«Песнь о Нибелунгах»: из мифа в историю

Как миф и история сосуществуют в эпосе? Это вопрос, вечно задаваемый по отношению ко всем эпическим памятникам. Традиционно их текст просматривают насквозь, чтобы увидеть в нем присутствие совершенно различной, но обязательной основы: в глубине сюжета различить свечение первоначальных мифологических корней, а ближе к поверхности увидеть, как к стволу мифа сказители прививают рассказ о гораздо более поздних и подлинно исторических событиях.

Мы уже видели, что подобный путь сращения эпизодов, персонажей вполне свойствен эпосу — не их механического соединения, как подчеркивал выдающийся немецкий исследователь А. Хойслер, а «разбухания». Лаконичная повествовательность древних песен нарушалась по мере того, как сюжет обрастал событийными и описательными подробностями. Надо было лишь создать необходимые сюжетные мотивировки, позволяющие старому герою войти в новый пласт сюжета. И вот божественно рожденный Сигурд, некогда побеждавший драконов и бравший верх над валькирией, покидает пределы мифа и оказывается в кругу совершенно иных персонажей. Побратим и брат жены Сигурда — Гуннар — к мифу отношения нс имеет, но имеет прямое отношение к тому, что происходило в Европе, когда началось великое переселение народов, опрокидывавшее одни ранние государства и создававшее другие. Среди узнаваемых в эпическом обличье событий следующие:

• — гибель бургундских королей Гьюкунгов (потомков Гьюки), чье королевство на Рейне было уничтожено нашествием гуннов в 437 г.;
• — борьба европейцев с гуннами во главе с Аттилой; его поражение в 451 г. в битве при Каталунских полях от объединенных сил римлян и германцев; его неожиданная гибель в 453 г., происшедшая, согласно преданию, после того, как он провел ночь с германской пленницей Ильдико, а также ряд других событий из германской истории.

Постепенно стирается память о божественном происхождении главного героя, наслаиваются новые версии, согласно которым он потомок знатного рода. И хотя эпическое время знает только одно прошлое, не разложимое на события более близкие или далекие, из этого прошлого для героя начинают возникать имена, отзывающиеся не мифологическими ассоциациями, а историческим напоминанием, пусть и очень смутным. Теперь герой приходит в эпос из родового прошлого, как раньше он приходил из мифа.

Меняется и его роль. Он уже совсем не культурный герой, и борется он не с драконами, а с реальными врагами рода, какими их запомнило историческое предание. Правда, устная память легко соединяет новое со старым, происходит сюжетное наслоение (контаминация) разновременного, порой порождающее прямые противоречия. Устный жанр их не боится и легко отделывается от них путем самых незамысловатых или фантастических объяснений. Как бы ни менялся эпос, он существует, лишь пока живо мышление, «которое еще не ставит никаких вопросов о достоверности того, что познает, а потому и не добивается ее»^[1].

Но независимо от того, добивается или нс добивается достоверности само эпическое мышление, достоверности от него будут добиваться ученые-медиевисты. Впрочем, далеко не все. Десятилетиями тянется полемика применительно к разным памятникам — к русским былинам. Для одних, например В. Я. Проппа, былины — это прежде всего выражение обобщенного идеала, обретение народного защитника если не в реальности, то в воображении. Для других, например Б. А. Рыбакова, былина, как и любой эпос, — конкретно-исторический отклик на то или иное событие, которое и предстоит обнаружить в качестве ключа, открывающего тайну сюжета.

Как часто бывает, истина скорее где-то посредине и, чтобы к ней приблизиться, необходимо научиться не только угадывать конкретный повод для возникновения сюжета (или его трансформации), но и понять способ эпического видения, преломления исторического материала, установить его, как бы теперь сказали, моделирующие возможности. Они достаточно устойчивы и склонны к повторению, невзирая на разность исторических событий, оказывающихся в ноле зрения эпоса.

Эта устойчивость сказывается даже в том, какие изменения претерпевает форма на пути от своего рождения — в мифе к своему завершению. Если крупной эпической форме первоначально предшествовали разрозненные мифологические сказания, потом сказки, песни, то и после крушения монументальных форм наступает время для малых жанров — песенных, балладных. Впрочем, западноевропейская традиция знает и другой вариант продолжения, без уменьшения повествовательного объема, порой с его увеличением: героический эпос принимает черты нового эпоса — рыцарского романа. Так происходит в Германии с «Песнью о Нибелунгах» .

