История криминологии. 
Криминология

История криминологии представляет самостоятельный интерес. Без ее изучения невозможно понять сегодняшнее состояние этой науки и ее перспективы.

В каждый период своего развития криминология, как и любая другая наука, несла на себе печать своего времени и не могла не соответствовать тому уровню собственного знания о преступности и ее причинах, которого она достигла, качеству гуманитарного знания в целом.

Запреты на те или иные действия, нарушение которых сурово каралось, существовали во все периоды человеческой истории. Точно так же всегда были взгляды (установки) по поводу того, почему эти запреты нарушаются и что представляет собой нарушитель.

Так, по мнению древнегреческого философа Сократа, бледные и смуглые люди склонны совершать проступки. Он считал, что человек поступает дурно потому, что не знает, в чем его благо, а совершает преступления против своей воли, когда находится в беспамятстве. А древнегреческий философ, ученик Сократа, Платон считал, что преступление совершают люди, в чьи души вселилась идея преступления. А основными чертами, способствующими преступлению, являются изнеженность и безделье (чему способствует роскошь), а также низменные чувства и желание делать зло (чему способствует нищета). При этом разум может выбирать между добром и злом. Платон считал, что личная судьба людей фатально предопределена качествами души, вынесенными из их бестелесного существования.

В сочинениях древнегреческого философа Аристотеля тоже можно обнаружить попытки найти причины совершения преступлений. С одной стороны, он отрицал идею прирожденного преступника, которая занимала позже умы ученых XIX — начата XX в. Он считал, что от самого человека зависит быть добродетельным или дурным. С другой — в его трудах можно встретить высказывание о связи между формой головы и душевными свойствами. Он констатировал наследственный характер порочных и преступных инстинктов. Значимыми для истории криминологии являются некоторые идеи римского врача Галена, который во II в. до н.э. определил влияние злоупотребления алкоголем на происхождение преступлений. Гален говорил о необходимости уничтожения врожденного преступника. Причем делать это надо не из мести, а по тем же причинам, по которым истребляются скорпионы и гадюки.

Обоснование античного философа-идеалиста Плотин III в. н.э. — неоплатонизм — учение о личности, развитое затем Аврелием Августином, привело к созданию основ концепции свободной воли, в соответствии с которой человек свободен в выборе поступков и лишь под воздействием злой воли, результата вселения в него злых сил, совершает преступления. Августин пытался понять и объяснить сущность феномена зла, которое есть умаление добра. По его мнению, все победы зла над добром носят временный характер, а преступление есть порочное движение души. Он считал, что зло не приводит к полному исчезновению добра в индивиде, у преступников оно лишь значительно уменьшается, но уменьшение это носит обратимый характер. Увеличение же добра в человеке не наступит в результате причиненного ему зла.

Постепенно в истории криминологических исследований вырабатывались три основных взгляда на причины преступности и сущность преступника. Один из них связывался с приданием первостепенного значения антропологическим чертам преступников, а второй — выражался в попытке разобраться во влиянии воли самого индивида на совершение им преступления. Третий — заключался в полагании личности, во всем подвластной богу, который один только повелевал всеми поступками людей, в том числе и преступными.

Эпоха Ренессанса, или Возрождения, характеризуется расцветом гуманизма, возрастанием личностного начала, обращением взоров к человеку, который осмысливается во всем многообразии его позитивных и негативных черт. Если антропоцентризм у христианских философов был подчинен принципу теоцентризма (хотя бог и творит мир для человека, но человека ущербного, отягощенного грехопадением, обреченного на тяжкий труд и аскетичную жизнь), то у гуманистов эпохи раннего Возрождения человек осмысливался как центр, как единство души и тела. Отсюда и иные взгляды на вопросы преступного поведения, уже намного более близкие нам.

У ряда гуманистов рассматривается соотношение свободной воли с понятием фортуны, т. е. решался вопрос возможностей ответственности преступника за свои поступки, о значимости внутренних черт его личности для возможного принятия решения о совершении преступления.

Мысль о том, что преступный человек является дикарем, случайно попавшим в цивилизованное общество, высказывали Мэйю, Эжен Сю Деспин, Лубок и др. Следует отметить, что подобные идеи существуют и в настоящее время. Они далеко небезосновательны в свете качественно нового развития психиатрии, психологии и в особенности психоанализа и аналитической психологии К. Г. Юнга, достижений антропологии. На наш взгляд, здесь открываются большие возможности" объяснении преступлений против безопасности человечества, совершаемых тоталитарными режимами, некоторых преступлений против детей.

В Германии изучение преступника начал знаменитый венский профессор психиатрии Р. Крафт-Эбинг. Ему принадлежат огромные заслуги в создании теории о роли психических расстройств в механизме преступного поведения. Его следует считать основоположником криминальный сексологии.

