Летописные повести о походах Ивана III на Новгород в 1471 и 1477-1478 годах

Эти произведения, входящие в состав летописных сводов, написаны в традициях древнерусской воинской повести, рассказывающей о борьбе с «неверными», поскольку новгородцев во главе с новым архиепископом Феофилом обвиняли в «латинстве», в сговоре с польско-литовским королем. Крепнущая власть великих московских князей не желала мириться с существованием автономной вечевой республики. Новгород, формально признавая подчинение московскому князю, как ранее киевскому и владимиро-суздальскому, на деле отстаивал суверенное право по решению веча приглашать на княжение одного из Рюриковичей или лишать его власти над «господином Великим Новгородом». В городе всегда существовала оппозиция по отношению к великокняжеской власти, однако к 1470-м гг. борьба промосковской и пролитовской партий резко обострилась: «И тако възмятеся весь град их, и въскол? башася, яко пьяни: овии же хотяху за великого князя по старин?, к Москв?, а друзи — за короля, к Литв?. И велико неустроение бяше в них, и меж себе ратахуся, сами на ся въстающе» .

Московская «Повесть о походе Ивана III на Новгород» победу великого князя над мятежными новгородцами сравнивает с победой Дмитрия Донского над «безбожным» Мамаем. Победа толкуется летописцем как чудо, поскольку небесные силы выступают на стороне великого князя: малое войско Ивана III (согласно данным «Повести», 5 тыс. против 40 тыс. новгородцев) сумело без потерь переправиться через Волхов там, где ие было брода. Это устрашило врага и обратило в бегство непрофессиональных воинов, вчерашних плотников и гончаров, «которые отродясь на лошади не сидели» и в панике «друг друга били, кто кого мог». Устав скрываться от преследователей, они падали с коней в болотах и чащобах и не могли найти дорогу домой, «ибо ослепил их Господь». Уцелевшие новгородцы во время допроса рассказывали, что бежали с поля боя, увидев несметное множество полков, наступающих и спереди, и с тыла. В изображении московского летописца великий князь милостив, набожен и терпелив. Когда к нему пришла для «замирения» депутация новгородцев во главе с именитыми боярами и архиепископом, Иван 111 «показа к ним милость свою и прият челобитье их, утоли гн? въ свой, и в той часъ повел? престати жечи и пл? нити…» .

В отличие от официальной, промосковской версии, новгородские и псковские рассказы о походе 1471 г. имеют иную направленность. Новгородская IV летопись сохранила рассказ очевидца покорения вечевого города, лаконичный и незамысловатый. Здесь нет упоминания о небесной помощи Ивану III, покорителю Новгорода, зато есть упоминание о мятеже и прямой измене среди горожан. Некий Упадыш со своими единомышленниками забил железом пять пушек и за это предательство был казнен. Полевое сражение новгородцы проиграли потому, что конница вовремя нс пришла на помощь пешему войску. Архиепископ, которому она подчинялась, благословил ее выступление только против псковичей, союзников Москвы. В отличие от московской новгородская повесть сообщает: в прямые переговоры с Литвой Новгород вступил только после того, как Иван III «пошел на него ратью», что подтверждают документальные источники. Псковские и некоторые другие летописные своды сохранили память о жестокой расправе победителей над новгородцами.

" Повесть о взятии Царьграда турками"

В связи с процессом освобождения страны от монголо-татарского ига в литературе усиливается внимание к историческим судьбам русского и других народов. Осмысливая собственное прошлое, древнерусский писатель все чаще обращается к всемирной истории. Поводом для размышления становится, например, история некогда могущественной Византийской империи. Турецкая армия под предводительством султана Мехмеда II Фатиха, прозванного «Завоевателем», 29 мая 1453 г. захватила столицу Византии. Почетное место в ряду литературных откликов на это историческое событие принадлежит древнерусской «Повести о взятии Царьграда турками» .

В композиционном отношении «Повесть» трехчастна. Произведение открывает история основания Константинополя, затем следует рассказ об осаде и взятии города турками в 1453 г. Завершается «Повесть» пророчеством о будущем освобождении Царьграда «русым родом», надеждой на помощь православного мира, и прежде всего русского народа, в борьбе против турецкого ига.

