Баллады. 
История русской литературы XIX века

В. А. Жуковского воспринимали как первого русского балладника. К. Н. Батюшков так и обращается к нему в своем послании: " Балладник мой, // Белёва мирный житель!" . Однако первенство поэта в жанре баллады не было абсолютным. В 1804 г. появилась поэма Г. П. Каменева «Громовал», которая во многом предваряла баллады Жуковского. В поэме было заметно влияние античной мифологии, рыцарских романов и собственно романтической баллады. Все, что впоследствии будет называться «балладными ужасами», в изобилии представлено в поэме Г. П. Каменева. Однако сам стиль изображения фантастического события здесь архаичен, в поэме нет того, что будет потрясать в балладах Жуковского, — авторского присутствия, его эмоций. Г. П. Каменев рассказывал, сообщал о происходящем, Жуковский же переживал событие, выражал тот спектр ощущений, который оно порождало, не столько воссоздавал зримые, ощутимые картины, сколько передавал субъективные ощущения, рождающиеся как в душе повествователя, так и в душе героя. Именно поэтому с Жуковским связывают рождение жанра баллады в русской литературе.

Первая баллада В. А. Жуковского «Людмила» (1808) воспринималась как демонстративный разрыв с традицией, как появление нового литературного направления — романтизма, о чем свидетельствуют современники поэта. Так, Ф. Ф. Вигель рассказывал: «Упитанные литературою древних и французскою, ее покорною подражательницею (я говорю только о просвещенных людях), мы в выборах его увидели нечто чудовищное. Мертвецы, привидения, чертовщина, убийства, освещаемые луною, — да это все принадлежит к сказкам да разве английским романам; вместо Геро, с нежным трепетом ожидающей утопающего Леандра, представить нам бешено страстную Ленору со скачущим трупом любовника! Надобен был его чудесный дар, чтобы заставить нас не только без отвращения читать его баллады, но, наконец, даже полюбить их. Не знаю, испортил ли он наш вкус? По крайней мере создал нам новые ощущения, новые наслаждения. Вот и начало у нас романтизма» .

В. А. Жуковский пишет баллады с 1808 по 1833 г. Всего им создано 36 произведений этого жанра. Большей частью это переводы из Бюргера, Шиллера, Гете, В. Скотта, но есть и оригинальные баллады, например, «Светлана», в которой отражен русский мир, русские национальные обряды.

Обычно в творчестве Жуковского выделяют две разновидности баллад: баллады, рисующие образ античности, и баллады, создающие образ Средневековья.

Античный мир Жуковский изображает в балладах «Кассандра», «Ивиковы журавли», «Ахилл», «Торжество победителей», «Жалоба Цереры», «Элевзинский праздник» и др. В них перед читателем предстает мир, «открытый и продуваемый со всех сторон ветрами стихийных сил»^[1]. Это мир без границ и преград, без замков с мощными стенами. Человек в них вписан в равнинные просторы, в морские безбрежные пространства.

В античных балладах Жуковский изображает особое состояние мира, который оказывается на переломе. В то время, когда ничто не предвещает катастрофы, балладный герой прозревает будущие беды, грядущее крушение мира. В «Кассандре» все веселятся на свадебном пиру, лишь Кассандра, уединившаяся в древней Аполлоновой роще, стенает, ропщет на богов. Она не может слиться с людьми во всеобщем радостном порыве, потому что во время праздника на нее снисходит откровение — она прозревает будущее. Ей открывается страшное: она видит смерть близких, падение родной страны, собственное изгнание. " Внемля радостные клики, // Внемлю их надгробный вой" , — говорит героиня. Людям, пребывающим в блаженном неведении, недоступно знание, которое открывается Кассандре. Дар обрекает Кассандру на одиночество, так как веселящейся толпой ее слова могут быть восприняты только как сумасшествие. Ей откликается лишь мир природы.

В " Торжестве победителей" на пепелище Трои эллины совершают тризну и собираются в обратный путь. Но не радость победы воспевает Жуковский. Агамемнон прозревает будущее, свою судьбу, видит, что ждет героев на обратном пути, и знает, что «… не всякий насладится // Миром, в свой пришедши дом…» . Пророчество царя подхватывается Кассандрой, которая зрит дальше и в гибели Трои видит предвестие заката античного мира.