В XIX в. научная информация о преступности и преступнике оформилась в науку криминологию. Тогда делались попытки доказать связь между преступностью и различными аномалиями психики, эпилепсией и вырождением. Данные теории были во многом наивны и ошибочны, но несомненное их достоинство в том, что они наметили пути исследования тех особенностей, которые могли привести к совершению преступления. Все эти работы явились преддверием концепции, разработанной известным итальянским ученым, профессором психиатрии и судебной медицины из Турина Чезаре Ломброзо. Ломброзо первым вместо случайных наблюдений провел систематическое, правда, весьма сумбурное изучение преступников из числа содержащихся в тюрьмах. Он создал целое направление в науке — криминологическую антропологию. Задачей этой науки он считал изучение преступника. Многие годы ученые той поры изучали преступление, а лицо, совершающее преступление, оставалось в стороне. Деятельность Ломброзо явилась как бы переломным моментом в познании, поворотом в научных изысканиях личности преступника как носителя причин общеопасного деяния.

Ломброзо исследовал 26 886 преступников, контрольной группой для него явились 25 447 добропорядочных граждан. Свои выводы и размышления он изложил в небольшой работе, которая называлась «Преступный человек, изученный на основе антропологии, судебной медицины и тюрьмоведения». Этот труд был опубликован в виде памфлета в «Юридическом вестнике Ломбардии» с 1871 по 1876 г. Согласно Ломброзо, преступник — существо особенное, не похожее на других людей. Это своеобразный антропологический тип, который совершает преступления в силу определенных свойств и особенностей своей физической структуры. Ломброзо полагал, что преступление также естественно для человека, как и то, что все в животном и растительном мире убивают и поедают друг друга. На наш взгляд, с этим утверждением можно согласиться. Преступление совершенно естественно для человека, а поэтому преступность — вечное явление.

Однако мы не разделяем точку зрения Ломброзо о том, что ни среда, ни воспитание, ни ближайшее окружение не могут удержать человека от преступления, так как некоторые люди по своей природе преступны и отличаются анатомическими, физиологическими и психологическими предрасположенностями к этому. Так, по Ломброзо, у прирожденного преступника имеются атавистические признаки черепа, мозга, лица (косоглазие, асимметрия, необычное расположение зубов, особенно строение носа, морщины порока), непропорционально длинные руки. Наличие у преступников особых анатомических и физиологических черт не было доказано ни Ломброзо, ни другими последователями. Впоследствии он отказался от многих крайностей своей теории и стал больше значения придавать социальным факторам.

Продолжателем идей Ломброзо стал выдающийся итальянский юрист и общественно-политический деятель Эприко Ферри. Сам он считал себя представителем позитивистской школы уголовного права, по во многом отошел от ломброзианских идей о природе и причинах преступного поведения. Считал, что названная школа не должна заниматься исключительно антропологическим изучением преступника. Она является, по его словам, полным обновлением пауки, радикальным изменением метода уголовной социальной патологии и предлагает новые, наиболее действенные социальные и юридические меры борьбы.

Основной труд Ферри — «Уголовная социология», в котором отсутствуют социологические подходы к решению проблем преступности. Значительное место в этой работе уделено изучению и оценке данных, добытых уголовной антропологией. Однако Ферри делает вывод, что статистика общего рецидива, а также статистика отдельных видов преступлений еще раз подтверждает косвенным образом, что из числа совершивших преступления только часть наделена индивидуальными аномалиями, констатированными антропологией.

Принципиально иное решение проблемы причин преступности и личности преступника мы находим у наиболее влиятельного представителя позитивистской социологии Эмиля Дюркгейма. Объяснение преступного поведения он ищет не в состоянии индивидуального сознания, а в предшествовавших поведенческому акту социальных факторах. Соответственно этому утверждению Дюркгейм концентрирует свое внимание не тех внешних по отношению к личности обстоятельствах, которые сформировали и привели в действие механизм преступного поведения. К таким обстоятельствам, согласно Дюркгейму, относится прежде всего аномия, т. е. нравственное состояние индивидуального и общественного сознания, которое характеризуется разложением системы ценностей, противоречиями между провозглашенными ценностями (богатство, власть, успех) и невозможностью их реализации для большинства. Соблюдение уголовного закона при этом может быть обусловлено конформизмом, страхом перед наказанием, отсутствием заинтересованности в результатах преступной деятельности, но только не убеждениями в нравственной обоснованности и целесообразности закона. Многое для развития взглядов Дюркгейма сделал известный американский социолог Роберт Кинг Мертон.

Существенным шагом вперед в изучении преступника, преступного поведения и преступности было труды французского криминолога Габриеля де Тарда. Он сформулировал основы междисциплинарного подхода к изучению преступности и при своем увлечении антропологическими идеями весьма критически относился ко многим выводам антропологов. По мнению Тарда, никто не рождается, чтобы убивать, сжигать, насиловать и воровать, но существует такое понятие, как естественные наклонности, которые могут привести к преступлению. Объяснение преступного поведения, считал Тард, должно быть прежде всего социальным. Для нас очень интересны его представления о влиянии на преступность цивилизации и революции.