Главная задача первой части произведения — изобразить былое величие Византии и доказать ее преемственность от Рима. Этому способствуют и символика чисел (город расположен на семи холмах), и символика названий (столицу своей империи Константин именует «Новым Римом», «Цесарьградом»): «В седмое же л? то вид? цесарь мало живущих въ град?, зане велик бо б? зело, и тако сотвори: послав из Рима и от иных стран, събрав достославных велмож… съ множеством людей ихъ ту приведе и, домы велиа создав, дасть им жити в град? со устроением великим и царскыми чины, яко и своя домы и отчьства им забыта». При строительстве города планировку ведут «по римскому обычаю», возводят мощные укрепления, церкви и дворцы, торговые ряды и ипподром. Для украшения византийской столицы из Рима привозят знаменитую колонну розового порфира с изваянием Аполлона (в XII в. его сменил крест). Основание Константинополя омрачено событием, имеющим символический смысл, — битвой змеи и орла. Исход поединка, когда змею, одолевшую орла, убили подоспевшие люди, истолковывается мудрецами: орел — символ христианского, а змея — мусульманского мира; мусульмане победят христиан и овладеют городом, но власть их не будет вечной.

После многих столетий могущества Византии и процветания Константинополя, о котором говорили: «Воистину град сей выше слова и разума» , — для империи и ее столицы настали «последние времена». Славному прошлому Византии, ассоциирующемуся с правлением императоров из когорты «Первых» и «Великих» — Константина (306−337), Феодосия (379−395) и Юстиниана (527−565), автор «Повести» противопоставляет горькое настоящее. Турецкий султан, нарушив мирный договор, в «силе велице и тяжце» осадил Царьград, на помощь которому, несмотря на заключенную церковную унию, не пришел католический Запад, и даже братья Константина — правители Мореи — оставили его в беде. Среди осажденных, согласно документальным источникам, тоже не было единства: обострилось противостояние латинофильской и туркофильской партий. Так в преддверии национальной трагедии греческий народ оказался разобщен. Жители Константинополя выражали недовольство и тем, что в Святой Софии кардинал Исидор служит мессу по униатскому обряду, и тем, что туркофилы готовы сдать столицу без боя, а их глава — Лука Нотара якобы цинично заявил: «Лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару!» .

Автор «Повести», не всегда дорожа исторической точностью, сумел передать главное — драматизм ситуации, когда горожанам оставалось только уповать на милость Бога и самим оборонять Константинополь, «всем миром», до последнего защитника. Древнерусский писатель прославлял единение народа в молитвенном и ратном подвиге, «союз царства и священства»: во главе горожан, организуя оборону, вселяя надежду на спасение и укрепляя в готовности умереть в борьбе с «неверными», всегда выступают цесарь и патриарх. Константин не покинул осажденного города, несмотря на рекомендации «злых советников» бежать из Царьграда, чтобы организовать военную поддержку со стороны соседних государств. Реальная осада Константинополя, длившаяся несколько месяцев, стянута в «Повести» до пяти-шести эпизодов героической обороны, что в немалой степени способствует напряженности и динамичности рассказа.

Собственно воинскую часть произведения открывает картина штурма столицы Византии. Шедшие на приступ турки ожидали легкой победы, поскольку перевес сил был значительным (в несколько десятков раз). На их пути были древние крепостные стены (V в.), где им противостояли в основном не профессиональные воины, а горожане (купцы, ремесленники, даже монахи и ученые). Когда турки после обстрела города ринулись на приступ, в Царьграде зазвонили колокола, созывая людей на битву: «И бысть сеча велиа и преужасна: от пушечного бо и пищалного стуку, и от зуку звонного, и от гласа вопли и кричаниа от обоих людей, и от трескоты оружия… также и от плача и рыданиа градцкых людей, и жон, и д? тей, мняашеся небу и земли совокуиитися и обоим кол? батися…» Все звуки слились в единый звук, подобный грому, и клубы густого дыма закрыли город, и не видели друг друга сражающиеся, и только ночная темнота разъединила их, бьющихся врукопашную на стенах города. Противники так устали, что были не в силах собрать и похоронить погибших.