Ахилл (баллада «Ахилл») поет об участи Гектора, но ему ведома и своя собственная судьба, и судьба его близких. Античный герой не вступает в поединок, противоборство с судьбой. Он знает, какую нить сплели ему Парки, и то, что рок неизбежно настигнет его.

Как видим, Жуковского привлекают не героические, а элегические моменты античной жизни. По сути, объектом изображения в них становится не поступок, не действие, а сознание человека, который не оплакивает свою участь, свой удел, но скорбит о других. Можно говорить о том, что герой в античных балладах ориентирован не на себя, а на другого; он обеспокоен судьбой античной цивилизации, поэтому его внутреннее состояние часто контрастно тому, в котором пребывает остальной мир. Кассандра ропщет и стенает во время всеобщего веселья; тишина и сонный покой, в который погрузился воинский стан греков, противопоставлены печальной песне Ахилла.

В «Торжестве победителей» печаль также вторгается в радость победы (" И внезапный мрак печали // Отуманил царский взгляд" ). Пожалуй, только в балладе " Элевзинский праздник" Жуковский использует иную тональность — это гимн богам, это радость от того, что боги снисходят к людям и несут им свое знание. Человек преображается, с помощью богов преодолевает свое ничтожество, «дикарь» превращается в «гражданина», и мир становится добрее и благороднее. Боги щедры к людям и ведут их к благу:

Всю землю богини приход изменил;

Признавши ее руководство, В союз человек с человеком вступил И жизни постиг благородство.

В балладах Жуковского, посвященных Средневековью, иная структура мира, другое место человека в нем.

Образ Средневековья в них — это скорее «закрытый» мир, сосредоточенный в замке и близ него. У человека появился дом, у феодала — замок, который и стал центром жизни Средневековья. Герои таких баллад активно проявляют себя в действии. Это цельные, неистовые в своих страстях натуры, жесткие и не склонные к рефлексии. Порыв чувств, страсть у них мгновенно реализуются в поступок, который полностью отражает их внутренний мир.

В средневековых балладах четко обозначены два мира: реальный и ирреальный, бытие и инобытие.

Инобытие — демонический мир, мир зла. Зло реально и чаще всего персонифицировано. Оно проникает в мир, реальную действительность, стремится завоевать ее. Ареной борьбы становится душа человека. Зло в балладе — абсолютное, непомерное и немотивированное. Оно обрушивается на человека внезапно, всей своей мощью, и его тяжесть оказывается непосильной. На этом противостоянии двух миров и основан конфликт средневековой баллады. Человек преступает установившиеся моральные нормы, традиции. В основе поступка героя чаще всего лежат зависть, злоба, жажда мести, эгоизм, тщеславие. Из нарушения этических и религиозных запретов и вырастает сюжет произведения. Содержанием баллады становится само преступление и наказание за него, при этом для Жуковского равнозначно преступны поступок и помысел, действие и чувство. В «Людмиле», например, героиня возроптала против святого провидения. Ропот вместо покорности судьбе ведет к наказанию. Смальгольмский барон тайно убивает возлюбленного своей жены рыцаря Ричарда Кольдингама, но призрак рыцаря является рассказать о совершенном злодеянии, и супруги удаляются в монастырь.

Для средневековых баллад характерен образ кающегося грешника, но покаяние не способно спасти душу. В «Балладе, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди», душу, отданную во власть зла, ничто не может спасти: ни собственное раскаяние, ни святая вода, ни молитвы служителей бога, ни замки, запоры, ни сами стены храма. В урочный час является он " …весь в пламени очам, // Свирепый, мрачный, разъяренный"; является, чтобы забрать слугу, который и после смерти сохраняет покорность своему владыке.

Возмездие неизбежно, даже если преступление было совершено втайне и без свидетелей. Мир, окружающий человека, одухотворен, наполнен не заметной на первый взгляд жизнью и чутко реагирует на зло, разоблачает злодея. В балладе «Варвик» " Никто не зрел, как ночью бросил в волны // Эдвина злой Варвик", но река становится вечным напоминанием злодею о совершенном преступлении, поэтому «Устремить, трепещущий, не смеет // Он взора па Леон» . Расплата за зло придет от реки, которая заставит пережить преступление еще раз, а затем поглотит преступника. В балладе «Мщение» слугу, убившего паладина, сбрасывает в реку конь рыцаря.