Российская криминология также родилась во второй половине XIX в.

В ее развитии можно выделить четыре основных этапа:

• 1) конец XIX в. — 1917 г.;
• 2) начало 20-х — 30-х гг. XX в.;
• 3) конец 50-х — конец 80-х гг. XX в.;
• 4) начало 90-х гг. XX в. — настоящее время.

Одним из ее зачинателей был известный российский криминолог, магистр права, общепризнанный глава русской ветви уголовно-аптропологической школы Дмитрий Андреевич Дриль. Его работы о насильственных преступлениях и малолетних преступниках, в которых рассматривались и общие криминологические вопросы, имели огромное значение для развития криминологических исследований. Анализируя труды западных ученых Ломброзо, Мореля, Ле Бона и других и основываясь на своих собственных умозрительных заключениях, Дриль сделал вывод о существовании органических основ преступности, вне которых она якобы не может существовать. По его мнению, всякий преступник, раз его деяние не есть лишь следствие стечения особо неблагоприятных обстоятельств, раз он не страдает никакой формой душевных болезней в собственном смысле этого слова, представляет собой в момент совершения преступления более или менее устойчивый порочный организм, проявляющийся вовне и в порочных действиях, вполне соответствующих и служащих выражением пороков его организации.

Дриль считал, что не существует коренного различия между душевнобольным и душевно здоровым преступником. Однако он предостерегал от трактования его учения как признания того, что преступник не должен привлекаться к уголовной ответственности. Преступник объективно, безусловно, несвободен и в своем поведении всегда как бы определен предшественниками по общему для всей вселенной закону причинности. С субъективной стороны, полагал Дриль, достаточность силы центра чувственных влечений задерживать, подавлять и направлять чувственные влечения, являющиеся результатом возбуждения чувственных центров, и есть свобода воли, т. е. субъективная свобода.

Дриль считал термины «прирожденный преступник» и «неисправимый преступник» неудачными ярлыками. По его представлению, люди не рождаются роковыми преступниками, они могут унаследовать особую психофизическую организацию, которая предрасполагает к преступлению. Но именно от окружающей обстановки зависит, сделаются ли они таковыми. Дриль первым в российской науке дал типологию преступников.

Сторонником уголовно-антропологической школы был доктор медицины, профессор В. Ф. Чиж, перу которого принадлежит ряд работ в этой области. Он признавал тело и душу отдельными субстанциями, соединенными в человеке, но развивающимися по собственным законам, в связи с чем они должны изучаться отдельно. Чиж возражал против увлечения социальными факторами в криминологических исследованиях.

Приверженцами уголовной антропологии были медики и психиатры П. Н. Тарновская, С. А. Беляков, П. И. Ковалевский, В. М. Бехтерев, Д. Н. Зернов, П. А. Дюков, А. Е. Щербак, И. П. Мержеевский и др.

Наблюдения и выводы представителей антропологического направления, несмотря па множество весьма спорных вопросов и даже нелепостей, во многом развили теорию личности преступника. Главным образом это относится к обширному сбору и обобщению богатого эмпирического материала. Поражает тщательность и кропотливость, с которой проводилась эта работа. Данные тех исследований могут оказать неоценимую помощь в интерпретации уже на современном уровне личности преступника.

Параллельно с антропологическим в России начинает развиваться социологическое направление в криминологии. Российские исследователи, формировавшие ее, обратили внимание на то, что человека толкают к преступлению внешние обстоятельства, начиная с географических условий существования до экономических, политических и иных факторов, криминогенно и антикриминогенно влияющих на индивида. Одними из первых это направление стали разрабатывать выдающиеся русские ученые-юристы М. В. Духовской и И. Я. Фойницкий, а также профессор медицины М. М. Хомяков. Они считали, что нельзя объяснять преступное поведение свободой воли, игнорируя социальные факторы.

В конце XIX — начале XX в. социологическое направление в изучении преступности и преступника поддерживали многие выдающиеся российские ученые. Среди них можно назвать М. Н. Гернета, Г. Бубиса, С. К. Гогеля, П. И. Люблинского, А. А. Пионтковского (отца), Н. Н. Полянского, В. Б. Станкевича, А. Н. Трайнина, X. М. Чарыхова, Е. Н. Тарновского, А. И. Ющенко, Л. И. Шейниса, С. Н. Познышева, Е. Ефимова, С. П. Ордынского, Л. И. Петражицкшо, В. В. Пржевальского, Б. И. Воротынского и др. Работы М. Н. Гернета и С. Н. Познышева (кстати, продолженные в первые годы Советской власти) и сейчас могут считаться образцами криминологического исследования.