Описание второго штурма связано с появлением кораблей «фряга Зустунея» (отчаянного генуэзца Джованни Джустиниани Лонга), единственного, кто пришел на помощь Константинополю. Хотя турецкая бомбарда, превосходившая калибром знаменитую Царь-пушку и способная палить каменными ядрами весом до 400 кг, повредила крепостную стену, «храбры» Зустунея вместе с горожанами за ночь ликвидировали пролом, а ответным пушечным выстрелом вывели из строя орудие противника. Разъяренный султан приказал начать общий штурм города, заранее отдав его на разграбление, однако героизм всех, «от мала до велика», защитников Константинополя, в том числе и женщин, взявших в руки оружие, заставил врага вновь отступить. Лишь во время четвертого штурма туркам удалось ворваться в город через разрушенную часть крепостной стены, но в бой вступили до времени скрытые пушки «фрягов», и сам император с мечом в руке воодушевлял греков. Враг снова обратился в бегство.

К трагическому финалу автор «Повести» готовит читателя с помощью рефрена: несколько раз в тексте возникает, варьируясь, мотив «мертвого сна» защитников Константинополя, отбивших очередной штурм. Несмотря на их героизм, исход битвы предрешен, предвещаемый страшными знамениями. Из окон Софийского собора исходит пламя и поднимается к небесам, а это, по словам патриарха, означает, что Святой Дух покинул Царьград. Падает сраженный копьем Зустунея; его горько оплакивает цесарь, но уже нельзя обратить вспять бегущих «фрягов». Над городом сгущается тьма, идет кровавый дождь, — все предвещает скорую гибель Царьграда. В неравном бою недалеко от Золотых ворот погибает последний правитель Византии, «убив своею рукою, якоже оставшеи сказаша, болма 600 турков». К вечеру в залитый кровью Царьград въезжает султан Мехмед II. Город, основанный Константином I Великим, оказался навсегда порабощен при Константине XII, сыне Мануила II Палеолога и сербской княжны Елены Драгаш. Крушение Византийской империи, по мнению ряда историков, знаменовало собой конец европейского Средневековья.

Рассказывая о завоевании турками Константинополя в 1453 г., автор «Повести» пытался извлечь из описываемых событий политический и нравственный урок. Согласно его версии, падение столицы Византии было исторически предопределено — сбылось древнее пророчество: Константин создал город, при Константине же он и погиб. Это событие истолковано в «Повести» с позиций средневекового провиденциализма. Господь наказал греков за грехи — и турецкий султан «сед? на престол? царствиа, благородн? йша суща вс? х иже под солнцем», одолел одолевших персидского царя Артаксеркса, победил победивших в Троянской войне. Однако заключение «Повести» звучит как грозное предупреждение турецким завоевателям: если исполнилась первая часть пророчества, то верна и вторая — «русы» отомстят туркам за поруганные христианские святыни. Публицистическая направленность памятника готовит обоснование рождающейся теории «Москва — третий Римъ.

В стилевом отношении произведение тяготеет к воинской повести, оно богато «общими местами» в изображении сражения, когда «един бьяшеся с тысящею, а два — съ тмою», оружие блестит «яко молния», трупы лежат «аки стога», а реки и моря переполняются кровью. Лексический состав «Повести» подчеркивает противостояние двух миров — христианского и мусульманского, сталкивая в одном контексте слова из греческого («стратиг», «протостратор», «архидукс») и турецкого («караджбей», «гяур», «ягма») языков. Использование иностранной лексики для автора произведения нс является случайным, а связано с установкой на достоверность изображаемого. Поэтический строй памятника, безусловно, близок к «Повести о разорении Рязани Батыем», произведениям Куликовского цикла, к народным историческим песням о монголо-татарском нашествии. Библейские сказания, апокрифы, легенды, памятники древнерусской и переводной исторической прозы — таков далеко не полный перечень источников «Повести о взятии Царьграда турками», показывающий эрудицию и литературный профессионализм автора. В жанровом отношении произведение является воинской повестью, где в качестве «строительного материала» используются такие малые литературные формы, как знамение, пророчество, молитва, чудо, плач, что придает рассказу о падении Византии религиозно-философскую емкость и лирическую взволнованность.

Сравнивая две повести о взятии Константинополя — в начале XIII в. крестоносцами и в середине XV в. турками, Д. С. Лихачев приходил к выводу, что первая стремится передавать события в их реальной последовательности, дорожа документальностью рассказа; для второй важен трагический пафос: она «построена на единой эмоциональной волне и держит читателя в ожидании рокового конца». Ученый связывал рост внимания русских книжников к проблеме исторической предопределенности судьбы человека и целых пародов с ожиданием конца света па рубеже XV—XVI вв.