В балладах зло неизбежно наказывается, причем дважды. Во-первых, Жуковский показывает, как настигает героя наказание нравственное: преступление жжет душу грешника, не оставляет его, постоянно возвращается к нему как воспоминание, мир утрачивает для него свою прелесть, человек как бы выпадает из жизненного потока, и не в силах ничего изменить. Во-вторых, осуществляется реальное возмездие, расплата собственной смертью. Часто в момент смерти героя дублируется его преступление («Адельстан», «Варвик»), он переживает событие еще раз, но теперь сам оказывается в том же положении, что и его жертва.

Особую разновидность составляют баллады («Рыбак», «Лесной царь», «Кубок» и др.), в которых человек соприкасается с таинственным, иррациональным миром и пытается постичь эту тайну, манящую и тревожащую его душу и воображение.

В балладе «Лесной царь» таинственный мир, отвергаемый рационалистическим сознанием, оказывается вполне реальным, имеет свой голос, своих обитателей, время, когда безраздельно господствует в бытии. Вторжение этого мира в действительность, в жизнь человека приводит к трагическим последствиям, избежать которых не удается никому, поэтому «зов» лесного царя поселяет холод и страх в душу младенца, прикосновение к этой таинственной силе вызывает ужас. В произведении сталкиваются нс только две реальности, но и два типа сознания. Одно (сознание взрослого, а потому умудренного опытом человека) воспринимает мир таким, каким он видится, суть явлений для него исчерпывается внешними проявлениями. Второе (интуитивное) — сознание ребенка, который видит скрытое, тайное. Баллада строится не только как диалог младенца и ездока, но и как диалог двух типов сознания.

Реплика младенца в этом диалоге содержит в себе сообщение о видении, перед которым дитя чувствует свою беспомощность, а потому молит отца о защите и спасении. Однако его видение реальности тут же опровергается, разрушается ответной репликой ездока. Если младенец видит лесного царя «в темной короне, с густой бородой», его дочерей, манящих ребенка из лесной чащи, слышит их голоса, то ездок замечает только «туман над водой», «седые ветлы», чувствует дуновение ветра, слышит шум листвы и не замечает, не видит того, что видит и слышит ребенок, хотя его взор следует за взглядом младенца. Между тем инобытие реально, оно вторгается в мир и в какой-то момент начинает управлять им, вселяя ужас в душу того, кто не верит в его существование, и забирая того, кто в эту реальность проник.

Таинственные силы диктуют человеку «правила игры», вступают с ним в разговор, которым в балладе становится диалог с младенцем. В репликах лесного царя посулы счастья, веселья, любви — всего того, что так притягательно в юности, — сменяются устрашением. При этом сами обольщения страшны и вселяют больший ужас, чем угрозы.

Диалог лесного царя с младенцем однонаправленный. Все реплики представителя инобытия остаются безответными, так как ребенок тут же переадресовывает их отцу, стараясь с его помощью избежать неминуемого.

Убежать от ирреального мира невозможно. Лесной царь забирает к себе младенца. Послушно на зов русалки уходит в речные пучины рыбак в одноименной балладе. Даже если человеку удается избежать смерти, таинственный мир его уже не отпустит, будет манить к себе и поглотит.

В балладе «Кубок» пажу удается выбраться из морской бездны и вернуть кубок царю; его спасает молитва. Однако он не отказывается от искушения второй раз проникнуть в тайны морские: слишком высокую цену объявляет за них царь — свою дочь. Пажу удалось прикоснуться к тому, что скрыто в морских глубинах, увидеть и поведать об этом людям, но обладание скрытым от человека знанием несет гибель герою.

Герой в балладах рассматриваемого типа всегда погибает, так как поддается искушению проникнуть в тайны бытия, недоступные человеческому сознанию. Зло оказывается не только ужасным, но и притягательным. Эти темные силы, пленяющиеся человеком, зовущие его в свое тайное царство и тем самым губящие, манят красотой, песней. При этом и красота, и звук вселяют в душу героя смятение, тревогу, но не откликнуться на их зов человек не в силах. При этом поступок героя чаще всего бывает добровольным, совершенным по внутреннему импульсу без раздумий над тем, каковы будут его последствия. Рыбак, увлекаемый звуками песни русалки, погибает в волнах. В «Кубке» выбор пажа также зависит только от него самого, при этом в своем выборе он забывает о том, что открылось ему как истина о величии земного мира там, па дне морском. Эта истина была ему внушена в момент молитвы, и в ее забвении — его преступление перед высшим законом.