Представители социологического направления хотя и признавали определенное значение индивидуальных свойств личности в генезисе преступления, но все же первостепенную роль они отводили влиянию внешних социальных условий на укрепление готовности субъекта к преступлению. Криминологи-" социологи" полагали, что негативные социальные условия существования человека, нищета и алкоголизм ведут к физическому и моральному отравлению в сквернейших жилищных условиях, к истощению своих сил в тяжелой и нездоровой работе и имеют своим результатом совершение беднейшими слоями населения подавляющего большинства преступлений. Они почему-то не ставили вопрос о совершении преступлений богатыми или просто зажиточными, материально обеспеченными людьми.

Хотя изучение факторов, формирующих явление преступность, у ученых этого направления носило зачастую неглубокий феноменологический (описательный) характер, однако их работы позволили выяснить некоторые тенденции в обществе. Они собрали большой статистический материал, дающий возможность показать криминогенность таких факторов, как нищета и нужда населения.

Углублялось познание мотивационной сферы личности преступника. В 1900 г. вышел обстоятельный труд М. П. Чубинского «Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве» (Ярославль, 1900). Исследуя мотивационную сферу личности преступника, Чубинский пришел к выводу, что мотив есть внутренняя сила, которая, порождая волевой процесс, движет индивида в его сознательной деятельности и приводит при содействии всей его психики к совершению преступного деяния. По его мнению, деятельность человека делится на сознательную и бессознательную. Характерными признаками сознательной деятельности является то, что она совершается не по слепым безотчетным импульсам, а по мотивам. Не доведя свой анализ до осмысления роли бессознательного в мотивации, Чубинский тем не менее пришел к исключительно важным выводам, не потерявшим значения и ныне. Он полагал, что зависимость каждого действия от вызвавших его мотивов отнюдь не призрачна; она реальна, безусловна и необходима. Но ничего фатального в такой зависимости нет, да дело вовсе и не в фатальности, нам важно знать, почему появляются и в чем заключаются мотивы, ведущие к преступному поведению. Чем сильнее объективно побуждение, борющееся в человеке с другими побуждениями, тем скорее оно победит, т. е. сделается мотивом.

Свойства личности, справедливо полагал Чубинский, налагают свой отпечаток на процесс мотивации, а поэтому в каждом отдельном случае изучение и оценку мотива нужно производить не изолированно, а в связи с изучением личности. Налагая свой отпечаток на деяние и давая последнему известное освещение, мотив деяния дает нам возможность судить и о деятеле, особенно в тех случаях, когда мотив является типичным, характерным для данного индивида, т. е. когда последний обычно действует по подобным мотивам. Все это практически полностью совпадает с современными методологическими подходами к мотивации преступного поведения.

Проблемы бессознательного в личности преступника рассматривались и в других трудах по уголовному праву. Например, Г. С. Фельдштейн в своей работе о формах вины полагал, что скрытый материал сознательной жизни приобретает для дела уголовного вменения первенствующее значение.

После Октябрьского переворота криминологические исследования в России осуществлялись в основном благодаря трудам дореволюционных криминологов, но в целом криминология, как и другие науки, находилась под сильнейшим большевистским прессом. Созданные в 20—30-х гг. XX в. криминологические исследовательские учреждения стали постепенно наращивать научный потенциал, появились интересные работы о состоянии и причинах преступности, личности преступника. Однако партийная власть посчитала, что эти труды идеологически недостаточно выдержанны, а поэтому все криминологические учреждения были ликвидированы, часть научных сотрудников репрессирована. До конца 1950;х гг. криминология как самостоятельная отрасль научного знания перестала существовать. Ее не преподавали в учебных заведениях.

Воссоздание криминологии произошло в 1960;е гг. Криминологические исследования начали возрождаться, причем, конечно, очень робко и с разрешения партийных властей. Такие исследования стали проводиться во Всесоюзном научно-исследовательском институте криминалистики Прокуратуры СССР, в Институте государства и права Академии паук СССР, во Всесоюзном институте юридических паук, Всесоюзном научно-исследовательском институте охраны общественного порядка (ныне — ВНИИ МВД России). Этими учреждениями был осуществлен ряд интересных криминологических исследований. Их проведение особенно активизировалось после того, как постановлением Совета Министров СССР от 30.05.1963 был создан Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Этот институт на многие годы стал лидером в криминологической науке. Разработкой проблем преступности стали заниматься в высших учебных заведениях Москвы, Ленинграда, Свердловска, Саратова, Киева, Воронежа и других городов, а также в союзных учреждениях прокуратуры и органов внутренних дел.

Криминологические работы тех лет отличались тем, что, во-первых, их результаты были получены с помощью весьма несовершенных методических способов и на столь же ущербной методологической базе. Во-вторых, они очень часто представляли собой статистические обзоры в тех скудных пределах, в каких статистика была дозволена для всеобщего и даже ведомственного потребления. Все публикации, которые строились на материалах сплошной статистики, выходили в свет только с грифом «секретно». В-третьих, познание природы и особенно причин преступности в те годы осуществлялось чрезвычайно робко, в узких демагогических рамках, разрешенных правящей партией. Поэтому соответствующие труды в основном носили описательный, а не объяснительный характер. В них подчеркивалась принципиальная возможность ликвидации преступности с построением коммунизма, всячески сглаживались серьезные противоречия в СССР, зато огромное внимание уделялось преступности и ее причинам в капиталистических странах, что всегда считалось прекрасной возможностью показать гибельность капиталистического пути развития и разоблачить буржуазные нравы.

