеса открывалась встречей-расставанием — их встречей, в новом качестве, драма, скорее всего, и должна была завершиться.

Но что должно было стать результатом такой встречи? Счастливая опереточная развязка была, конечно же, невозможна. Если бы дело свелось к гибели неверного Князя, это существенно бы исказило поэтический облик Русалки. В балладном же варианте такой встречи (ср.: «Яныш Королевич») были бы нарушены законы драматургического действия: оно осталось бы незавершенным.

Лирическая стилистика произведения в данном случае вступала в конфликт с его жанровой природой. Но в самой неоконченности драмы, как это часто случалось у Пушкина (в жанре лирического отрывка, в романе в стихах «Евгений Онегин», в повести «Египетские ночи»), по-своему таилась «бездна пространства» .