Этот памятник дает повод сказать о том, что исторический смысл эпической формы заключается не только в возможности угадывать за ней конкретные события, но — воплощать изменчивые отношения. Богорожденный Сигурд, сменив свое имя на Зигфрид, из мифического богатыря превратился в королевича из Нидерландов, который, совершив ряд великих подвигов и завладев сокровищами и всей страной Нибелунгов, является в Вормс, ко двору бургундских королей, братьев Гунтера, Гернота и Гизельхера. Там он сватается к их сестре Кримхильде. Изменились имена в сравнении с эддической традицией, изменились характеры героев и мотивировки их действий.

Королевы уже не поспорят, как бывало в эддической поэзии, кому стоять выше по течению реки, чтобы мыть волосы. Это эпизод старого быта, более не существующего. Теперь повод к их ссоре — спор о порядке придворной церемонии: кому первой войти в церковь.

Решительно изменился и смысл мести за убийство героя — Зигфрида. В «Эдде» Гудрун, так звали его жену, мстила своему второму мужу — Атли — за братьев, которых он заманил к себе, чтобы отнять у них золото Нибелунгов, присвоенное после убийства ими Сигурда. В «Песни о Нибелунгах» королева, носящая теперь имя Кримхильда, сама настаивает на том, чтобы заманить братьев к Этцелю: она не простила братьям убийства своего первого мужа. В первом случае — родовая логика, ставящая кровное родство с братьями выше родства в браке. Во втором случае — новая мораль, согласно которой муж ближе брата. Соответственно перестраиваются и остальные образы. Так, Этцель, вождь гуннов, как будто бы списан с мудрого и благородного короля Артура, предводителя всемирного рыцарства, благо романы о нем как раз в это время начинают появляться.

Однако прежние мотивировки и связи не вовсе отбрасываются. Они помнятся и причудливым образом сказываются в условиях изменившейся морали. Именно такую эволюцию проделал образ одного из героев — Хёгни/Хагена. В эддической поэзии и древних сагах Хёгни — брат бургундского короля, согласно одной из версий, брат сводный — от духа, альва. По старой логике в этом родстве — залог его благородства, мудрости, с которой он предостерегает брата от убийства Сигурда и овладения кладом, над которым тяготеет проклятие. Когда решение принято, вопреки его советам, и события принимают трагический оборот, он остается стойким до конца, принимает мученическую смерть. И не эта ли же связь с демоническим миром окрашивает его образ злодейским тоном в «Песни о Нибелунгах», где он — прямой виновник гибели Зигфрида, им злодейски убитого? Хаген погибает последним, потребовав, чтобы у него на глазах убили брата-короля, после чего он отказывается открыть тайну клада, которой теперь владеет он один. Пришедший из мира демонов, он и возвращается туда с тайной Нибелунгов, завершив круг великого сюжета.

Божественное происхождение героя также не вовсе стирается из памяти. Герой эпоса всегда защитник. Он всегда на пороге опасности, угрожающей роду. Отсюда и нередко сопутствующая ему обреченность. Это ощущение усиливается еще тем, что он как бы отдан богами на землю, отчасти принесен ими в жертву (хотя, разумеется, нигде в языческой мифологии этот мотив не обретает той силы и разработанности, как в христианстве). Героизм с привкусом трагедии или славная гибель желанны для героя, сопутствуют его образу. Он стоит между богами и людьми, принадлежа обоим мирам. В своем первоначальном облике он даже не только божествен, но и демоничен, причастен миру таинственных сил. Таков Кухулин в ирландских сагах, таков Сигурд в древнегерманском предании. С течением времени герой все менее демон, полубог и все более человек, а по своей вере все более христианин. В «Песни о Нибелунгах» на смену родовым понятиям приходит феодальный ритуал отношений. Он очень важен и в величайшем памятнике французского эпоса — в «Песни о Роланде», где, однако, еще более проявлен момент христианской этики.

Круг понятий и проблем

Как и на каком материале создается эпическое событие: мифологическая основа, исторические факты, «разбухание» сюжета, новые мотивировки поступков.

Задания для самоконтроля

• 1. Расскажите о Зигфриде, Гунтере, Кримхильде, Хагене, Этцеле.
• 2. Опишите роли в сюжете: клада Нибелунгов, кольца из этого клада, Хагена.

• [1] Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 15.