На возрождение отечественной криминологии повлияли научные дискуссии о соотношении биологического и социального. Надо отметить, что этот вопрос принадлежит к числу самых сложных в науке о человеке и человеческом поведении, в том числе в криминологии. Им занимаются ученые многих ведущих стран мира, но в конкретных советских условиях он носит особый характер — политико-идеологический. Поэтому и дискуссии вокруг него, и приводимые аргументы в советской криминологии были не только и не столько научными, а иногда просто демагогическими, подчас и непристойными, поскольку критики иногда опускались до уровня личных оскорблений.

Острота данной проблемы в коммунистической системе определялась тем, что она была намертво привязана к господствующему марксистско-ленинскому учению. Это учение было кровно заинтересовано в том, чтобы как можно больше усилить признание роли социальных факторов в личности и человеческом поведении. Такое усиление стало совершенно необходимым, потому что марксизм исходил из непреложной возможности относительно легкой социальной переделки человека и лепки новой — послушной, конформной, усредненной, неприхотливой и нерассуждающей личности. Ее формирование могло быть таким же, как в антиутопиях Е. Замятина и О. Хаксли.

Напротив, укрепление взглядов о более высоком значении биологических факторов рисовало человека неуступчивым, сопротивляющимся попыткам превращения его в «строителя коммунизма». Разумеется, это была идеологическая «диверсия» и «незаконное» проникновение в ангельски чистую советскую юридическую науку «грязных и ложных» теорий.

С этим было совершенно необходимо бороться всеми методами, в том числе репрессивными. Конечно, в 1960;е гг., в период становления отечественной криминологии, криминологов уже не сажали в тюрьмы и не расстреливали, но расправиться иным способом вполне могли. Например, выгнать с работы и не давать возможности публиковать результаты своих научных изысканий. Поскольку в науке господствовали вульгарные «социологи», постоянное поношение инакомыслящих было обеспечено.

Примитивизация криминологии путем вульгарной социологизации позволяла быстро и четко доказать, что только внешняя социальная среда, только ненадлежащее воспитание могли привести к совершению преступлений. Биологические задатки человека, его психика и психология долгое время не находили должного места в теоретических построениях относительно личности преступника и причин преступного поведения. Более того, уже с середины 1960;х гг. начали появляться работы, в которых подвергались резкой критике все труды западных криминологов. В них якобы господствовали биологические тенденции преступности, поэтому расправа с ними объявлялась первостепенной задачей. Особенно доставалось самой многострадальной фигуре в мировой криминологии — Ломброзо. Считалось установленным, что биологизаторские учения развязывают руки для внесудебных расправ с теми, кто как будто бы может встать на путь совершения преступлений. Все такие учения однозначно клеймились как реакционные, даже фашистские, их критика была немаловажной частью тоталитарного идеологического подавления общества. Это была война со свободомыслием.

Далеко не все наши криминологи — «биологи» (их было очень мало) стояли на антисоветских позициях. Напротив, их интерес к биологическим проблемам (его можно было бы назвать нездоровым) подогревался как раз прекрасной возможностью продемонстрировать свою лояльность режиму, как это делал, например, И. С. Ной. Схема рассуждений здесь была до убогости проста: если при социализме нет социальных причин преступности, то, следовательно, действуют биологические факторы или преимущественно они, поскольку «третьего не дано». Иными словами, некоторые люди настолько плохи, что даже социализм им не поможет. Впрочем, так далеко мысль не заходила, поскольку считалось, что социализм может все.

Одним из основных недостатков криминологических работ по проблеме «социальное — биологическое» явилась не только огульная критика исследований западных криминологов. Причем сами исследования никогда не публиковались, а становились известны только в вольном пересказе тех, кто их шельмовал. Другим, еще более серьезным упущением было то, что советские критики-криминологи абсолютно не располагали эмпирической информацией о роли биологического в формировании личности преступника и преступного поведения. Это неудивительно, поскольку в СССР (а потом в России) такие исследования попросту не проводились. Поэтому разоблачители биологических концепций, равно как и их сторонники, вынуждены были использовать данные из опубликованных трудов биологов о роли биологических (физиологических, генетических) факторов в человеческом поведении вообще, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что в названных трудах преступные действия или личность преступника даже не упоминались. Зачастую участники дискуссий никаких эмпирических данных не приводили, ограничиваясь самыми общими рассуждениями и ссылками на почтенные труды друг друга.