Зло у Жуковского всесильно, но все же есть в его балладах и такие развязки, когда «маленькому человеку» удается выстоять в поединке, сохранить честь и совесть. В «Светлане» все ночные ужасы оказываются лишь сном, в «Адельстане» не младенец, а его губитель оказался низвергнутым в бездну.

В. А. Жуковский формирует своего рода жанровый канон. Именно его балладами задан определенный круг ассоциаций, прочно связанных с этим жанром: лупа, толпа мертвецов, встающая из могил и увлекающая за собой героя баллады, их заунывное пение, не всегда уловимые, а потому пугающие переходы сна в явь. Но все эти приметы — лишь внешний антураж, за которым обозначается глобальный онтологический конфликт — столкновение человека и рока, человека и судьбы.

В балладах Жуковского формируются и основные черты поэтики этого жанра. Особенностью баллады являются отрывочность, недосказанность, вершинность в изображении событий, слияние драматических сцен и диалога с лирическим рассказом, лирическая манера повествования.

В. А. Жуковский выработал ряд способов передачи субъективных впечатлений, внутреннего состояния человека. Одним из них является сопряжение двух временных пластов: эпического и субъективно-личностного. Для балладного героя часто наступает момент, когда как бы останавливается течение его жизни, когда само время замирает, однако жизнь вне героя течет по своей неумолимой логике. В балладе " Рыцарь Тогенбург" такое выпадение героя из эпического времени наступает, когда он узнает, что дама его сердца удалилась в монастырь. В этом новом его бытии актуальным оказывается лишь один миг, одно мгновение.

Внутреннее, душевное состояние героев Жуковский выражает в пластике, позах, мимике. Так, например, красноречива пластика в балладе «Роланд оруженосец», когда граф Милон возвращается с сыном после неудачного, на его взгляд, похода на великана. Милон грустен, но сын, до поры утаивший от отца правду о своем сражении с великаном и владеющий теперь талисманом последнего, смирен и победителен одновременно:

Вот наконец и граф Милом.

Печален, во вражде с собою, К дворцу тихонько едет он С потупленною головою.

Роланд смиренно за отцом С его копьем, с его щитом, И светятся, как звезды ночи, Под шлемом удалые очи.

Душевное состояние героев раскрывается и в диалогическом, и в монологическом слове. В балладах значительное место занимают диалоги, в которых выражается позиция и жизненные цели персонажей.

Для передачи внутреннего мира героев и их ощущений Жуковский также использует пейзаж, который психологизируется. Природа становится действующим лицом в балладах и не только как арбитр в споре человека с судьбой. Борьба света и тени в балладном пейзаже превращается в символический поединок добра и зла.

Сам строй поэтической речи, ритмическая организация баллад таковы, что передают чувства, внутренние состояния человека, нарастание страха в его душе. Этому способствуют и разного рода повторы (лексические, синтаксические, фонетические, рифменные, строфные), которые нарастают к финалу, и слова-лейтмотивы, переходящие из одной баллады в другую. В связи с этим создается устойчивая система ключевых слов и стоящих за ними понятийных комплексов, а также разнообразных синтаксических конструкций: риторических вопросов, восклицаний, инверсий.

Главным открытием Жуковского в балладах было изображение конкретной противоречивой индивидуальной психологической жизни. Сам жанр мог развернуться в эпическое повествование о глубинах человеческой души. Может быть, Жуковский чувствовал большие потенциальные возможности жанра и поэтому обронил как-то в письме: «A propos, вчера родилась у меня еще баллада-приемыш, т. е. перевод с английского. Уж то-то черти, то-то гробы! Но это последняя в этом роде. Не думай, чтоб я на одних только чертях хотел ехать в потомство. Нет! Я знаю, что они собьют на дороге, а признаюсь, хочу, чтоб они меня конвоировали» .

• [1] Касаткина В. Н. Поэзия В. А. Жуковского. М.: Изд-во МГУ, 1998. С. 73.