Обстоятельность рассказа об осаде Константинополя выдает в авторе очевидца событий, прекрасно знакомого с военным делом. Писатель знает, сколько воинов погибло во время первого штурма столицы и на какой день с начала осады он был предпринят турками. Автор «Повести» называет по именам янычара, который вступил в поединок с Зустунеей, командующих турецкими и греческими полками; ему хорошо известны реальная топография и состав населения Константинополя. Древнерусский книжник сознательно подчеркивает, что среди защитников города были люди разных национальностей и вер (греки, итальянцы, армяне, албанцы, венгры, сербы и даже турки). В «Повести» много подробностей, связанных с описанием вооружения турецкой армии и того, как греки вели оборону: укрывались во время обстрела, чтобы сократить потери, делали ночью подкопы, закладывая в них пороховые заряды, готовили бочки с кипящей смолой, чтобы метать их с высоты на штурмующих крепостные стены врагов. Создателю произведения известно о преступных делах советников цесаря, отправивших к султану депутацию с просьбой о мире тогда, когда турки были готовы снять осаду.

В отличие от других древнерусских произведений, где изображение врага обычно отличалось одноплановостью, автор «Повести» признает, что «злочестивые» и «немилостивые» турки способны на великодушные поступки, им свойственны воинская доблесть и искусство ведения боевых действий. Султан, убедившись, что атаки через небольшой пролом в стене в одном месте не приносят успеха, меняет тактику. Чтобы лучше использовать численный перевес, он отдает приказ вести наступление по всему периметру оборонительных сооружений города, на суше и на море; не убранные перед очередной атакой трупы убитых служат мостами и лестницами для штурмующих Константинополь.

Поскольку «Повесть» — не исторический документ, а художественное произведение, в ней присутствуют эффектные сюжетные коллизии, которые оказываются вымышленными и используются автором с целью литературной занимательности рассказа о падении Царьграда. Например, известно, что последний византийский император был вдовцом, а в «Повести» содержится эпизод, связанный с пострижением и успешным бегством императрицы из осажденного города. Во время осады Константинополя в нем не было патриарха Афанасия, а в «Повести» он денно и нощно молится о спасении византийской столицы и именно ему султан вручает голову убитого в бою цесаря: «Патриархъ же, взем, положи ю в ковчезецъ сребрян и позлащен и… скры ю в Великой церкви под престолом» .

В одном из списков «Повести» в послесловии называется имя ее автора — Нестор Искандер. По словам самого писателя, он «измлада» попал в плен, подвергся обрезанию, стал янычаром, «много вр? мя пострадах в ратных хожениих», являлся очевидцем падения Царьграда, ежедневно записывая виденное «на воспоминание» христианам. Понятно, почему повествование ведется им как бы с двух позиций: сцены в осажденном городе перемежаются рассказом о том, что творится в турецком лагере.

Научная дискуссия

О достоверности авторского свидетельства у ученых нет единого мнения. Одни, как И. И. Срезневский, без всякого сомнения, атрибутируют «Повесть» Нестору Искандеру. Другие (Н. А. Смирнов, М. О. Скрипиль) полагают, что авторский текст подвергся существенной правке и в первоначальном виде не сохранился. Третьи (А. И. Соболевский, ?. II. Сперанский) выводят послесловие за рамки документальных свидетельств. Стилевое единство «Повести», хорошая литературная выучка и начитанность ее создателя заставляют современных исследователей сомневаться в том, что автор произведения — турецкий пленник, с молодых лет оторванный от славянской книжной культуры. То, что когда-то Нестор Искандер «въкратце изложих и християномъ предах на въспоминание», возможно, со временем получило литературную обработку и, таким образом, послужило одним из источников «Повести о взятии Царьграда турками» .

Осада и падение Константинополя имели широкий резонанс в мировой литературе благодаря произведениям, в основном принадлежавшим грекам (Дуке, Георгию Сфрандзи, Лаонику Халкокондилу). В русской литературе этим трагическим событиям посвящен целый цикл памятников. Помимо «Повести», приписываемой Нестору Искандеру, известны хронографическая и краткая повести " О взятии Царьграда от безбожных турчан" и " Плач о падении Царьграда" . Однако именно «Повесть» оказала большое влияние на развитие исторической прозы Древней Руси: ее отзвуки слышны в «Казанской истории» (XVI в.) и анонимном сказании об основании Петербурга (начало XVIII в.). Поздние переработки «Повести» вошли в «Степенную книгу» (XVI в.) и Русский хронограф (редакции XVII в.).