Удивительно, по ни у кого не появлялось желания вначале провести конкретное исследование, а уже затем, используя его результаты, строить какие-то концептуальные схемы. Причина такого положения очевидна: организовывать и осуществлять криминолого-биологическое исследование, налаживать кооперацию с биологами сложно и хлопотно. Гораздо проще, обложившись трудами специалистов в области биологии (генетики), криминологии, реже — психиатрии, компилировать работы, которые, несмотря на внешнюю полемичность и остроту, не прибавляли нового науке криминологии и не имели практического применения. К сожалению, надо отметить, что подобная порочная исследовательская практика, осуществлявшаяся еще в начале 1960;х гг., оказалась слишком живучей и в отечественной криминологии. Так, многие исследователи, считающие себя теоретиками, никогда не опираются на собственные эмпирические изыскания, считают возможным изучение, например, личности преступника лишь по материалам уголовных дел и уголовной статистики.

Примером компилятивного научного творчества, вообще характерного для общественных наук, может послужить монография И. С. Ноя «Методологические проблемы советской криминологии», изданная Саратовским университетом в 1975 г. Она, несмотря на обращение к биологическим аспектам преступного поведения, в то же время является классическим примером служения коммунистической идеологической системе. В этой работе помимо бесчисленных ссылок на произведения К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина имеются и авторские обобщения и выводы, способные согреть стареющее большевистское сердце. Например, утверждается: «Поскольку самим фактом совершения Великой Октябрьской социалистической революции в Советском государстве были подорваны социальные корни преступности, большой интерес с точки зрения этиологии преступности в социалистическом обществе стал представлять человек, совершающий преступления, путем изучения которого можно было определить то, что детерминирует преступность»^[1].

Сами научные изыскания приравнивались Ноем к штыковой атаке. В полном соответствии с господствующими установками он утверждал, что «применение к идеологической борьбе военного термина „фронт“ ко многому обязывает тех, кто борется на этом фронте. Боец идеологического фронта вооружен первоклассным оружием — марксизмом-ленинизмом. Сейчас главная задача — хорошо овладеть этим оружием, научиться метко стрелять, уметь поражать цель»^[2].

Что касается познания собственно биологических корней (причин) преступности, то по этому поводу Ной не смог сказать абсолютно ничего нового, хотя наряду с биологами широко использовал ценные мысли таких признанных «авторитетов» в области социальных наук, как А. Г. Луначарский, Л. Г. Белобородой (есть данные, подтверждающие его непосредственное участие в расстреле царской семьи) и сотрудник ЦК КПСС И. Р. Миронов. Причина все та же — абсолютное отсутствие данных эмпирических биолого-криминологических исследований, поскольку их никто не проводил.

Тем не менее даже компилятивные криминолого-биологические работы ни в коем случае нельзя считать ненужными. Они зафиксировали определенный этап в развитии отечественной криминологической мысли и стимулировали дальнейшие изыскания в области познания причин совершения преступлений. Иными словами, позволили предположить наличие еще неизвестных науке внутренних механизмов, имеющих детерминистический потенциал. Они, наконец, наглядно показали, что наука человеческого профиля не может двигаться вперед лишь на основе абстрактного теоретизирования без глубоких эмпирических исследований. В этом особенно убеждают достижения в психологии, в частности психоанализа, аналитической психологии, трансперсональной психологии. Первые шаги в познании личности преступника и причин преступного поведения, сделанные в криминологии начала 1960;х гг., заложили основу для будущих исследований природы и причин преступности в целом.

В послевоенный период первые мощные удары по буржуазным биологическим и биосоциальным концепциям причин преступности были нанесены во второй половине 1960;х гг. Именно тогда в криминологической литературе появилось два больших очерка А. А. Герцензона «Против биологических теорий причин преступности», которые определили развитие криминологической мысли и общую тональность теоретических криминологических исследований.

Не акцентируя свое внимание на анализе всех достоинств и недостатков названных очерков, заметим, что Герцензон проделал огромную работу по обобщению многолетних исследований зарубежных и отечественных ученых, изложил результаты и основные выводы этих исследований, разумеется, в свете собственного восприятия. Поэтому его труд заслуживает похвалы, тем более что подобных аналитических обзоров в советской криминологии тогда не было. В этом его непреходящая ценность, в том числе в историческом плане. Вместе с тем необходимо отметить то, что вызывает наше активное неприятие.

Во-первых, значительное большинство работ, критикуемых Герцензоном, появились на свет до 1930 г., т. е. актуальность изложенных в них взглядов вызывает сомнения. Можно утверждать, что современные самому Герцензону работы, т. е. труды 1940—1960;х гг., практически им не затрагивались. Причины здесь могут быть самыми разными, но очень возможно, что об этих работах Герцензон попросту не знал. Таким образом, получается, что им в основном подвергались критике те авторы, творения которых уже не были столь важны. К самому Ломброзо в 1960;е гг., да и раньше, в зарубежной пауке отношение было более чем ироническим, его относительно редко воспринимали всерьез, а труды иногда оценивали не больше, чем научный курьез или незначительное достижение. Вряд ли его постоянную критику можно назвать (сейчас особенно) хорошим тоном и продуктивным занятием. К сожалению, Герцензон всего этого не учел, но критиковать Ломброзо, да еще в советских условиях, было очень легко, даже приятно и очень выгодно, поскольку выставляло критикующего в самом лестном для него свете.

Во-вторых, Герцензон не смог понять, что в истории очень многих наук были заблуждения и грубые ошибки. Такого рода срывы обычно не становятся предметом серьезного научного исследования — они просто недостойны этого. Многие «результаты» Ломброзо, особенно первые, были как раз из такого разряда.

В-третьих, кто бы ни критиковал Ломброзо, он должен помнить, что именно Ломброзо практически первым поставил в центр исследований саму фигуру преступника. Раньше она не привлекала такого настойчивого, основанного на эмпирических данных внимания. Вот почему этому итальянскому врачу, несколько наивному и увлекающемуся, криминология обязана многим. Его выводы ясно показывали, в каком направлении серьезная наука не должна прилагать усилий. Конечно, следует отдавать себе отчет в том, что использование антропологии в политических и идеологических целях совсем не безвредно: это полностью доказали немецкие нацисты. Но это уж никак не наука.

В-четвертых, Герцензон критиковал не только Ломброзо, но и многих других ученых, чьи выводы и взгляды ему казались недостаточно марксистскими. Это относится, например, к Э. Ферри и Е. К. Краснушкину. Между тем в работах этих авторов имеются суждения и выводы, не потерявшие своей актуальности и важности для науки по сей день. Так, Ферри, хотя он и находился под некоторым влиянием Ломброзо, разработал очень информативную типологию преступников, многое сделал, для того чтобы создать основы социологии преступности в криминологии.

Герцензон остро критиковал такое утверждение Краснушкина, как «…преступность, как и преступник, порождаются экономическими факторами… врожденного преступника нет… каждый человек может стать преступником, но легче делается им в силу асоциальность своей психофизической структуры, в силу недостаточной способности социального приспособления. Олигофрен и психопат отличаются недостаточным развитием коры головного мозга… носительницы самых важных аппаратов приспособления к динамичной социальной среде, структура их психики совпадает с таковой „пролетариата босяков“, кадры которых они пополняют и из рядов которых в огромной массе и по преимуществу вербуются ряды преступников и, наконец, огромная масса правонарушителей — это неполноценные личности»^[3].

Краснушкин — видный отечественный психиатр. Содержание приведенной выдержки из его программной статьи 1920;х гг. «Что такое преступник» в немалой степени верно, и хотя многие выводы подтверждаются результатами новейших исследований, немало и возражений.

Так, нельзя, например, согласиться с тем, что преступник и преступность порождаются только экономическими факторами — есть и многие другие криминогенные обстоятельства, которые, кстати говоря, и сейчас не привлекают к себе должного внимания. Однако мысль Краснушкина о том, что в силу психических дефектов личность не может должным образом приспособиться к среде, абсолютно точна, и это одна из самых серьезных криминогенных причин. Между тем Герцензон вынес следующий вердикт Краснушкину: «Приведенное определение „преступника“, данное Краснушкиным в качестве „программного“ для изучения преступности и се причин, типично неоломброзианское»^[4]. В тогдашних условиях это было равносильно запрету проводить психолого-психиатрические исследования, которые без всяких колебаний объявлялись неоломброзианскими.

Конечно, Герцензон «смело» критиковал З. Фрейда, но, судя как раз по этой критике, довольно плохо знал работы последнего. Многие его труды ему были просто неизвестны.

О том, какое значение Герцензон придавал изучению личности преступника и как вообще он понимал значение преступника для объяснения преступности и ее причин, наглядно свидетельствует утверждение Герцензона, что медико-психиатрическое изучение преступника прямого отношения к криминологии не имеет. Оказывается, если психолог, медик, психиатр, антрополог начинают изучать криминологические явления, это неминуемо приводит к биологизации социального явления. Вывод: для «амнистии» неоломброзианства нет и не может быть никаких оснований. Борьба с буржуазной криминологией является частью той острой идеологической борьбы, которая велась и ведется советскими учеными на всех участках идеологического фронта^[5].

Итак, наука — это фронт. Все остальное вытекает из этого.

Опаснейшие буржуазные криминологические теории буквально преследовали Герцензона, как святого — видения нагих дев. Их развенчание стало целью его жизни, он успешно продолжил его и в первом советском учебнике по криминологии (1966). В нем, как, впрочем, и ранее, он «немножко» спутал психиатрию и психологию с биологией. Так, Герцензон с прискорбием писал, что в XIX в. «широкое распространение психологии и психиатрии обусловило попытки объяснить природу преступления, исходя из биологических особенностей людей, из их психофизической структуры». Оказывается, «первоначально биологическая теория не выходила за рамки психиатрии». Вся же лютая опасность ломброзианских и неоломброзианских теорий в том, что они открывают дорогу для незаконных репрессий^[6].

Заметим, что это писал вроде бы многоопытный научный работник, который не мог смешивать психологию с биологией. Еще в 1951 г. Герцензон опубликовал монографию «Преступность в странах империализма». Она полностью построена на большевистских концепциях и обильно оснащена ссылками на труды неистовых ревнителей законности — Сталина, Вышинского, Молотова, Суслова, Маленкова.

Сказанное о работах Герцензона в части критики им буржуазных криминологических теорий, особенно ломброзианства и неоломброзинства, вовсе не представляет собой попытку принизить роль этого ученого в становлении отечественной криминологии. Герцензон стоял у ее источников и многое сделал для формирования ее основных проблем. Герцензон является создателем социологии преступности — важной части криминологии, одним из создателей структуры этой науки. При его самом активном участии подготовлен первый криминологический учебник — в те годы это было большое событие. Многие монографические труды Герцензона не утратили своей значимости по сей день. Критика им ломброзианства — это, скорее, угаданный заказ или (и) прямое указание власти.

Что же, помимо отсутствия специальных, эмпирических, биолого-криминологических исследований, препятствовало объяснению причин преступности, в первую очередь насильственной, в годы воссоздания отечественной криминологии?

Во-первых, никто из участников многочисленных публичных обсуждений криминогенных причин и соотношения социального и биологического не обратил внимания на то, что никакие факторы — биологические, средовые, любые иные — не действуют напрямую, а только преломляясь через психологию индивида. Тем самым была допущена грубая методологическая ошибка. Ее корни все те же: полное отсутствие в тот период конкретных эмпирических психолого-криминологических исследований главным образом из-за господства вульгарной социологии в советском обществоведении.

Во-вторых, криминологи не пытались отдельно исследовать причины насильственной, корыстной и иных видов преступности. Между тем очевидно, что биологические и психологические (патопсихологические) факторы проявляют себя неодинаково в различных видах поведения. В том, что названное разделение совершенно необходимо, автору настоящего учебника пришлось убедиться на собственном опыте при проведении криминолого-психиатрических и психологических исследований. Думается, что период воссоздания отечественной криминологии закончился в год опубликования монографии В. Н. Кудрявцева «Причинность в криминологии»^[7]. Этот труд открыл новую страницу в истории научных криминологических знаний. Он на многие годы определил основные направления творческих усилий, и если они были успешны, то в значительной мере обязаны этим названной работе. Можно сказать, что криминальная психология как наука берет в ней свое начало.

Другой, столь же значимой для криминологии тех лет работой была монография А. Б. Сахарова «О личности преступника и причинах преступности в СССР» (1961). Среди наиболее серьезных трудов можно назвать книги: А. А. Герцензона «Введение в советскую криминологию» (1965), И. И. Карпеца «Проблема преступности» (1969), Н. Ф. Кузнецовой «Преступление и преступность» (1969), А. М. Яковлева «Преступность и социальная психология» (1970), М. И. Ковалева «Основы криминологии» (1970), Г. А. Аванесова «Теория и методология криминологического прогнозирования» (1972).

Со временем, при некотором ослаблении партийно-государственного гнета на науку и предоставлении некоторой свободы научной мысли, шаг за шагом, а затем все более наступательно криминологи начали проявлять повышенный интерес к действительным причинам преступности в целом, ее отдельных проявлений, к личности преступника, причинам индивидуального преступного поведения. Проблема биологического среди причин преступлений уже рассматривалась с несколько более широких позиций, в частности, с привлечением некоторых конкретных результатов биологических исследований. Стали больше внимания уделять криминогенным факторам, связанным с расстройствами психической деятельности. Сейчас можно заниматься любыми исследованиями; единственным препятствием может быть только отсутствие желания, т. е. того, что следовало бы назвать влечением к науке и что во все века двигало ее.

Мы оглядываемся назад, чтобы не повторять прошлых ошибок. Оцениваем результаты научных усилий наших предшественников, чтобы использовать эти результаты и не делать того, что уже сделано. Вспоминаем своих учителей, чтобы и наши ученики испытывали к нам благодарность. Но все это удается далеко не всегда.

Наука, которая забывает своих основателей, — потерянная наука.

• [1] Ной И. С. Методологические проблемы советской криминологии. Саратов, 1975. С. 11.
• [2] Ной И. С. Указ. соч. С. 83.
• [3] Герцензон Л. А. Против биологических причин преступности // Вопросы борьбы с преступностью. Вып. 4. М., 1967. С. 31.
• [4] Герцензон А. А. Против биологических причин преступности. С. 32.
• [5] Герцензон А. А. Указ соч. С. 45, 47, 53.
• [6] Криминология: учеб. советской криминологии для юридических факультетов и институтов / А. А. Герцензон [и др.). М., 1966. С. 35,46.
• [7] Кудрявцев В. Н. Причинность в криминологии (о структуре индивидуального преступного поведения): монография. М., 1968.